— А много народу едет?

— Много. Партбюро затеяло… — сказала и тут же спохватилась: это же бьет по Толиному самолюбию!

Но Толя, как ни странно, посмотрел на меня очень спокойно и сказал:

— Хорошо, Галя, поддержим пикник… — И тут же спросил: — Все-таки решила подавать на развод? Не спешишь ли ты?

— Нет, не спешу.

— Боюсь, как бы вы с Шурой не наломали дров. Сейчас только и говорят о ней. А если увидят твое объявление в газете, за тебя возьмутся.

— Пусть берутся, — усмехнулась я.

— Но ты же член партии! Нельзя ведь так…

— Что ж, по-твоему, при коммунизме, если один разлюбил другого, развод будет запрещен, что ли? Но ведь ложь никогда не приводила к счастью.

— Ты слишком поторопилась со своим замужеством…

— Знаю. Поэтому я и хочу исправить ошибку, пока не поздно.

«Пока не поздно… А может быть, и правда уже поздно? Ведь у меня будет ребенок!..» Я вдруг почувствовала тошноту от запаха бензина. Толя, должно быть, заметил, что мне нехорошо, и мы вышли из гаража.

— Как только Игоря встретишь — сразу ко мне! Договорились? — попросила я Пышного.

Толя утвердительно кивнул.

Приход пассажирского судна на Камчатку — событие. Все население порта собирается на берегу. Люди нарядно одеты, веселы. Одни ждут родных и друзей, другие приходят на берег просто так, посмотреть на вновь прибывших, повертеться в оживленной толпе. Мне очень хотелось пойти вместе со всеми, но я дала себе слово поехать в райцентр… И… не поехала. Принялась готовить ужин. Когда резала лососину, дрожали руки. Какой-то будет наша встреча?

Я ждала Игоря, как ждут самый большой праздник. Вдали от него я еще могла обманывать себя, и не верить себе, и оправдывать себя, но сейчас я знала, мне надо как можно скорей увидеть его глаза и говорить с ними честно и прямо.

Мое нетерпение все росло и росло, я то и дело поглядывала на часы. Но вот раздался пароходный гудок — это он зовет катер с баржей. У нас еще нет пассажирского причала. Пассажиров высаживают сначала на баржу, а потом привозят на берег. Толя сказал, что не будет ждать, пока всех снимут с судна, возьмет катер и с Игорем примчится сразу же. Сейчас, наверное, они уже идут к барам…

Я задумалась, присела на тахту. Игорь!.. Каков он теперь? Сколько времени прошло, не знаю… Меня заставил очнуться стук в дверь. Я встрепенулась.

В душе поднялась веселая, горячая волна. Я почувствовала, что щеки мои запылали.

— Войдите…

— Здравствуй, Галина, — сказал Игорь.

Из руки его на пол упал мундштук. Падение его отозвалось в моем сердце, как ружейный выстрел. Я как-то машинально протянула дрогнувшую руку, хотя стояла в нескольких шагах.

Толя рассмеялся и подтолкнул Игоря:

— Ну кто ж так здоровается после долгой разлуки!

Я бросилась к Игорю, уткнулась в его плечо и расплакалась. От него пахло океаном и соляркой.

— Галка, ты что? — спросил он. — Дай-ка я на тебя посмотрю как следует, камчадалка!

Улыбнувшись сквозь слезы, я тоже посмотрела на Игоря. В нем было что-то от былинного богатыря: и рост, и плечи, и русское, с крупными чертами лицо, и большие, младенчески голубые глаза, и складка меж бровей. Вот этой складки, пожалуй, не было раньше. Я всего лишь мельком скользнула взглядом по его лицу, но мгновенья этого хватило на то, чтобы понять свое счастье, чтобы увидеть каждую дорогую для меня морщинку, чтобы снова жить надеждой и страхом.

Он должен простить меня сейчас. Ничего другого мне не нужно. За несколько минут до того, как пришел Игорь, я боялась быть честной и откровенной перед самой собой. Но теперь, когда я взглянула в глаза, которые мне когда-то верили, я не посмела ни обманывать, ни утешать себя, ни бежать от своей совести.

Одежда его почему-то смутила меня. На Игоре были обычные рабочие доспехи — трикотажный свитер, фуфайка, сапоги-кирзухи. Раньше он никогда так не одевался. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Молчал и Толя. Игорь вдруг погладил меня по щеке и тихо сказал:

— А ты, Галинка, ни капли не изменилась, разве только красивее стала…

В груди моей скворчонком запела радость.

— Садись, садись, Игорь… — растерянно пробормотала я и, вспомнив о Толе, повернулась к нему:

— А Сашка где?

— Опять помчался к Алке, — наверно, надеется снова открыть окно в Европу.

— О чем это вы? Какое окно? — удивился Игорь.

Толя, усмехнувшись, начал рассказывать Игорю историю взаимоотношений Сашки и Аллы.

Я принялась накрывать на стол.

— Значит, Сашка все такой же! — рассмеялся Игорь, и глаза его плеснули голубизной.

— Рубаха-парень и, кажется, по-настоящему любит Алку. Но иногда ни с того ни с сего начинает дурака валять.

В дверь постучали. С бутылкой в руке вошел хмурый Сашка.

— Почему ты один? — спросили мы с Толей в один голос.

— А-а, — махнул рукой Полубесов. — Как увидела вот это, — и он кивнул на бутылку, — захлопнула дверь перед самым моим носом — и никаких объяснений…

— А для чего тебе нужно было лезть к ней с водкой? — резко спросила я.

— Гляди-ка, и ты туда же! Да ведь надо обмыть приезд Игоря! Как ты думаешь?

— Правильно, Бес! — засмеялся Толя.

— Надо… — проворчала я. — У меня есть что поставить на стол. А ты вот из-за этой несчастной бутылки не смог с Аллой поговорить.

— Я только одну малюсенькую рюмашечку выпью, и мы с Игорем пойдем ко мне. Я ему свою комнату уступаю…

— А сам куда? — удивился Толя.

— Останусь без комнаты — Алке волей-неволей придется меня пожалеть, — совершенно серьезно вздохнул Сашка. — На войне города обманом берут.

Толя, словно начиненный смехом, так и затрясся. Мы с Игорем тоже расхохотались. Атмосферу натянутости как рукой сняло.

Мы были опять вместе, как в добрые панинские времена.

Усевшись за стол, выпили за приезд Игоря. А он, глядя на меня, взял в руки гитару и запел украинскую песню:

Ребята подхватили слова, спели два куплета, еще выпили по рюмочке, помолчали в задумчивости, потом опять запели. И так дружно, ладно, по-хорошему у них получалось, что я не вытерпела и тоже подтянула им.

В голосе Игоря я уловила притупленную грусть. «Он не может забыть Бориса…» — решила я и украдкой смахнула навернувшиеся слезы.

ГЛАВА V

Александр Егорович затеял еще одно дело: сегодня весь портовый флот, все свободные от работы, идут поздравлять юбиляра — смотрителя маяка Сливу. Ему исполнилось шестьдесят. И еще одно немаловажное событие — Слива тридцать лет проработал в Усть-Гремучем. Тридцать лет — это что-то значит! Чего только не пережил он за эти годы — и землетрясения, и цунами.

Мне поручено зайти к смотрителю пораньше, чтобы как-то подготовить старика.

И вот я на маяке. Электрочасы отсчитывают секунды. Щелкает реле, включая и выключая лампу. Лучи ее прорезают густой туман, прокладывая по акватории океана широкую световую дорожку. Все механизмы и устройства работают четко.

Я заглядываю через плечо Сливы, который заносит в вахтенный журнал привычные слова: «Аппаратура и механизмы проверены, в исправности. Вестовая веха на месте». Спокойно закрывает журнал, смотрит на меня.

— Что новенького скажете, Галина Ивановна?

Я хотела поздравить его, но Слива вдруг подошел к широкому окну.

— Гляньте-ка!.. — вскричал он. — Кой черт вздумал шутить — катеров-то понагнали!..

Я положила руку на его плечо.

— Это, Андрей Ефимыч, моряки и рыбаки прибыли поздравить вас с шестидесятилетием. Пойдемте на берег.

Слива засуетился, зачем-то взял тряпку и начал стирать с линз несуществующую пыль.

— И кто это выдумал, к чему? — проворчал он.

— Пойдемте, пойдемте.

— Ну, коль так, что ж с вами поделаешь… Вот только старуху надо прихватить — и ее труд есть тут.

Я, Слива и его жена, невысокая, щуплая старушка, вышли на улицу.