Поток писем, телеграмм, приветствий в адрес Ленинградцев нарастал. Мы в газетах публиковали наиболее яркие и интересные из них. А как только наладилось регулярное сообщение с Ленинградом по ледовой автотрассе, возникла еще одна форма связи — живая, непосредственная: в город стали прибывать делегации трудящихся республик и областей. Они везли письма, подарки, продовольствие в дополнение к тому, что отпускалось городу и фронту в порядке централизованного снабжения. Из Карелии не только привезли рыбу и мясо, но и пригнали более ста оленей.

Делегаты выезжали на фронт, встречались с земляками, с рабочими на заводах. Эти встречи и беседы носили очень теплый сердечный характер.

В конце февраля на три дня приехал и к нам, в горком комсомола, секретарь Московского обкома ВЛКСМ Алексей Осипов. У него были поручения от ЦК комсомола. Но главная причина, по-моему, — поддержать нас и морально, и материально. Каждому из нас, руководителей ленинградской организации, он вручил небольшую посылку. В ней шоколад, какао, пачка печенья «Мария», сыр, бутылка портвейна, конфеты, сахар, пара лимонов. И не только продукты, но и кое-что самое необходимое из личного обихода: туалетное мыло, одеколон и т. п.

Подарок был по тем временам прямо-таки роскошный. Но дело даже не в нем — к этому времени нас стали несколько лучше кормить, хотя чувство голода мучило по-прежнему и худы мы все были до чрезвычайности. Главное, что нас всех тронуло до глубины души, — это дружеская забота московских товарищей.

Я обрадовался посылке еще и потому, что теперь, думалось мне, удастся окончательно поставить на ноги брата. В последнее время Саша опять заметно сдал. Все-таки он нуждался в домашнем, либо больничном уходе. Мы условились с управляющим делами обкома, что при первой возможности поместим его в стационар — так назывались лечебницы для истощенных. К несчастью, я даже не представлял тогда всей опасности его состояния и очень обрадовался, когда за день до отъезда Осипова в Москву поступила долгожданная путевка в стационар в гостинице «Астория». Он считался одним из лучших.

Накануне мы с товарищами условились, что я буду сопровождать московского гостя в его поездке по городу. Поэтому решил воспользоваться случаем — наш путь мы начали с того, что завезли Сашу в «Асторию», я передал его в руки врачей и с легким сердцем уехал, убежденный, что теперь-то все будет в порядке.

Много раз и до и после войны приходилось мне сопровождать гостей в поездке по Ленинграду, но никогда еще не было у меня пути более тягостного. В письме к жене, которое я отправил на другой день с Осиповым, я писал под свежим впечатлением от поездки: «Сегодня с нашим московским гостем объехал полгорода — посмотрел места, которые так любил с детства. Печальное зрелище! Как много испорчено, превращено в развалины. Как много нужно сил, средств, времени, чтобы все это восстановить — вернуть городу его былой величественный, гордый вид».

Много мы в тот день исколесили улиц и площадей. Невский, Литейный, Загородный, Московский, Суворовский проспекты. Садовая, Гороховая (Дзержинского), Инженерная, Миллионная (Халтурина), Разъезжая улицы, Дворцовая, Театральная, Сенная площади, Московская и Нарвская заставы. Почти все мосты и набережные Невы и ее притоков. Васильевский, Аптекарский и Каменный острова. Петроградская и Выборгская стороны.

Мой спутник до этого не видел города. И теперь он смотрел жадными глазами и не переставал поражаться.

Сначала, когда мы свернули с улицы Куйбышева на Кировский мост и покатили по Дворцовой набережной, я попросил шофера ехать медленно, и мы из окна машины увидели обычную ленинградскую панораму — в туманной дымке (день был пасмурный) красиво выделялись на противоположном берегу Невы Петропавловская крепость, стройные здания Биржи, университета, Академии наук. Да и на Дворцовой набережной разрушений не было заметно — это была сторона, неуязвимая для снарядов. Так мы добрались до Медного всадника, памятника Петру Первому, точнее, до того места, где он стоял, укрытый со всех сторон мешками с землей и песком, обшитый досками. А за ним высилась величественная громада Исаакиевского собора, дивное творение русской архитектуры. Он не сиял, как прежде, своим золотым куполом, но и сейчас покорял могучими размерами, строгими пропорциями. Тут мы сделали остановку.

Река в этом году была покрыта могучим ледовым панцирем. Через нее были протоптаны в снегу многочисленные пешеходные дорожки, но людей на них сегодня было мало. Да и на улицах прохожие встречались редко: с залива дул порывистый сырой ветер, пробирая до костей. Поэтому мы охотно укрылись в теплую «эмку», чтобы продолжить путь.

Наш гость был потрясен видом Невского проспекта, главной улицы Ленинграда. На углу Садовой мы вышли из машины и постояли, посмотрели, а затем немного прошлись в сторону Фонтанки. Ни одной машины. Обледеневшие трамвайные и троллейбусные провода, толщиной в руку, местами провисают почти до земли, а кое-где оборвались под непосильной тяжестью. Снег лежит повсюду беспорядочными грудами. И только середина улицы служит для проезда, гладко утрамбована. Большая группа женщин столпилась возле входа в Пассаж — берут воду прямо из колонки на мостовой. Все одеты в валенки, закутаны в шубы, телогрейки, платки, шарфы.

А на противоположной стороне улицы жутко зияют пустыми глазницами широкие окна былых роскошных магазинов Гостиного двора. Все, что было подвластно огню, сгорело. Остался опаленный каменный скелет, увешанный гигантскими ледяными сталактитами. Это следы тушения пожара, продолжавшегося целую неделю.

Как все это было непохоже на тот Невский — стройный, нарядный, многолюдный, каким мы его знали в мирное время! Чем ближе к Московскому вокзалу, тем чаще встречаются дома с громадными пробоинами от снарядов. Витрины первых этажей заделаны мешками с песком. Аничков мост без клодтовских коней выглядит сиротливо.

Зимний день клонился к вечеру, а мы с Осиповым все еще кружили по городу. Он не только осматривал город, чтобы рассказать о виденном в Москве. Кое-кто из московских товарищей, имевших близких родственников в нашем городе, просил его навестить их, передать письма и небольшие посылки.

Адресов было около десятка. Три из них сразу же вызвали сомнение — слишком близко к фронту, за Обводным каналом, лежали эти улицы. Так оно и оказалось: из двух домов жители были переселены куда-то на Выборгскую сторону, а один, трехэтажный, лежал в руинах, и не у кого было спросить, остался ли кто-нибудь из квартирантов в живых.

— Что ж я буду говорить друзьям?! — сокрушался Осипов.

Алексей Иванович приуныл. Но на Выборгской, на проспекте Карла Маркса мы отыскали, наконец, тех, кто нам был нужен, и наш гость вздохнул с облегчением.

И здесь, и по другим адресам, где мы в тот день побывали, нас встречали ослабевшие, до крайности истощенные люди, горячо благодарившие за письма и посылки и говорившие, что теперь все пойдет на лад, что самое тяжкое позади. Пусть родные в Москве не тревожатся за них.

Ну вот, наконец, остался всего один адрес — на Петроградской стороне, неподалеку от горкома комсомола. Признаться, я подъезжал к дому на Гейслеровском проспекте с тревожным чувством. Здесь проживали родители И. А. Задорожного, работавшего прежде вместе со мной в Смольном.