Стучалась долго. И вот наконец услышала, как отодвинулся железный засов, дверь скупо приоткрылась.
— Кого тут черти носят? — послышался скрипучий голос свекра.
— Это я, Галина…
— Заходи, от Вали письмо есть.
Известие это меня почему-то не обрадовало. Я вошла в комнату. Свекровь сидела за столом, на котором стояли бутылка водки и закуска.
Я не сразу обратилась к ней со своей просьбой.
— Что пишет Валентин?
— Живет хорошо, не тужит, платят прилично, спрашивает, как ты тут… не гуляешь ли?
— А можно мне прочесть?
— Нет, матушка, там семейное…
— А я?..
Свекровь ничего не ответила, отец же Валентина грубо выпалил:
— Не шляйся по мужицким общежитиям, тогда и тебе Валентин напишет…
Я еле сдержалась, но не проронила ни слова, подумав: «Не стоит связываться».
Они даже не поинтересовались, как я себя чувствую, как перенесла беду, что было со мной. И это близкие!.. Что ж меня с ними роднит? Совершенно чужие люди из Панина, Владивостока, Петропавловска интересовались моей судьбой, здоровьем, слали письма, телеграммы, а свекровь со свекром, наоборот, вылили на меня ушат грязи.
Я с трудом проговорила:
— У наших соседей, Крыловых, несчастье… Молоко у молодой матери пропало, ребенок кричит…
— А мы-то, матушка, при чем?
— Крыловы заплатят, сколько попросите. Им нужно по пол-литра в день…
— Нету молока. Все раздаем постоянным, для приезжих нет, да и коровка стала давать меньше, с кормами туго…
— Ведь для ребенка же!
— Э, милая, весь мир не накормишь!..
— И что вы за люди!.. Ведь ребенок в молоке нуждается, понимаете, ре-бе-нок!.. Два месяца ему…
— А хоть бы и месяц. Нет у нас молока. Нет. Выгнала, отправила за тридевять земель сынка нашего, душу ему отравила. Уходи прочь! — вспылил вдруг отец Валентина и выругался зло и грубо.
Я выскочила, хлопнув дверью. Тугой деревянный засов лязгнул вслед за мной.
— Сволочи! — прошептала я и, взвалив лыжи на плечо, зашагала по снежному коридору.
Торопиться было некуда. Хорошее настроение как ветром сдуло. Тяжело… Я медленно шла к своему бараку. Живут на земле такие вот оборотни, коптят небо, и сын их — мой муж!.. Какая пелена закрыла мои глаза в ту минуту, когда я вздумала породниться с ними?
С горечью размышляя об этом, я прошла прямо в свою комнату. Мне было стыдно смотреть в лицо хорошим людям, будто я была в чем-то виновата перед ними. Не успела я снять платок с головы, как дверь раскрылась и вошла бабушка Баклановых с недовязанной варежкой в руках.
— А Роман-то наш уже наелся и заснул! — сказала она, и морщинки возле глаз ее так и засветились материнской добротой.
— Чего наелся?
— Молока, материнского молочка!
— У Лены появилось молоко?
— Не у Лены, а у Дуси. Ваня Толман нашел женщину, которая согласилась кормить нашего Романа…
Нашего Романа!.. А он действительно наш, пыхтун этот. Я вскочила с тахты и закрутила, завертела бабушку.
— Будет, будет тебе. Ишь обрадовалась. Включи-ка лучше радио, Галинка, сейчас последние известия передают.
Каждый вечер, с тех пор как я вернулась с моря, бабушка заходит по вечерам ко мне посидеть и послушать московские передачи.
Я включила приемник. Говорил Левитан. «Январский Пленум ЦК КПСС назначил очередной, XXII съезд партии на октябрь. Будут утверждены новая Программа и Устав…»
Бабушка перестала шевелить вязальными спицами, подняла на меня глаза.
— Эвон какие новости-то чуть не проворонили, — проговорила она и придвинула табуретку поближе к приемнику.
Бабушке семьдесят девять лет, а она буквально всем интересуется: и кознями Аденауэра, и сражениями на шахматной арене, а больше всего болеет за гимнастов и конькобежцев. Я сначала дивилась ее столь разносторонним интересам, а потом заметила, что семья Баклановых вся такая.
Бабушка — настоящий энциклопедист. Саньке она в любой момент может сообщить какую-нибудь новость о спутниках, Ленке — за сколько секунд пробегают дистанцию лучшие бегуны на коньках в этом сезоне, а Лиде — про гимнастов.
Любознательный народ эти Баклановы. Я счастлива, что живу бок о бок с ними. Бабушка чем-то напоминает мне мою родную бабушку из небольшого текстильного городка под Москвой.
До сих пор слышу, как она зовет меня с улицы домой… Стоит в предвечерней тишине у раскрытого окна и зовет… А дома у нас — событие: дядя Гоша приехал с Сахалина и привез всем подарки, а главное — много сладостей. Я сразу позвала со двора Игоря, Борьку, Милку и начала угощать их конфетами. Игорь тоже всегда делился со мной, а вот Милка… та съест все потихоньку, втихомолку, никому ничего не покажет. Игорь же, наоборот, все раздаст до последней крошки. Наверно, вот за это и был любимцем моей бабуси.
Старенькая, согнувшаяся, уже полуслепая, а все еще старается что-то сделать хорошее для людей: шьет Кабановым сестренкам платья — у них отец погиб, матери тоже нет, а живут они у тетки — то, бывало, вяжет носки для них, то какие-то ленточки разглаживает. Так уж повелось издавна, когда они были малолетками, теперь же, когда выросли, стали невестами, все равно идут к бабусе.
— Сшейте нам платья, баба Нюша, — просят сестры Кабановы.
Точь-в-точь и Бакланова такая же — все ей надо, целый день суетится, думает обо всех, а вот старики Валентина не то!.. Пожалели молока для ребенка.
Я молчу, не в силах вырваться из плена воспоминаний. Но вот незаметно мысли мои возвращаются к сегодняшним событиям. Чужая женщина согласилась кормить Ромку… Надо зайти поблагодарить Ваню за то, что он нашел кормилицу.
Я стучусь к Толманам.
— Войдите! — слышится голос Наташи.
Открываю дверь и тут же пячусь назад: посреди комнаты, на трех табуретках, установлен большой таз, над ним склонился с намыленной головой Ваня, а Наташка льет на него воду из большой кружки.
— Что, испугалась? — засмеялась Наташа. — Подумаешь, диво какое, — камчадала своего мою! Проходи, проходи, не стесняйся. — И, нагнув Ване голову, стала усердно смывать пену.
Растерявшись, я остановилась возле стола, машинально взяла с него какую-то небольшую темную деревяшку, похожую на куколку, и принялась вертеть ее в руках.
— Что новенького? Как там Ромка? — спросил Ваня.
Я неожиданно вспомнила, зачем пришла, и, отвернувшись, тихо сказала:
— Спасибо тебе, Ваня…
— За сто мне спасибо? — усмехнулся он. — Не я, однако, старался — это Натаса разыскала Дусю. Сибко хоросый целовек Дуся!
— Бабушка! — закричал вдруг в коридоре Санька Бакланов, вспомнив, что она сидит у меня.
Я проскочила мимо Наташи к двери, вошла к себе и, присев на топчан, задумалась.
— Чего это ты, касатка, последнее время задумываться стала? — услышала я голос бабушки. — Уж не заболела ли после той свистопляски? Сейчас вот малинки заварю тебе…
Я подошла к бабушке и обняла ее.
— Здорова я. А думала о детстве и о доме…
— Это хорошо, что помнишь дом, в котором выросла. Вот и я тоже вспоминаю… — И опять замелькали вязальные спицы в ее руках…
ГЛАВА XX
Рано утром, перед работой, я забежала к Лене. Хотелось узнать, как чувствует себе Ромашка.
— Галина Ивановна, а он уже улыбается! — весело сказала Лена.
Я тоже обрадовалась — наш маленький человечишка улыбается!
Комната Крыловых — метров десять. Уютно, тепло. Как откроешь дверь — печка и сразу же занавеска из ситца; это Лена отгородила печь от комнаты, и получилось у нее что-то вроде прихожей. Я приоткрыла занавеску и увидела дородную женщину с карими глазами. «Наверняка украинка!» — почему-то подумалось мне.
— Тильки с холоду к хлопчику не сидайте, — предупредила она.
Украинка мне понравилась. Ромашка лежал у нее на руке в одной коротенькой рубашонке и от удовольствия дрыгал ножонками, а ручонки его тискали и дергали крупную грудь кормившей. Он так сладко чмокал, что мне невольно захотелось ухватить его за тугую щеку. Вот женщина переложила его к другой груди, он хотел было заплакать из-за того, что его отняли от еды, но, почуяв вторую грудь, заулыбался, открыл беззубый рот, сосок выскочил из него, однако Роман, не будь дурнем, крепко уцепился за грудь и не выпускал ее.