Наконец движение замерло. Я с удивлением заметил, что до сих пор продолжаю нажимать на кнопку. Я опустил пистолет, лед зашипел рядом с полозьями, поднялся столб пара.

- Хороша у тебя, батюшка, игрушка,- вымолвил Сохатый.

Я с усилием разогнул палец, чтобы отпустить кнопку. Ругал себя за то, что не выдержал. Можно было бы обойтись, наверное, и без лазера. Не знаю. Может, и нельзя. Во всяком случае ругал я себя ругательски.

Кошкина первой выскочила из саней, подбежала к возку и распахнула дверцу. Когда мы подоспели, она уже вытаскивала оттуда Колю.

Он вылезал с трудом, гремя кандалами, которые были у него и на ногах, и на руках. Не столько вылезал, сколько сползал неловко на лед. На его исхудавшем лице, поросшем редкой щетиной, не было никакого выражения. Волосы сильно отросли. Глаза смотрели на нас из-за болтающихся очков ничего не понимающим взглядом. Одно стекло у очков треснуло. На голове у Коли была черная баранья шапка, на плечах - черный овчинный полушубок.

Еще минуту он безучастно стоял на льду, поддерживаемый с одной стороны Кошкиной, с другой - мною. Потом снова обвел нас всех глазами. Тут наконец-то смысл события дошел до него. Коля начал смеяться. Он смеялся долго, безудержно, то басовито, а то едва не взвизгивая. Все тело его сотрясалось от смеха, и бряканье кандалов сопровождало Колин заливающийся голос.

Поддерживать его больше не надо было, и я отошел на шаг. Арсентий продемонстрировал мне свой простреленный треух. Кошкина не сводила глаз с Коли, ее голубые глаза опять светились, как прежде…

Потом меня окликнул Сохатый. Я подошел. Сохатый показывал на Колины кандалы.

Я понял, что от меня требовалось. Сохатый уже постиг возможности нашей техники. Когда Коля насмеялся вдоволь, мы принялись за работу, Что теперь-то,- я ведь уже пускал в ход пистолет.

Коля подставил руку, я направил пистолет, чтобы никого не задеть, и легко разрезал сталь. Так же мы поступили и с другой рукой. Кандалы упали, цепь звякнула в последний раз.

Затем мы разрезали обруч на левой ноге, и Коля подставил правую. Я, наклонившись, уже плавил последние миллиметры, когда луч погас. Я выпрямился и стал осматривать пистолет.

Тем временем Сохатый крякнул, пригнулся, ухнул - и Колины ножные кандалы полетели в сторону. Кошкина вскрикнула в восторге.

Я снова посмотрел на пистолет. Инструкция советовала в таких случаях проверить батарею. Я переключил тумблер и увидел, что батарея полностью разрядилась.

- Что, всё? - с усмешкой спросил Сохатый.

Я подкинул пистолет на ладони и огляделся. Невдалеке зияла полынья, прожженная лазером. Я размахнулся и забросил в нее пистолет. Он канул в воду мгновенно, без единого всплеска.

- Однако не спешим,- с тревогой произнес Арсентий.

Мы быстро двинулись к нашим лошадям. Они уже покрылись инеем. Кошкина, не отпуская Колиной руки, усадила его в сани Сохатого и села рядом. Я повалился к Арсентию. Мы помчались вдоль по реке.

- Куда теперь? - крикнул я Арсентию.

- На станцию, барин, нам никак нельзя,- ответил он через плечо.- Недалеко зимовье есть, там, может, переночуем. Завтра в кибитке двинемся, на санях-то далеко не уедешь.

Я обернулся. Черный возок на белом снегу быстро исчезал из виду.

Примерно через полчаса мы свернули к берегу. Здесь тоже оказалось довольно круто, лошади с трудом втащили сани наверх. Мы подъехали к лесу. Это была тайга, густая и темная. Мы уже въезжали под плотный навес ветвей, когда я обернулся снова и еще раз глянул на реку. Солнце начинало клониться к горизонту. При этом оно, казалось, увеличивалось в размерах, словно разбухало. В следующий момент мы были в таежном сумраке, который тем сильнее сгущался, чем дальше мы продвигались.

Я смотрел по сторонам - на мощные, золотистые с черным стволы деревьев, стоявшие вдоль дороги, на сплошные буреломы в глубине. Тихо поскрипывали полозья внизу и позади нас, иногда всхрапывала какая-нибудь из лошадей. Мы ехали так довольно долго. Вдруг со стороны реки, от которой мы уже порядочно удалились, донесся мощный гул. Этот гул быстро нарастал, прокатился из конца в конец, превратился в грохот и так же неожиданно, как появился, смолк.

- Что там такое? - спросил я у Арсентия, невольно прислушиваясь, как странно звучит мой голос во вновь установившейся лесной тишине.

- А вскрываться хочет,- ответил Арсентий.- Лед, вишь, где-то уже ломает.

Вскоре мы подъехали к зимовью. Это была уж совсем крохотная избушка, вросшая в сугробы. Арсентий занялся лошадьми, Сохатый и я протоптали дорогу к избушке, отгребли снег от шаткой дверцы и открыли ее. Кошкина и Коля все еще сидели в санях, не двигаясь. Я заметил, что рука Коли лежит в муфте Кошкиной. Оба счастливо улыбались, глядя друг на друга.

- Эй! - окликнул их Сохатый.- Слазьте, господа добрые, дальше не повезу.

Они смущенно завозились в санях; выбрались, поддерживая друг друга, и пошли вслед за нами в зимовье.

Внутри были маленькая печь, две грубо сколоченных лавки, по стенам висели какие-то шкуры и несколько мешочков с припасами. Сохатый вышел и вернулся с охапкой дров. Достав откуда-то прямо из обуви нож, он настрогал лучины и занялся печью. Не прошло и минуты, как в ней уже пылал огонь. Еще через две минуты дрова начали громко трещать, в трубе загудело, и от печи пошло тепло.

На пороге показался Арсентий.

- Распрягать, что ли? - спросил он.

Сохатый подумал, потом сказал:

- Не надо покуда. Мало что…

Арсентий кивнул.

- Привяжи только хорошенько,- добавил Сохатый.

- Да я уж привязал.

Сохатый повернулся к нам:

- Вы тут, господа, погрейтесь да покалякайте. А мы чуток прогульнемся, авось заяц в силки забежит.

Арсентий и Сохатый ушли. Мы придвинули лавки поближе к печи и сели: я на одну лавку, Кошкина с Колей на другую. Кошкина открыла дверцу печи и смотрела в огонь. Отсветы пламени пробегали по ее лицу и ярко вспыхивали на рыжей дохе.

Стало тепло, Кошкина расстегнула доху, Коля снял свою приметную шапку и положил на лавку рядом с собой. Я откинул капюшон и выключил у себя отопление.

Мы просто сидели и молчали у огня. Не знаю, о чем думали они, я ни о чем не хотел думать.

Мы просидели довольно долго, когда я почувствовал на себе взгляд Кошкиной. Сначала я не желал обращать на это внимания, но она упорно смотрела на меня. Я поднял голову и прочел в ее глазах то, что она хотела сказать. Сохатый был прав, нам в самом деле требовалось поговорить.

- Ну что, Коля! - бодро начал я, стараясь, чтобы все сказанное мной дальше прозвучало как само собой разумеющееся.- Давайте возвращаться!

Коля отрицательно помотал головой и твердо сказал:

- Нет.

Я переглянулся с Кошкиной и спросил:

- Вы собираетесь остаться? В самом деле?

- Конечно,- ответил Коля.

- Я же вам говорила! - не удержалась Кошкина.

Коля посмотрел на нее и едва уловимо отодвинулся. Он, наверное, и сам этого не заметил.

Тут я завелся.

- Послушайте, Коля,- горячо заговорил я, аргументы мне подыскивать не приходилось.- В конце концов, кто дал вам на все это полномочия? С какой стати вы присвоили себе право делать все, что вам покажется целесообразным или просто взбредет в голову?

Я круто повернулся к нему, кажется, я даже размахивал руками.

- Ведь вы историк, Коля,- продолжал я,- неужели вы не поняли сразу, что творите? Решили порезвиться! Как можно вторгаться в прошлое? Перекраивать историю? Исправлять ее? Да хотя бы в мемуарах! Где же ваше профессиональное уважение к прошлому своей страны, я уж не говорю о том, что уважение к прошлому должно быть у каждого гражданина. И вообще, совсем не обязательно все переделывать, как только возникает возможность переделать!

Коля качнулся на лавке и ударил кулаком по ладони.

- Я не собирался переделывать все,- проговорил он.- Не считайте меня… уж не знаю, кем вы меня считаете.

- Ведь вы человек науки,- сказал я,- может быть, незаурядный ученый…