— Да, но вы должны стоять на страже закона!.. — горячо сказала я.

— Опять двадцать пять! Я еще раз повторяю, Галина Ивановна, вы ребенок. Я хочу доработать до пенсии, понимаете! Остался только год, и тогда…

— Тогда — Сочи, камушки на берегу моря, дачка… Да-да! — закричала я.

Дудаков попятился, присел на стул и снова встал, робко хлопая ресницами.

— Галина Ивановна, почему вы кричите на меня? Вы — член партии, идите и доказывайте справедливость, а я человек маленький, понимаете — маленький! Мне что прикажут, я то и делаю.

— Но ведь несправедливо же все это!

— А начальству виднее — справедливо или несправедливо…

Неужели Шура уедет? Она, наверное, рада будет, если по расторжении договора получит за проезд и за багаж. Работу она везде найдет… Но тут я спохватилась, поймав себя на глупой мысли: какой там багаж, откуда он у нее? Один чемодан под койкой, да и тот с книгами. Господи, неужели она уедет?.. Повстречайся мне сейчас Булатов… Что бы я ему сказала, не знаю! Как я ненавидела его в эту минуту!

Гадко, подло все это. Лишь только обретешь друзей, как тут же какая-нибудь грязная рука замахнется и… одного сокращают, другого отдают под суд. В эту минуту, я была зла и на себя — сижу в теплом местечке и думаю, только думаю, справедливо это или несправедливо. Почему же я ничего не предпринимаю, почему только кричу на пожилого человека, а сама, сама… Ведь я же член партии!

Кончился рабочий день, а совещание у Булатова с начальниками отделов и районов все продолжалось. Управление гудело, как потревоженный улей. В бухгалтерии гадали, кто попадет под сокращение. Странно. И так счетным работникам приходится сидеть по вечерам, а тут еще эта нелепость. Ведь порт растет, строится. Зачем Булатов затеял эту чехарду?

Мне захотелось поскорей узнать у Куща, что было в кабинете начальника порта, что нового он привез из Владивостока. Неужели только одно указание провести сокращение?

Дома у меня царил полный ералаш. В комнате тепло, топится плита. Около нее на табуретке стоит таз, а над ним… Борис.

— Ты чего тут делаешь, Борис?

— Надо было протопить у тебя, ну, я взял и… а потом картошку поставил. Только в мундире она, не успел почистить.

— А сейчас-то чем занят?

— Пеленки стираю…

— Что? Какие пеленки? — И тут только я увидела на кровати Романа.

— А вон моряк этот знай только прудит.

— Лена где?

— С Лешкой пошли в кино. Надо же им когда-то вместе сходить, а то все врозь да врозь.

Я расхохоталась.

— Чего смеешься?

— Нянькой заделался!

— А хоть бы и так. Жаль мне Лешку — ходит как тень, тоскует по катеру, а тут еще разговоры начались…

— Какие?

— Будто не знаешь. Говорят, Лешку под суд отдают.

— А ты как думаешь?

— Лешка здесь ни при чем. Стихия… А уж если кого отдавать под суд, так это капитана буксира.

— А за что?

— За то, что буксировал плавсредства неправильно. Надо было сперва зацепить плашкоуты, а за ними катер…

— И что?

— А то, что «Прибой» разорвало, понимаешь, разорвало буксиром и плашкоутами. Ну, если тронут Лешку — головы снесу.

— Это ты брось.

— Галина, ты знакома с капитаном порта?

— Немного.

— Сходи к нему, разведай, в чем дело…

Я пообещала. В это время заплакал Роман. Борис бросился к нему.

— Что, капитан, опять купаешься? И откуда в таком маленьком пузырьке столько влаги? Галя, дай-ка сухую пеленку. Вон лежат в стопке.

— Борис, уж не все ли ты пеленки сюда перетащил?

— Не все, запас только взял.

Я наблюдала, как он ловко подсунул свою широкую ладонь под спинку малыша, стал осторожно подымать его на руки.

— Жизнь, она, Ромка, тяжелая штука. Вот ты, браток, лежишь и только и знай переводишь пеленки, а отца-то под суд отдают, и все тебе подавай да подавай. Нравится — так и тянешь ручонки, а пройдут года, ты уже не только будешь брать от людей, но и сам начнешь отдавать им. А я вот был дураком, привык от жизни и людей только хватать, она меня, жизнь-то, и стукнула…

— О чем это ты, Борис?

— Песню, Галка, пою, песню…

Пока я слушала Бориса, из коридора донесся голос Наташи:

— Ну чего ты пристаешь? Не брала я его, еще раз говорю — не брала!

— А куда зе он, однако, пропал?

Борис, тоже прислушиваясь к крику за дверью, проговорил:

— Шумят твои соседи!

Я открыла дверь и увидела Толмана.

— Отдай по-хоросему, просу тебя, — упрашивал Ваня Жену.

— Сказала — не брала. Откуда я возьму его? Отстань, я тороплюсь.

Мы с Борисом поинтересовались, что случилось.

— Да как же, деревяшка у него пропала, чертик какой-то засаленный, вот и шумит, — объяснила Наташа.

— И не сёртик, однако, а амулет, без него я на охоту не могу пойти, его теперь чистить надо, ведь он в твоих руках…

— Ах, еще и очищать надо после моих рук! — разозлилась Наташа.

Я вдруг вспомнила: так он же у меня в кармане халата, этот самый чертик! Мелькнуло в памяти, как заходила к Толманам, когда Ваня мылся, и что-то взяла со стола… Не мешкая кинулась к себе, схватила халат и в кармана нащупала черненькую деревянную фигурку.

— Эта? — показала я Ване.

— Она самая!..

Ваня схватил деревяшку и стал разглядывать со всех сторон.

— Однако, где вы ее взяли? — тихо, невесть с чего дрогнувшим голосом, стал он допытываться.

Я растерялась:

— На столе… Нечаянно…

— Нельзя таскать цюжие веси, грех это, однако, амто, грех больсой!.. — говорил, хмурясь и поблескивая темными раскосыми глазами, Ваня.

Когда Ваня в разговоре переходил на свой язык, это означало, что наступила последняя, наивысшая стадия его гнева.

Наташа расхохоталась.

— Считайте, Галина Ивановна, пропали вы! Мне сутки не давал спать, никуда не выпускал, теперь вам на даст.

— Никто, однако, не пропал, я только один сибко пропал: охоты не будет — в чузих руках друг мой побыл… — Ваня так огорчился, так глубоко вздохнул, что мне стало жаль его.

ГЛАВА XXI

Со дня на день ждала я приезда Шуры. Они с Минцем задерживаются в Питере — нелетная погода. Во дворе крутит метель. Снег, снег… И откуда он только берется! Сегодня вечером я с Баклановыми иду к капитану порта Ерофееву. Этого момента я ждала уже несколько дней. Мне нужно было выяснить, в чем обвиняют Лешку. Борис, Ваня да и Лена не дают мне покоя: «Сходи, узнай». Все мы пребываем в каком-то напряженном, тревожном состоянии. И вот сегодня я иду. Меня пригласила Наталья Ивановна. Она знала, что я очень хочу поговорить с Илларионом Ерофеевичем.

Вернувшись с работы, я протопила печь, приготовила на следующий день завтрак и обед и начала переодеваться. Мне хотелось произвести на Ерофеевых хорошее впечатление. Надела черный шерстяной костюмчик, белую блузку. Посмотрела на себя в зеркало — как будто ничего. Оставалось соорудить прическу. До этого я зачесывала волосы гладко, а тут решила уложить их так, чтобы казаться старше.

В это время кто-то постучал ко мне.

— Войдите, — проговорила я, вынимая изо рта шпильку.

— Ты еще возишься? — спросил Бакланов, переступая порог. — Хватит прихорашиваться, у Ерофеевых женихов, кроме меня, не будет. Пошли, пошли!

— Сейчас, только заколю волосы.

Я отступила на шаг от зеркала, полюбовалась прической: очень хорошо!

Наталья Ивановна заглянула в комнату, посмотрела на мою голову и расхохоталась:

— Батюшки, что ты с собой сделала?

— Модную прическу…

— Ой, не могу! Ты посмотри, Саша, она меня уморит! Галка, да ведь эта прическа старит тебя лет на десять!

— А я этого и хочу.

— Наташа, не мешай ей быть смешной, — сказал Александр Егорович, — ведь Галина идет в гости. Пусть мудрит. Наверно, правду говорят — у бабы волос длинен, да ум короток.

— И ничего я не мудрю, — рассердилась я, — просто хочется выглядеть по-праздничному. Ведь я иду в гости. А то причешешься как монашка…