Да. Все заняты, все при делах. Один я ни при чём… Впрочем, заняться мне есть чем. Остался чисто бытовой вопрос. В квартире уже несколько дней творится некоторый кавардак. У меня за весь отпуск только Лика один раз прибиралась в квартире. Пришло время и мне самому проявить какую-то инициативу.
И сорок минут я честно, не позволяя себе отвлекаться, занимался уборкой. Хотя в процессе, многие вещи меня настойчиво призывали отвлечься. Например, мои куртки: куртка Виктора Александровича, которая до сих пор висела на вешалке в прихожке, и моя, разорванная при падении в прошлом… И, лежащая на тумбочке ручка рядом с пачкой розовой бумаги для записей напомнила о многом. И, по-прежнему задвинутые шторы… И, выкатившийся из-под стола на кухне, тонкий осколок заварного чайного стакана, с россыпью трещинок, идущих от пулевого следа… И ещё полновесный след от этой же пули, которой пальнули в меня, в стене. Из стены полицейский спецназ тогда пулю уже выколупал и причислил к вещ докам. А след обвёл вокруг мелом, который мне пришлось стирать со стенки. Жаль, само отверстие в покрашенной стенке стереть было нечем.
Память снова пыталась возвращать меня в тот, уходящий, опасный и беспокойный мир. Непривычно беспокойный и излишне опасный! Как хорошо, что всё кончилось. Или кончилось почти всё…
Вымыв полы и протерев влажной губкой мебель, я пошёл собирать по квартире грязную одежду… А собрав, понял, что стирать её мне практически нечем. Остатки порошка из коробки использовала ещё Лика… И я торопливо собрался и пошёл за порошком в магазин. Но возле самого магазина меня перехватили.
Два парня в гражданской одежде, показав мне навскидку знакомое уже удостоверение, предложили сесть с ними в машину. Я отказываться не стал. Хотя, прежде чем сесть на заднее сидение, всё-таки провёл пальцами правой руки по левому запястью. Просто, по привычке. Запястье, к сожалению, было теперь пустым и холодным.
А меня те парни привезли в хорошо известное четырёхэтажное здание, и провели к знакомому кабинету на третьем этаже, и безо всяких церемоний, запустили в дверь. Внутри меня ждали двое: хозяин кабинета майор Вяземский и его начальник, молодой полковник Богданов. Вяземский начал первым, когда я ещё только сделал первый шаг от порога:
— Что же вы, молодой человек, не выполняете того, что должны? Мы же с вами договорились!..
И мне сразу же пришлось перейти к активной обороне:
— Не помню, чтобы я с вами о чём-то договаривался… — Вяземский даже опешил от такой наглости. Он-то считал меня уже полностью лояльным…
— Ну, как же? Вы, Валерий Евгеньевич, должны были срочно в Диагностическом центре…
Но его перебил уже Богданов:
— Я вам говорил, Иннокентий Семёнович, этот человек со своими твёрдыми убеждениями! И сделать его мягким и податливым у вас не выйдет… Здравствуй, Валера!
В этот раз Богданов был в строгом костюме, и я почувствовал, что простым сегодня разговор с ним не будет. Хотя полковник до сих пор мне казался гораздо более лёгким в общении человеком. Он, если и пытался привлечь собеседника на свою сторону, то делал это плавно и незаметно. Так, что ты сам начинал думать, что готов согласиться с его доводами. Это я знал по себе.
— Здравствуйте! — добродушно ответил я, — Я надеюсь, за последнее время ничего страшного не случилось?
Проходя в кабинет и без приглашения примериваясь устроиться в стоящем перед ними свободном кресле, я непроизвольно улыбнулся. Полковник, как обычно, излучал доброжелательность. Он был счастлив вновь видеть меня.
— Да, ты уже… вы уже натворили дел!.. Сверх всякого хватит! — со злобными интонациями, отозвался Вяземский, прожигая меня глазами.
— Садись! — широким жестом спокойно, хоть и запоздало пригласил меня Богданов. — Прав Иннокентий Семёнович, нам, чтобы только разгрести произошедшее за последние пять дней, теперь года не хватит. И без твоей помощи нам теперь никак не обойтись. Потому что в богатом русском языке даже слов таких для описания случившегося нет… И нас с майором после прочтения нашего рапорта попросят принести ещё справки от психиатра. А все документы, что накопились у нас за это время, сочтут фальшивкой, состряпанной вот в этом самом кабинете… Но ты не думай, что я жалуюсь. До позавчерашнего вечера я был самым счастливым из людей! Не знаю, как ты, а для меня это всё было чудесной сказкой!..
— Уж точно, расчудесной! — недовольно прошипел Вяземский. И на его лице отразилась гримаса острой неприязни. Ко мне и моим делам, которые я принёс в его спокойную жизнь.
— Но ты теперь одним махом всё изменил. Был невосстановимо утрачен единственный артефакт, по которому мы могли бы отчитаться о проделанной работе. Всё остальное, даже включая вот это… — Юрий Маркелович жестом показал на лежащий среди папок на сдвинутом к стене знакомом журнальном столике плоский детектор, доставшийся мне от Арсена Родионовича Пушкарёва. — …просто хлам. У твоего прибора, конечно, мы обнаружили много разных интересных функций, но всё-таки главной функции — определения координат машины времени в пространстве, он выполнить никак не может. Потому, как этих самых машин ты нам не оставил. А доказывать, что это не просто игрушка, никто теперь не возьмётся.
Юрий Маркелович серьёзно посмотрел на меня, а Иннокентий Семёнович горько вздохнул. Мне подбодрить их было нечем, и я неискренне тоже вздохнул.
— Неужели всё так плохо? — я, мечтательно покачал головой и улыбнулся.
— Ещё день-два, и мне придётся отсюда уехать. — сказал Богданов, будто и не заметив моего ироничного настроения. — И я хотел бы, чтобы наши труды не пропали даром. Мне кажется никто из нас этого не хочет. Поэтому я надеюсь, что минимум работ по этой тематике мы всё-таки сделаем. Зная ваши не очень дружественные отношения с моим заместителем, я решил предложить тебе, Валера, как-то самостоятельно оформить письменные воспоминания. Как ты пожелаешь. В виде рассказа, мемуаров или в иной свободной форме. Чтобы там было как можно больше фактического материала. Последовательность действий, ощущения во время прыжка, детали функционирования машины… Сразу скажу, публиковаться этот опус нигде и никогда не будет, он останется здесь, в лучшем случае, под грифом: «для служебного пользования». На это есть наше внутреннее правило. Но мне кажется, это и в твоих интересах тоже. Разве нет?..
Я подумал, что в его словах действительно есть правда. Вспомнил ночной визит к себе домушников-спецназовцев, которые хотели изъять у меня из обращения мою личную машину времени и, заодно, как бы между прочим, пристрелить меня. Их привело моё неосторожное обращение с технической видеозаписью работы машины времени. Больше таких визитёров мне было не нужно. Будто услышав, о чём я думаю, Богданов продолжил:
— Вполне может быть, что на тебя ещё не один раз будут нападать. — сказал полковник, увидев, что я кивнул. — Следить за тобой. Я имею в виду не ходоков, а контроль за тем, что делаешь, где находишься, с кем общаешься. Будут попытки тобой управлять, странные сообщения, странные звонки… В общем, беспокойство почти на всю оставшуюся жизнь! Ведь ты этого не хочешь? Поэтому, без нас теперь тебе никак не обойтись. И лучше будет при всех таких сигналах, сразу связываться с нами. Мы будем принимать по ним соответствующие меры… Вероятней всего, Валера, когда-нибудь это спасёт тебе жизнь…
Умение полковника одними словами добиться нужного эффекта, меня продолжало поражать. Но он, возможно, был кое в чём прав. Я вспомнил утренний звонок от молчаливого абонента, и трёхдневное сообщение в моём почтовом ящике со странным вопросом, а тот ли я вообще Валерий Евграфов. Вполне могло быть, что это начиналась какая-то со мной игра. Но связывать себя с вяземскими какими-то обещаниями я больше не хотел, но и выступать против счёл неразумным, поэтому промолчал.
— Теперь, о взрыве на трассе газопровода — сказал Богданов, ошибочно оценив моё молчание, как согласие. — Эксперты оценили его от полтонны, до двенадцати тонн в тротиловом эквиваленте. Это очень много. Взрыв был наземный и, судя по радиации, ядерный. Какие причины его могли вызвать, нужно будет ещё разбираться специалистам. Сейчас там идёт работа по расширению опасной зоны и дезактивация. Деревья, попавшие под раздачу, будут вырезаны с корнем. И почва в опасном радиусе будет вывезена и захоронена в спец могильник. У пассажиров автобуса, какие не уехали ещё вчера из города, мы начали уже проводить проверку, а водитель фуры с фруктами получил действительно большую дозу и, возможно, не выживет. Зрение он уже потерял.