— Ты говоришь, тебя здесь уже не будет. Надеюсь, ты отправишься домой вместе с нами?

Но старик снова заговорил с вождём скреллингов. Затем он сказал:

— Гудлейф, так ты поклянёшься?

Гудлейф посоветовался со своими людьми, и они охотно приняли предложенные условия. Затем Гудлейф вслух произнёс клятву, и когда он говорил, исландец повторял его слова на языке скреллингов. После этого всем пленникам перерезали путы, и пока северяне растирали запястья и лодыжки, им принесли воды, и они вдоволь напились.

— Слушайте, исландцы, — сказал незнакомец. — Вечером вам принесут пищу, вы можете спать на этом же месте. Вы клянётесь, что, пока я буду разговаривать наедине с Гудлейфом, вы будете вести себя тихо?

Один из людей сказал, что согласен переночевать здесь, но предпочёл бы гадить в другом месте, тогда мореходам позволили справлять нужду на опушке леса. А затем исландец повёл Гудлейфа свою палатку. Вскоре появились женщина из скреллингов со свежеприготовленным мясом, она поднесла пищу сначала исландцу, потом Гудлейфу, а потом вышла и прикрыла полог палатки. Двое мужчин ели и разговаривали всю ночь, тем временем взошла луна и опустилась снова, и, в конце концов, недолгая ночь уступила место утренней заре.

Исландец задавал вопросы обо всех важных людях в округе Боргафьорда, а затем расспрашивал о Брейдавике и Снайфельснесе. Он спросил о Снорри Годи, чем закончилась междоусобица возле Снайфеля. В итоге он поинтересовался фермой Фродривер, спросил про Турид, жену Торира, которая проживала там, и о её сыне Кьяртане. Гудлейф поведал ему, что Торир умер. Гудлейф не был знаком с Турид, но хорошо знал Кьяртана, потому что повстречал его на тинге тремя годами ранее, и был очень впечатлён юношей. Гудлейф рассказал исландцу, что люди хорошо отзываются о Кьяртане. Тот, будучи совсем юношей, покончил с чертовщиной, которая началась во Фродривер после смерти его отца. С силой Кьяртана считались все — и живые и мёртвые. Казалось, исландец никак не мог наслушаться историй про Кьяртана, сына Торира, и Гудлейф старался изо всех сил, рассказывая всё, что знал.

Наконец, Гудлейф затронул тему, которая не давала ему покоя с тех пор, как исландец заговорил с ним.

— А что насчёт тебя, господин? — спросил он. — Я не стану выспрашивать о твоём долгом изгнании, если ты сам не захочешь поведать об этом. Ты ведь вернёшься вместе с нами в Исландию?

Повисло молчание. Затем исландец покачал головой, и Гудлейф понял, что тот уже давно всё решил.

— Нет, — сказал он. — Я не хочу возвращаться. Слишком много времени утекло. Не хочу закончить жизнь на родине призраком. Нет, Гудлейф, я уже мертвец, и будет лучше, если таким и останусь. Но я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

Разумеется, Гудлейф заверил, что выполнит любую его просьбу. Исландец откинул шкуры, что покрывали постель и достал отличный норвежский меч. Затем он с трудом снял золотое кольцо со среднего пальца правой руки.

— Вот, возьми это, — сказал он. — Отдай меч Кьяртану из Фродривер, а кольцо — его матери Турид.

— Что передать им о человеке, который отправил эти подарки?

— Скажи им, что этот человек любил Турид из Фродривер больше, чем её брат Снорри Годи из Хельгафелля. Передай им, что ты поклялся, что никто и никогда не будет пытаться отыскать меня. Меня не найти, даже если кто-то рискнёт приехать сюда. Это огромная страна, здесь множество бухт, и напрасно надеяться, что за пределами мира людей можно повстречать кого-нибудь из смертных.

Вот и всё, что должен был передать Гудлейф. На следующее утро он и его команда отплыли на восток, и, несмотря на зимнее время года, им удалось добраться до берегов Ирландии. Они перезимовали в Дублине, а следующим летом отправились домой. Затем Гудлейф выполнил своё обещание, поехал во Фродривер и вручил подарки. Он сказал Турид и Кьяртану, что хотел бы поговорить с Карлсефни, но совсем не для того, чтобы нарушить клятву, а расспросить Карлсефни о его путешествии, и прояснить для себя некоторые детали.

Меня тронуло, Агнар, что после всех этих странных событий Турид отправила мне весточку. Она велела передать Гудлейфу, что не забыла о ребёнке, с которым Халльдис приходила во Фродривер. Когда я была маленькой девочкой, Турид сказала, что я вырасту прекрасной девушкой. Теперь она уже состарилась, но всегда рада повидаться со мной снова. Разумеется, мы знали Кьяртана, потому что часто встречали его на тинге, но мне вспомнился случай, как я впервые увидела убитого в ссоре мужчину, и маленького мальчика с сияющими глазами, который бежал прочь, держа в руке топорик, обагрённый человеческой кровью. Но всего более я размышляла о Бьёрне из Брейдавика, который часто навещал нас в Арнастапи. Я вижу его ярче всех остальных в своих воспоминаниях. Сильный, горячий мужчина в норвежском плаще, он часто сидел, попивая, у нашего очага и запросто мог поболтать о чём-нибудь с маленькой девочкой, для которой вырезал деревянные игрушки, когда её родного отца даже не волновало, жива она или нет.

Я вспоминала обо всём этом, пока не заметила, как вокруг снова зашумели голоса. Каждую зиму, сидя у очагов, мужчины в Исландии толкуют о Винланде, но теперь вряд ли кто-то осмелится отправиться туда. Лишь гренландцы, которые остро нуждаются в древесине. Думаю, теперь это всего лишь мечты, за которыми должно что-то стоять, но мужчины любят помечтать.

Снорри помалкивал весь вечер. А Торбьёрн наоборот, задавал вопросы, в своей обычной дерзкой манере, будто сомневался в правдивости ответов. В конце концов, Гудлейф обратился к моему старшему сыну, — А как насчёт тебя, Снорри? Есть ли у тебя мечта отправиться куда-нибудь?

Снорри всегда был немногословен. Он лишь коротко ответил Гудлейфу, что по весне собирается в Норвегию на отцовском корабле.

— О, да, у Карлсефни там есть свои интересы, я знаю. Значит, ты готов продолжить дело отца, как и подобает хорошему сыну?

— Да. — Пусть мой сын не бросает слов на ветер, но упорен в достижении цели, и будь уверен, что он так и сказал, пусть это прозвучало не оригинально. — И это тоже, — сказал Снорри Гудлейфу. — Я сполна наслушался рассказов. И хочу сам взглянуть на мир.

В конце концов, он увидел мир, Агнар, и понял, чего каков он. Да и я тоже, и ты сам. Я стара, к тому же устала. Порой я думаю, чем больше мы видим, тем меньше знаем. Да, я устала, и уже поздно: тени уже доползли до стены. Ещё день, Агнар, я займу ещё один твой день.

Постскриптум

Двадцать второе декабря 1051г., Рим

Я, Агнар Аслейфсон, сегодня закончил дело, порученное мне его Святейшеством кардиналом Гильдебрандом. Этим утром я написал отчёт о работе, которой занимался последние шесть месяцев: три месяца я беседовал с женщиной из Исландии и три месяца переводил её слова на латынь, записывал и делал чистовую копию для кардинала. Как он распорядится этим отчётом? Для начала прочтёт, так как он поручил мне заняться этой работой в первую очередь. Однако у меня есть предчувствие, что сиюминутная надобность в этом уже миновала. А как же то противоречие из трактата Адельберта? Адельберт очень кстати умер от римской лихорадки. Этот город печально знаменит своей болотной лихорадкой, и люди, особенно непривычные к ней, умирают. Это город внезапной смерти, а его ядовитый воздух, кажется, стал ещё смертоноснее, с тех пор как в 1049 году в Рим вернулся Папа Лев IX.

Раскол, что случился в июне, уже забыт, в декабре образовались новые союзы. Это место, где бьётся духовное сердце мира, где размыта граница между вечным и преходящим. Это город Святого Петра, здесь спасение всегда находится перед глазами, а слово облачается плотью. Я всегда верил в это; мне поведали об этом месте в далёкой заморской стране, и с тех пор меня влекло к Риму, в центр моего мира, и я отправился в паломничество всей моей жизни.

Я скучаю по ней больше, чем могу сказать. Осенью она была ещё слаба после долгой болезни, именно поэтому я написал сёстрам в Вите́рбо. Я подумал, что горячие источники помогут ей; она часто рассказывала о лечебных источниках на её родине. Ответ пришёл вечером, когда мы заканчивали нашу работу. Это случилось 23 сентября. Я запомнил это число, потому что это последняя дата в моей рукописи. Я заметил, как она заинтересовалась и обрадовалась. Она сказала, что жаждет побывать в горах и вдохнуть чистый горный воздух. Рим оказался для неё слишком застойным, влажным, лихорадочным городом, от которого она устала.