— Видно, ты будешь несчастная.

Никто до Петьки не говорил ей таких обнаженных и приговаривающих слов. Она засмеялась, выгнула высокомерно полудужья бровей, распрямилась — стояла над ним (он сидел на камне) горделивая, спросила его с насмешкой:

— Случайно, не на картах нагадал?

— Жаль, но так получится, Зина, — ответил он, обезоруживая ее своим добрым и грустным выражением лица.

«Да, а я-то правда несчастная!» — подумала Зинаида сейчас, вдруг утеряв интерес к речке и уходя от нее; она это впервые сказала себе. «Не от красоты — ее у меня нет, а отчего-то, отчего-то ж да я несчастная? Если Петр… позовет… останусь с ним. Все брошу», — и, сама ужаснувшись такому своему решению, Зинаида не заметила, как вошла в густой, чудом пока уцелевший лес. Заповедная глушь и великая тишина испугали ее. Она всегда пугалась одна в лесу, но постепенно страх отпустил ее. В глубинах чащи стояла полумгла, но здесь, вдоль разбитой колесами, разъезженной дороги, были прореди и достаточно светло. От старых, охваченных дремой елей исходил, будоража и радуя ее, крепкий, будто винный, смоляной дух, и эти места торопилась поскорее миновать Зинаида: запах хвои она не любила, называя его кладбищенским. Но как посветлело у нее в душе, когда она вошла в дубовую засеку и узнала старый, стоявший с краю поляны, трехсотлетний дуб. Громадный серый, на вид невзрачный, со своими торчащими толстыми мертвыми суками остов дерева-великана поразил ее своей могущественной силой. И, глядя на дуб, Зинаида прошептала: «Ничего мне больше не надо. Только б он позвал. Милый дуб, я тебя каждый день буду видеть…» Все ускоряя шаг, Зинаида двинулась дальше, дубовая засека кончилась, и она увидела на небольшой поляне маленькую, крытую потемневшей дранкой, с петухом на фронтоне, лесничую сторожку.

XXVII

Около крыльца стоял карапуз лет четырех со смышленым, испачканным землей лицом, чем-то, — может быть, ей так показалось, — похожим на Петькино, босой и в продранных на коленках штанишках. Мальчик внимательно смотрел на нее, пока она подходила к крыльцу. Лишь сейчас Зинаида поняла свою ошибку: до сих пор ни разу не подумала о том, что у Петра могла быть жена, семья. В сознании ее продолжал стоять тот без памяти влюбленный в нее Петька, за которого, как тогда считала Зинаида, могла пойти только какая-нибудь уж очень глупенькая простушка. Вот же: сама не ожидала, что могла так опечалиться, увидев Петрова мальчишку! Под глазницами окон, почуяв тяжесть в ногах, она медленно поднялась на крыльцо, прошла через сени, постучала в дубовую дверь и, услышав показавшийся ей незнакомым голос: «Входи!», не совсем уверенно открыла и шагнула через порог. Ей не хотелось видеть его жену. Зинаида облегченно вздохнула: в сторожке находился один Петр. Он сидел на маленькой скамеечке и ловко, как мастер-сапожник, прибивал подошвы к женским босоножкам. Она заметила, что Петр немножко сконфузился, должно быть совестясь перед нею за свой вид; щеки его покрылись румянцем, а в глазах промелькнуло детское выражение. Он положил молоток, отряхнул с фартука обрезки и спокойно, без тени суетливости (раньше-то, помнила, трепетал) поднялся навстречу ей. Они поздоровались и замолчали, как бы боясь сказать что-то лишнее, хотя им не было смысла таиться и что-либо скрывать.

— Приехала в гости и решила, Петя, заглянуть к тебе, — проговорила Зинаида, и ее напряженная улыбка сказала ему: «Теперь все зависит от тебя: если ты захочешь, то я останусь здесь».

Все это быстро понял Бабков, перенесясь мыслями к тому времени, перед ее отъездом на Север, когда так сильно страдал и плакал по неразделенной и горькой своей любви… На дне его сердца остался один смутный, туманный след, не более как воспоминание, — по первому впечатлению определила Зинаида. Но не хотела тому верить.

— С какой радостью, знаешь, я прошлась по полям! А озеро задичало совсем. Жаль!

— Да, затинилось, — кивнул головой Петр.

— Расскажи же мне, Петька, как ты тут живешь? — доверительно улыбнулась ему Зинаида: она вовсю старалась, чтобы в таком своем виде, как и тогда, понравиться ему.

— Ты ж видишь: лес, — скупо ответил Петр, и по интонации его голоса Зинаида поняла, что он не тяготился такой своей жизнью.

— Прелесть, как хорошо! Тихо, покойно. Раньше я бежала от такой тишины. Теперь — совсем другое дело… — не договорив, призналась она.

Петр молча и спокойно смотрел на нее, видимо ожидая, что она еще скажет.

Все определеннее Зинаида чувствовала, что не тот восторженный и обожавший ее Петька сидел нынче перед ней.

— Давно ты в лесничестве? — продолжала она расспрашивать его.

— Восьмой год. Садись. Угостить-то тебя чем? У нас тут еда простая.

— Не голодная. А там, на Севере, я, Петька, не очень… прижилась.

Чуткий Бабков угадал, что, по всей видимости, намек ее относился к неудачно сложившейся семейной жизни.

Он снова с тактом промолчал, не расспрашивая ни о чем ее, так как предугадывал то, что она могла рассказать ему.

— Ах, если бы вернулась та весна! Помнишь, как мы все собрались? Я тогда, Петя, подумала: мы простились навек со счастьем!

— Счастливыми бывают не только одни дети и молоденькие. Старики тоже. Тут, Зина, главное, на каком корню держится твоя жизнь, — сказал Бабков без тени поучительности; он видел, что эти его слова не воспринимались ею.

— Скажи, а тебе больше ничего не хочется? — спросила Зинаида, и в ее глазах промелькнули искорки надежды. Тайный смысл ее слов значил: «Тебе не хочется переменить свою личную жизнь? Ты видишь — я пришла к тебе».

Петр догадался, куда она клонила.

— Как же, — ответил с добродушной улыбкой, — еще вот надо Тутову луговину сосняком засадить.

— Да, конечно, — проговорила она рассеянно, поглядывая в окно, в которое был виден играющий во дворе мальчишка. — У тебя славный пацан!

— Еще надо, чтоб из него человек вырос.

— Почему ты не стал поступать в институт?

— А почему туда должны поступать все? — спросил и Петр.

— Но ты ведь лучше всех успевал. И потом, как я помню, ты хотел учиться.

Петр вколотил последние гвозди, оглядел подошву, снял босоножку с лапы — ко всему этому он был так оскорбительно внимателен (больше, чем к ней, — так ей показалось), что Зинаиде хотелось бросить ему какие-либо резкие, колкие слова, но, вспомнив все задуманное, сдержалась.

— Я лес люблю, Зина. Всегда любил, — ответил он.

— А вдруг из тебя вышел бы ученый?

— Гадала, знаешь, бабушка.

— Скажи… ты вспоминал обо мне? — Вопрос этот стоял в ее голове всю дорогу на кордон. От волнения на щеках Зинаиды проступил тонкий румянец.

— Разве ты в том нуждаешься?

— Может быть…

— То, что было, уже все ушло, Зина, — ответил он ей тихо.

— И ничего не осталось?

— Ты лечиться сюда приехала после житейской толкучки. Да и того не воротишь, — он сдержался, чего-то не договорив.

— Но ведь ты про меня ничего-ничего не знаешь! — вырвалось у нее; углы губ ее дрогнули и опустились.

— Знаю.

Под окнами послышались ласковые голоса — матери и ребенка, и Зинаида заметила, каким нежным, мягким светом озарилось лицо Петра. «Разве ж способен на такое мой барабан?!» — смятенно и горько подумала Зинаида, машинально поднимаясь со стула.

В сторожку вошла с мальчишкой на руках рослая, сильного сложения, с крупным приятным, открытым лицом, на котором светились умом и душевной добротою большие серые глаза, одетая в простенькое, в горошек, ситцевое платье и в стоптанных сандалиях на крепких, тронутых загаром ногах женщина. Она горячо поцеловала ребенка, пригладила светлые, такие же, как и у нее, волосики и опустила его на пол. Зинаида ожидала, что у жены Петра вспыхнет при виде незнакомой женщины в ее доме ревнивое чувство, но она ошиблась в этом.

— Что же ты, Петя, не угощаешь гостей? — укорила она мужа.

— Верно! Вот недотепа! — встрепенулся Петр. — Садись к столу, Зина.

— Нет, я пойду, уже поздно, — сказала Зинаида, заметив, каким любящим взглядом переглянулся Петр с женой, и чувствуя еще большую пустоту в душе оттого, что она никогда не испытала ничего подобного в своей несчастной семейной жизни. Подавляя подступающее рыдание, плохо видя дорогу, уже не слыша птичьего благовеста и ничего не видя по сторонам, она торопилась поскорее выбраться из леса.