Только вот с одеждой, нарядами у нее по-прежнему затруднения. Голубое платье уже надоело. Иногда она, правда заменяла его теперь тем пестреньким, которое подарила мать. Но в нем было что-то детское.
Наконец ей удалось купить кофточку, недорогую, конечно, за двенадцать рэ. Она сэкономила эти деньги на покупках, за которыми ее посылали Валерка и Андрей. Буквально по рублю. Обозлилась: что в самом деле? Они пропивают за вечер по целой десятке, а она…
Кофточка была темно-василькового цвета, с глухим воротом, не очень шел к ее тонкой и слабой шее. Хлопчатобумажная нитка с синтетикой.
К этой кофточке требовалось какое-нибудь украшение. И Ритка набралась смелости, сказала об этом Андрею. Нарочно при Аиде. Кроме них с Валеркой, была еще одна пара. Крутили магнитофон, болтали. Валерка прошелся что-то насчет того, что Ритке идет новая кофточка, она и ухватилась за эти его слова.
— Кофточка-то мне идет, я и сама знаю. Но к ней требуется дополнение. Бусы, брошка. А Андрей и не догадывается никогда подарить мне что-нибудь такое.
— Я? Не догадываюсь? — Андрея, как она и рассчитывала, задели ее слова. Он тут же, с нетрезвой щедростью выложил ей на колени две десятирублевки. — Я в этих ваших дамских побрякушках не разбираюсь. Поэтому и не догадался.
Ритка не стала капризничать, взяла деньги. За двадцать рублей можно купить туфли. Не шикарные, конечно, и все же.
Туфли ей не попались. Зато в витрине ювелирного магазина ей бросился в глаза кулон — массивная цепочка под золото и большой, с ноготь, сиреневый камень. Как раз то, о чем мечтала и чего ей так не хватало для кофточки.
…Она сунула руку в карман пальто, в котором лежала коробочка с кулоном, и всю дорогу от магазина до дома держала се там. Господи, оказывается, можно испытывать сумасшедшее чувство счастья от одного лишь прикосновения к такой вот коробочке в своем кармане.
Обычно, шагая по городу, она замечала все лица и одежду прохожих, каждое дерево, здание и, уж конечно, небо, солнце, сопки вдали. Ничто не ускользало от внимания и заставляло думать, думать, думать…
И почти каждый раз при этом вспоминался отец, он живет, не видя, не замечая ничего этого, его ничто не волнует, не задевает, не трогает. Как можно жить так? Вот ей, Ритке, например, очень хочется поскорее стать взрослой, чтобы по-настоящему познать жизнь во всей ее полноте. Уж она-то ничего не упустит.
Теперь не замечала даже февральской стужи, от которой зашлись руки в заштопанных перчатках. Вот так, не замечая ничего вокруг, она мчалась домой тогда с платьем. Придавленная стыдом и страхом.
Другое дело теперь! Она опять пощупала коробочку в кармане.
Кулон стоил шестнадцать рублей с копенками. У нее осталось около четырех рублей. Она подкопит еще и купит сумочку. А то срам — некуда платка носового положить. Или сорочку с кружевами по всему подолу. И все у нее будет, как у других… Правда, еще туфли. Туфли и демисезонное пальто. Ходить в таком пальто рядом с Андреем просто невозможно. Ну, до весны еще есть время. Может быть, ей и повезет. Кажется, жизнь начала относиться к ней подобрее.
Вечером она приехала в «берлогу». Не виделись с Андреем больше трех дней. У него была какая-то сверхурочная работа. Хотелось куда-нибудь пойти, Андрей сначала никак не соглашался, ему, напротив, гораздо больше нравилось, когда они оставались вдвоем. В конце концов ей все-таки удалось уломать его, они уже оделись, и тут на крыльце послышались шаги, голос хозяйки произнес, еще там, за дверью:
— Такие порядочные молодые люди! Кто бы мог подумать?
Ритка вопросительно посмотрела на Андрея, и у нее выпал из рук шарф: по его всегда яркому лицу разлилась неестественная белизна. Он опустился на кушетку, глядя на дверь ожидающими глазами.
Вошел молодой строголицый человек в штатском, в такой же куртке, как у Андрея, и в такой же вязаной каскетке, только черного цвета. За ним еще двое, в милицейской форме. Последними вошли хозяйка «берлоги» и незнакомая женщина в суконном платке с каймой, понятые, застыли у двери.
Обыск был коротким. Потом один из работников милиции доложил тому, что был в штатском:
— Шапок не обнаружено, товарищ капитан. И вообще, ничего такого…
Ритка услышала только про шапки: шапок не обнаружено. Каких шапок?.. Ах, да! Значит, вот откуда у Андрея постоянно двадцатипятирублевки в кармане?
И тут человек в штатском сказал:
— Ну, что ж, девушка, собирайтесь и вы.
— А меня за что? — невольно вырвалось у Ритки. Звонко и искренне удивленно.
Капитан оглядел ее, и Ритка пожалела, что так сильно подмазала веки. В темных строгих глазах капитана плеснулась, как Ритке показалось, горечь.
— За легкую жизнь, — сказал он и повторил:
— За легкую жизнь, девушка…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И тут Алексею Ивановичу опять стал сниться этот сон: наспех отрытый окоп наполняется водой, темная, она блестит, отражая багровое от всполохов артиллерийского обстрела небо. Вот он, Лешка, девятнадцатилетний боец второй роты моторизованного полка, уже почти по колено в воде. Ноги отяжелели, а голову поднять нельзя: вокруг визжит, воет, грохочет бой. Вода подступает, подбирается все выше. И тогда он, перебросив через плечо ремень автомата, хватается обеими руками за бруствер. Сырая земля с пожухлыми кустиками травы обламывается под руками, и он снова и снова плюхается в окоп. Набухшие от воды сапоги становятся все тяжелее, они прямо-таки тянут его вниз! И тут вдруг над окопом появляется круглое девичье лицо и две теплые руки крепко подхватывают Копнина. «Держись, солдат!..» — звонко приказывает девушка. С ее помощью Алексей выбирается наверх и… просыпается.
Этот сон приснился ему на фронте в ту последнюю ночь, что досталась на долю батальона перед форсированием Днестра. Очнулся от озноба: шинель сползла с плеча. Утро еще не начиналось, но холмистый противоположный берег, который им предстояло через сутки взять, уже угадывался на побелевшем небе.
В этой атаке Алексея Ивановича и ранило, и девушка-санинструктор с трудом вытянула его из студеной днестровской воды. Он еще успел разглядеть ее круглое чумазое лицо, подумал с удивлением: «А сон-то в руку!» и потерял сознание.
С той далекой поры сон нет-нет да повторится: тот же тесный окоп в вязкой глине, темная вода, чувство тяжести в ногах и безуспешная попытка выбраться. В этих снах девичьи руки не всегда помогают ему. Чаще всего он просыпается от стука собственного сердца, весь в поту. И еще в нем, этом сне, каждый раз добавляются новые подробности, применительно к той обстановке, в которой он, Алексей Иванович, оказывается к моменту сна.
Добро еще, этот сон не давал покоя в госпитале, в котором и довелось встретить окончание войны. Правда, уже не рядовым бойцом, а комиссаром. В том госпитале в Сибири долго еще все было полно войной. Напоминали о ней и собственные раны, рубцы, скрытые одеждой. Но сон продолжает сниться и доныне. И всегда нс к добру: то болезнь прихватит, то жизнь такое выкинет…
Осторожно сбросил с себя одеяло в твердом сахарно-белом пододеяльнике, спустил с кровати ноги. Подумал: что ни говори, а хороши эти новые спальни! Удобно широкое низкое ложе, достаточно упругое, что в нем не вязнет тело. Да и жену не побеспокоишь, если вздумаешь встать.
Прошел на кухню, отдернул голубую штору. Мартовское утро уже угадывалось, как в ту последнюю ночь перед форсированием Днестра. Звезды еще теплились над серыми волнами шиферных крыш, но уже можно рассмотреть и разномастные гаражи в углу двора, и кусок улицы справа с белыми плешинами снега на асфальте. Видимо, намело ночью. Не сегодня-завтра апрель, а зима все еще дает о себе знать.
Под самым окном ветка сосны в черной городской хвое. Наверное, из-за этой сосны кухня и приглянулась ему больше других комнат квартиры. В молчаливом присутствии сосны чудится что-то вроде ненавязчивого понимания, даже сочувствия. И еще она напоминает о других деревьях — березах, лиственницах, кедрах, о луговом разнотравье и стремительных горных речушках — обо всем том, чего он, Копнин, как и всякий городской житель, лишен и о чем втайне тосковал. Потому, что вырос в деревне и, хотя в жизни у него было немало всяких перемен, они так и не подавили в нем тяги к природе.