— Да так… Ничего… — Потом, помолчав немного, тихо спросил: — Ну, ты как живешь?..

— Представь себе — неплохо!

И снова воцарилось неловкое молчание.

— Скажи, а как же будет с ребенком?

Я растерялась. Вот уж такого вопроса никак не ожидала! Поэтому я ответила резко:

— Тебе нечего беспокоиться — ребенок не твой…

— Что?.. Не мой? А чей же, чей?.. — закричал он.

— Мой! Понятно тебе? Мой!

Не знаю, понял ли меня Валентин, но он, скрипнув зубами, шагнул к трапу и с силой захлопнул за собой дверь. В эту минуту я даже немного пожалела его. Может быть, не следовало говорить с ним так резко? Но неожиданный вопрос его, признаться, застал меня врасплох. Я снова принялась за книгу, но читать уже не могла. Матрос, принесший мне чаю, сказал:

— Спать можете на любой койке. Все, кроме вахтенных, сойдут на берег, так что вы одна останетесь. Можете закрыться, тут есть защелка.

Но спать мне тоже не хотелось. Я вышла на палубу.

Валентин стоял у фальшборта, ко мне спиной. Спина его была неестественно прямой, напряженной: я поняла, спина как бы смотрела на меня и кричала: «Зачем пришла ты, ну зачем? Уйди!» Плечи Валентина умоляли: «Не тревожь, не мучь ты меня…» Где-то вдалеке звенела песня.

Я прислушалась к тонким детским голосам: ребята пели слаженно, — наверно, шли строем. Мимо катера пронеслось какое-то судно, — наверное, рыбацкий баркас… Песня все удалялась и удалялась. Стало прохладно, и я пошла в кубрик.

…Проснулась от стука мотора. Выйдя на палубу, прошла к корме: позади тащился громоздкий плот. Река Гремучая, будто огромная синекрылая птица, летела мимо нас, а по берегам высилась тайга, ветер бил в лицо, и кругом царила дремучая тишь. Тайга молчала, сопки молчали. Тишина…

— Что случилось? — услышала я встревоженный голос капитана.

Прошло немного времени, и из машинного отделения вылез Валентин.

— Испортился масляный фильтр…

Капитан присвистнул.

Сзади тихо плескался плот. Я смотрела на капитана и Валентина. Они молча закурили. В их молчании было что-то тревожное. Валентин вдруг швырнул в воду начатую папиросу и глухо сказал:

— Вот досада!..

Капитан выругался.

— Теперь придется загорать, пока какой-нибудь катер не пройдет мимо. Пересядем, слетаем на Пристань или в порт. Тьфу! — сплюнул он. — Положеньице!

Эти слова заставили меня с ужасом подумать: «Опоздаю на работу! Уж кто-кто, а Булатов воспользуется случаем свести со мной счеты. И дернул же меня черт пойти по Гремучей в такое время!»

— Скажите, а нам долго придется ждать? — спросила я у капитана.

— Кто знает? — пожал он плечами. — Может, сейчас кто-нибудь вынырнет из-за сопки, а может, и до пассажирского просидим…

— А когда пассажирский будет?

— Через двое суток. Послушай, Валентин, — обратился он к Пересядько, — где-то тут недалеко отделение совхоза?

— Километрах в десяти, но мастерских там нет. Эх, была не была! — крикнул он вдруг и с какой-то отчаянной решимостью бросил рукавицы на палубу. — Сбегаю-ка я в совхоз. Не может быть, чтобы ничего там подходящего для нас не нашлось.

И, не дожидаясь, что ответит капитан, юркнул в машинное отделение. Минут через пять Валентин выбрался оттуда в ватнике и сапогах.

— Ни пуха ни пера тебе! — крикнул ему вслед капитан.

Сбежав по трапу на берег, Валентин вскоре исчез за росшими вдали деревьями. Матросы и капитан занялись ловлей рыбы, а я снова пошла в кубрик читать. Читала долго, пока не задремала под ласковый плеск волн. Проснулась от шума на камбузе. Заглянув туда, я увидела матроса, жарившего рыбу. Парень угостил меня жареной лососиной, на редкость вкусной!

— Механик не пришел? — поинтересовалась я.

— Нет, он, наверное, только к вечеру вернется. Как-никак — верст двадцать надо отмахать.

Но Валентин пришел скорее, чем предполагали. Еще с берега он закричал:

— Нашел у токаря РТС старенькую лерку, которой резьбу нарезают! У него же разжился тракторным масляным фильтром!

Валентин, видимо, был доволен своим походом, на катер он поднялся оживленный, веселый. В мешке за спиной у него что-то погромыхивало.

— Шпилька фильтра совсем другой конструкции, чем на нашем катерке, но если ее подточить, сделать резьбу, возможно, она и подойдет, — сказал он капитану, опуская мешок на палубу.

К вечеру небо затянули тучи. Матросы позвали меня на ужин. Но есть не хотелось. До еды ли тут: завтра утром надо выходить на работу, а мы сидим километрах в ста пятидесяти от Усть-Гремучего! Нечего сказать — съездила, выяснила обстановочку! Булатов теперь в порошок меня сотрет и будет прав — не лезь не в свое дело, не посылают — сиди на месте. Да, но поездка эта нужна для пользы дела, надо подготовиться к совещанию по вопросам лесосплава. «А кто тебя пошлет на это совещание? — мысленно спрашивала я себя. — Оно наверняка будет в райкоме, и попадут туда только избранные. Булатов приложит все силы, чтобы ноги моей там не было. Ну и хорошо! А я возьму да и отдам материалы Кущу. Без Куща Булатов все равно ничего толком не сможет сказать».

Я была зла на всех без исключения. Подошла к машинному отделению, нагнулась и насмешливо спросила:

— Все копаетесь?

— Да нет, уже кончили, — безразличным тоном ответил Валентин.

— Неужели? — вскричала я изумленно. — Молодцы, ребята!

И вот мы снова тащим тяжелый плот к Усть-Гремучему. За бортом негромко плещет вода. Слышно, как гремит на камбузе кастрюлями вахтенный матрос, — должно быть, отчаянно драит их, — как насвистывает в рубке капитан.

А я стою у леерного ограждения и думаю… о Валентине. Рука у него приглядчивая, умная. Ничего не скажешь — добрый механик!

Никто не заставлял его идти и искать какие-то там лерки, он мог видеть и ждать, пока кто-нибудь не подойдет и не выручит…

А почему нельзя предположить, что он не мог ждать?

Ветер гнал по реке крупные волны. Плот стало относить к берегу, но катер наш упорно тащил его на стремнину. Я зашла в рубку. Пошел дождь. Он долго молотил по желтым бревнам. И вдруг, как-то совсем неожиданно, прекратился — остались лишь хмурые, рваные облака.

ГЛАВА XVIII

И опять я попала, как говорится, с корабля на бал. В Усть-Гремучинский порт мы вернулись в понедельник, около семи часов вечера. На причале меня встречал Сашка.

— Галина, беги скорей на «Богатырь», там собрание!

Я с ужасом вспомнила, что сегодня партийное собрание. Все идет как-то нескладно, шиворот-навыворот — прогуляла день, опаздываю на собрание…

— Шура просила тебя обязательно прийти, поддержать ее… — хмурясь, сказал Сашка.

Как же я могла забыть о Шуре! Она буквально умоляла меня не идти в плавание, хотела поговорить, посоветоваться со мной. Ведь ее хотят вывести из состава бюро. Я становлюсь невозможной — думаю только о себе! Так и вышло — взяла да и отправилась в этот рейс. Скажите пожалуйста — прокатиться захотелось! Как только могла быстро направилась я к «Богатырю». С трудом отдышавшись, вошла в зал и села на свободное место в заднем ряду. Выступал Бакланов. Он сетовал на то, что тяжело еще работать на рейде. Вручную выполняются внутритрюмные работы, трудно грузить лес.

— Если бы наши инженеры и техники, которых в порту насчитывается восемьдесят пять человек, занялись этим вопросом, привлекли на помощь новаторов, давно бы можно было механизировать процессы, которые я тут назвал.

Я шепотом спросила у соседа:

— Что за вопрос обсуждают?

— О рационализации…

— Давно начали?

— Заключительное слово сейчас будет, уже проголосовали за прекращение прений.

И действительно, после Бакланова к трибуне решительным шагом направился Булатов.

— Наверно, начнет говорить о том, что принимает критику и сделает правильные выводы, — тихо сказал сосед.

Но предположение его не оправдалось — он, видно, плохо знал Булатова. Став в позу незаслуженно обиженного, Семен Антонович ринулся в контратаку, не стесняясь в выражениях.