Все члены комиссии с большой ответственностью и заинтересованностью отнеслись к поручению комсомола, но особенно активны и деятельны были наряду с ее председателем писатели Е. Л. Шварц, М. Э. Козаков и В. А. Каверин, давнишние друзья ТЮЗа.

Позже мы переключили почти весь состав комиссии на творческий смотр молодых исполнителей во всех ленинградских театрах. Здесь к нашим беседам присоединились Н. К. Черкасов, Л. С. Вивьен, Н. П. Акимов, Б. А. Бабочкин, Л. В. Баратов, Л. М. Лавровский и другие крупнейшие актеры и режиссеры Ленинграда. Частые встречи и откровенный обмен мнениями очень сблизили и даже сдружили многих членов комиссии. Душой этого дела по-прежнему был наш председатель С. Д. Васильев. У него образовалась тогда творческая пауза после выхода в свет фильма «Волочаевские дни», и Сергей Дмитриевич с большой охотой отдавался общественной деятельности. Вот тогда я и познакомился поближе с Е. Л. Шварцем, узнал, какой он умный и милый человек.

Последнее время Евгений Львович плодотворно работал для взрослого театра. Незадолго до войны в Театре комедии в постановке Н. П. Акимова с успехом прошла его пьеса-сказка «Тень» с участием Ирины Гошевой, которая была секретарем комсомольской организации театра. Естественно, многие из нас, работников комсомола, побывали на премьере и горячо поздравили не только артистку, но и автора пьесы. И вот теперь неожиданная встреча.

Возникли первые дорожные трудности. Развернуть мальчика, чтобы сменить пеленки, даже перед печкой, было невозможно, не рискуя простудить его. Пришлось каждый раз бежать метров триста до ближайшего домика, где жили служащие аэродрома. И так через каждые два-три часа. Ночь малыш провел не просыпаясь. А мы с женой дремали сидя, прижавшись друг к другу и поворачиваясь то одним, то другим боком к огню. Стужа была жуткая. Хорошо еще, что на нас были валенки. Задержка с вылетом осложнила еще одно обстоятельство: хлебные карточки были отоварены строго по день отъезда. Уже завтра есть будет нечего. Вечером все поужинали скудными запасами: кто ел кусок хлеба, кто разогрел кашу. Запивали горячим чаем, без сахара, разумеется. И тут я увидел картину, которую невозможно забыть.

Группа отъезжающих, родственники по всей видимости, нимало не смущаясь, разложила тут же на чемоданах и белый хлеб, и масло, и половину курицы и стала пожирать эти яства на глазах у голодных людей. Герман и Шварц не утерпели, прошлись мимо, где расположились эти люди, посмотреть: да может ли быть такое? Мне было омерзительно, я презирал и ненавидел их в эту минуту.

Могу засвидетельствовать, что все, начиная от членов Военного совета и командующих армиями, секретарей и членов бюро областного и городского комитетов партии, сидели тогда на общем пайке. Но, оказывается, и в голодном Ленинграде находятся люди, которые, то ли используя служебное положение, то ли имея накопления и запасы, живут не так, как все. Да и выглядели эти пассажиры совсем не дистрофиками.

«Ну, а совесть?! Совесть, она рано или поздно скажет свое веское слово, — думалось мне. — Нет, не будет таким людям подлинного человеческого счастья. Наступит час, когда она скажет ему словами поэта-гражданина: «И вот тебе, коршун, награда за жизнь воровскую твою!»

Многих из подобных мерзавцев постигла суровая, справедливая кара. Три дня назад в «Ленинградской правде» выступил городской прокурор Н. Попов. Он привел несколько случаев преступного мародерства. Шайка, созданная К. Вьюшкиным, совершила несколько карманных краж продовольственных карточек. Директор магазина на Васильевском острове некий Сокол устраивал попойки с такими же подонками, как он сам. Продукты воровал со склада, обменивая их на вино. Оба прохвоста расстреляны по приговору трибунала. Наказаны и их сообщники.

И все же кое-кому, очевидно, удается обмануть правосудие, выйти пока сухим из воды. Об этом размышлял я тогда, столкнувшись с бесстыдством двуногих хищников.

В ту ночь я почти не сомкнул глаз. Телефона поблизости не было, я даже не смог позвонить в редакцию, узнать, как идут дела, какие получены новости. Впрочем, о главной из них стало известно поздно вечером. Радио сообщило об освобождении Тихвина. Надо было видеть, как обрадовались этой вести пассажиры! Ведь это совсем недалеко от тех мест, куда они летели, от станции Ефимовской. Перелет через линию фронта теперь казался не таким опасным.

Под утро наш самолет прилетел-таки. Его разгрузили, заполнили пассажирами, и тяжелая машина на моих глазах взмыла в небо. А я еще долго не мог прийти в себя. К чувству облегчения примешивалась тревога. Как-то им удастся долететь до Ефимовской? Не напали бы на них фашистские истребители. Таких случаев сколько угодно! Наши летчики, чтобы укрыться от вражеского глаза, приспособились летать над самым озером, прижимаясь к воде там, где она не успела покрыться льдом.

На Песочную я добрался в тот день только к вечеру. Трамвай ходил нерегулярно. А дома я услышал еще одну радостную весть: начался разгром гитлеровских полчищ под Москвой! Это была такая счастливая новость! Крупная победа! Мы ее ждали полгода, с самого начала войны. Тут мы, отец, младший брат и я, дали волю чувствам. Уверен, что в этот день во всех ленинградских семьях был праздник. Теперь, казалось, все пойдет по-другому. И положение под Ленинградом непременно изменится, просто не может не измениться. И тут я впервые поймал себя на мысли: а правильно ли я поступил, отправив жену с ребенком в столь рискованное путешествие? Быть может, все и обошлось бы? Ну да было уже поздно горевать об этом.

В последнее время по-хорошему волнуют, по-настоящему поднимают бодрость духа ленинградцев события на других фронтах. Началось это 29 ноября, когда редакция получила для печати приветствие Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина маршалу С. К. Тимошенко и генералу Я. Т. Черевиченко по случаю освобождения Ростова-на-Дону.

Та ночь осталась у нас в памяти еще и потому, что мы впервые ощутили, что такое перебои в подаче электроэнергии. Номер был сложный, посвященный памяти С. М. Кирова. Отмечать годовщину его гибели стало традицией ленинградской печати. На эту тему были подготовлены передовая, плакат П. Белоусова, другие материалы. Все уже было набрано, стояло на талере. Но официальные сообщения, поступившие поздно, никак не могли набрать. В течение вечера и ночи типографию несколько раз выключали из электросети. Машины останавливались. А когда ток давали, приходилось тратить около часа на разогрев металла для линотипов. И получалось: только разогреем металл и станем набирать, — стоп! — опять нет энергии. Через некоторое время опять пускают ток, снова разогреваем металл, и опять осечка.

Наутро я должен был выехать на наш подшефный эсминец, чтобы выступить с докладом о С. М. Кирове. Когда в условленный час за мной пришла машина, принадлежавшая кораблю, номер только что был подписан, и я, забрав несколько свежих, еще пахнувших типографской краской газет, отправился к своим друзьям.

Доехали мы быстро, по дороге вдоль правого берега Невы. Я сидел в кабине, рядом с водителем, а несколько краснофлотцев с винтовками, закутанных в тулупы, ехали в кузове, охраняя снаряды, которые везли на корабль. Холод стоял собачий, промерзли мы, пока ехали, основательно.

Прибыв на корабль и поздоровавшись с товарищами, я выпил стакан крепкого горячего чая, тут же спустился в кубрик, где собрались моряки, свободные от вахты, и начал доклад. Коротко рассказав о жизни и революционной деятельности замечательного большевика-ленинца, я главное внимание сосредоточил на том, как в городе хранят и умножают кировские традиции, как мужественно и стойко живут и трудятся ленинградцы в эти дни, в тяжелых условиях фашистской осады. И в заключение прочел несколько отрывков из поэмы Н. Тихонова «Киров с нами», которую он только что закончил. Мне она очень пришлась по душе, и я подумал, что ее хорошо примут слушатели. И не ошибся! Первые же строфы произвели на них огромное впечатление: