Были приняты также решения по таким вопросам, как развертывание политико-воспитательной работы на эвакопунктах города, шефство предприятий над госпиталями, доставка газет на линию оборонного строительства, руководство низовой печатью. В этих партийных документах подчеркивалась необходимость улучшать не только организаторскую, но и разъяснительную работу. Отражая это требование, «Ленинградская правда» писала: «Нам нужна агитация правдивая, острая, глубоко принципиальная. Смотреть правде в глаза, не замазывать опасности, не преуменьшать трудностей, не скрывать неизбежности серьезных лишений и жертв, не обходить острых углов — все это является сегодня необходимым условием агитационных выступлений».
Вместе с тем городской комитет партии вплотную занимался жизненно важными вопросами обслуживания населения в связи с трудностями, связанными с осадой города. Бюро принимает решения об организации производства оконного стекла в частности на электроламповом заводе «Светлана» ручным способом, об учете продовольственных товаров, о торговом обслуживании и прикреплении населения к продовольственным магазинам. Теперь, в условиях блокады, эти проблемы стали политическими!
ТРАГИЧЕСКАЯ ЗИМА
В начале декабря произошли два события, сильно повлиявшие на мою работу и жизнь. Во-первых, в целях экономии бумаги городской комитет партии решил сократить вдвое объем ленинградских газет. «Смена» стала выходить только три раза в неделю.
Во-вторых, наконец-то стало возможным эвакуировать жену с ребенком. С продовольствием становилось все хуже и хуже. Кормящей матери, как известно, нужно усиленное питание, а об этом нечего было и мечтать. И Валя очень сильно похудела. Поэтому еще в начале ноября я подал заявление в городскую комиссию по эвакуации с просьбой при первой же возможности отправить самолетом жену и ребенка.
Во второй половине ноября наладилось более или менее регулярное воздушное сообщение с Большой землей. Транспортные самолеты летали через Ладожское озеро в Ленинград с грузом продуктов, а на обратном пути эвакуировали людей. Но поскольку самолетов было недостаточно, комиссия то эвакуации, которую возглавлял секретарь горкома партии А. П. Смирнов, соблюдала строгую очередность в отправке. Прежде всего вывозили высококвалифицированных рабочих и специалистов, необходимых для военного производства на востоке страны, ученых и деятелей творческой интеллигенции. К 12 декабря очередь дошла и до моей семьи.
Накануне отъезда, первую половину дня я провел в редакции, занимался подготовкой очередного номера, а потом оформлял документы на выезд. Это оказалось нелегким делом. Прежде чем получить их, надо было сдать продуктовые и хлебные карточки — без официальной справки не давали билеты на самолет. Пришлось дважды побывать в Смольном.
Еще хорошо, что в последние дни не было бомбежек. Домой я добрался поздно вечером, по пустынному Ленинграду. Трамваи в этот час уже не ходили. Казалось, что город спит глубоким, но неспокойным сном. И это на самом деле было так: настолько люди измучились к этому времени от непрерывных бомбежек, обстрелов, тревог и поэтому использовали каждый час передышки.
Домой пришел усталый. Здесь уже вовсю шли сборы: завтра рано утром уезжать. Дорожная котомка должна быть предельно легкой. Нести ребенка и тяжелый тюк для женщины, да еще истощенной, — непосильная ноша. Поэтому все, что могла позволить себе взять жена — это смену белья и что потребуется малышу в дороге: бутылку с соской для молока, когда оно наконец появится, запасные пеленки, распашонки. Между тем путь предстоит неблизкий. Самолет доставит их до станции Ефимовская на Северной железной дороге в пятидесяти километрах за Тихвином. Там посадка на поезд, следующий до Свердловска. Здесь опять пересадка — на этот раз в сторону Казани, до станции Сюгинская и оттуда 120 километров санным путем.
Немалых трудов стоило добраться до аэродрома. Он находился на северо-восточной окраине Ленинграда, в районе Ржевки. Мне эти места знакомы. Будучи студентом, я проходил производственную практику на Охтинском химкомбинате. Еще в те времена туда ходил трамвай по одноколейке. На каждой остановке приходилось подолгу ждать встречного. Но даже не это заставило меня отказаться от намерения ехать трамваем. Во-первых, самолет улетал на рассвете. К семи утра уже следовало быть на аэродроме. Во-вторых, до него от трамвайного кольца надо добираться пешком, а конец немалый. К тому же нельзя поручиться, что не будет объявлена воздушная тревога. Трамвай встанет, и мы не только опоздаем на рейс, но и застрянем в пути, посреди поля, в стужу.
Поэтому пришлось попросить в обкоме комсомола единственную легковую машину, чтобы доставить семью на аэродром. Мне охотно пошли навстречу, тем более что к началу рабочего дня она уже освободится (правда, с бензином положение трудное, норму свели до минимума!). И дали мне три дня отпуска для отправки семьи, хотя я этого и не просил. Спасибо товарищам, они предвидели, какие трудности связаны с вылетом. Это избавило меня от излишней нервотрепки.
Спокойно провести с семьей последние часы перед разлукой так и не удалось. Едва я переступил порог квартиры, как раздался телефонный звонок. Василиса сообщила последнюю новость: только что звонили из Смольного. Уже завтра газета выходит на двух полосах. Приходилось на ходу перестраивать номер, сжать его вдвое. Посоветовав, как это безболезненно сделать, я, наконец, мог заняться домашними делами, помочь Вале.
Ночь так и не спали. Я, правда, прикорнул, не раздеваясь. Но не успел заснуть, как меня разбудили: машина уже дожидалась у ворот. Тепло и сердечно простились мы с нашими соседками.
Поездка на аэродром обошлась без приключений. Ехали по темному, ночному городу. И приходилось только удивляться, как шофер находит дорогу в этой кромешной тьме. Несколько раз нас останавливали патрули, проверявшие ночные пропуска.
Улететь в то утро не удалось. Почему-то не прилетел самолет. Предстояло провести на аэродроме не только весь день, но и ночь. Поэтому и пассажиры и те, кто их провожал, устроились поближе к огоньку, в единственном здании аэровокзала, если его так можно назвать. Это был большой дощатый сарай, посредине которого стояла железная печка. Топилась она круглосуточно. Иначе сразу становилось холодно, как на улице. Вокруг печурки и по стенам стояли деревянные скамейки. Вот и вся меблировка. Освещался временный аэровокзал всего лишь небольшим оконцем. Это днем. А ночью горела малюсенькая лампочка. Поэтому здесь не только тепло, но и светло было только возле печки. Тут и удалось пристроить Валю с ребенком. Других детей в этот день не было.
Всего отъезжающих насчитывалось человек тридцать. Среди них оказались знакомые. Это были драматург Евгений Шварц с супругой и очень популярный в Ленинграде опереточный актер, народный артист республики А. Герман. Прежде, когда оперетту давали у нас на Петроградской, в Народном доме, я много раз видел Германа и его жену, тоже известную артистку. Вдвоем они составляли чудесную комическую пару. И здесь, на аэродроме они были вместе, но я не сразу узнал ее. Вернее, догадался. На сцене это была полная, пышущая здоровьем женщина. А тут я увидел сухонькую, маленькую фигурку, с потухшими глазами.
Евгений Львович Шварц тоже выглядел неважно. Лицо осунулось. Движения стали вялыми. Голос тихий, едва слышен. Я знавал его совсем другим человеком. Всегда бодрый, энергичный, он, казалось, исторгал жизненную силу. Мне было известно, что он до последнего времени не только активно участвовал в творческой жизни театров — писал для них, сидел на репетициях, но и всячески содействовал собратьям по перу, нуждавшимся в помощи. Но и сам не выдержал.
Мы с Евгением Львовичем давние знакомые. В мою бытность в горкоме комсомола, мы затеяли общественный смотр лучших спектаклей театров юных зрителей (их было два — на Моховой улице под руководством А. А. Брянцева и Новый ТЮЗ во главе с Б. В. Зоном). Создали просмотровую комиссию под председательством кинорежиссера С. Д. Васильева. В нее входили писатели, педагоги, комсомольские работники. После каждого просмотра оставались в театре и вместе с его руководителями обсуждали достоинства и недостатки спектакля. Беседы зачастую затягивались заполночь. Каждый раз это был взыскательный и интересный разговор.