В этом мире стоит осень и льёт дождь. Какая разница, что было раньше?

Карэле любил Самайн – время, когда жизнь подходит вплотную к своим границам и вглядывается в темноту, страшась и надеясь увидеть там собственное отражение. Серебристый свет фонарей и тёплые огоньки тыкв, выставленных в окнах, бросали блики на мокрую мостовую. Картина причудливо искажалась бегущими по стеклу водяными струйками, и знакомый уютный Пат превращался в зыбкое, немного зловещее, но прекрасное видение. В Самайн всё становилось немного иным.

Понятно, почему Ивер пытается избавиться от своей невидимости именно теперь, когда его родители в бегах. Ему хочется хоть что-нибудь сделать. Вот только не навредит ли он себе? Карэле нахмурился. Его длинные тонкие пальцы задумчиво постукивали по оранжевому боку тыквы, который был тёплым от горящей внутри свечи.

Стоило бы с кем-нибудь посоветоваться, вот только с кем? Карэле перебирал своих многочисленных знакомых, но было не похоже, чтобы кто-нибудь из них имел представление о невидимости.

Наконец он сдался, недовольно вздохнул и, повернув ручку, отворил окно. В кабинет хлынули запахи осенней ночи, мокрых листьев, холодной, уже засыпающей земли. И, конечно, печёной тыквы, непременной принадлежности праздника. Шум дождя разом стал оглушающим. Карэле высунулся в окно, и ветер моментально растрепал его волосы, выдернув из косицы несколько непокорных прядок.

Невидимость призраков, невидимость домовых духов… Что же он всё-таки упустил?

*

– Тебя увижу и слёзы вытру, навстречу выйду, спокойна с виду…

Алли тихонько вздохнула, вытирая полотенцем тарелки. Новая горничная, светловолосая маленькая Нели, была чистоплотна, аккуратна и исполнительна. Но никак не могла избавиться от привычки напевать за работой, причём не всю песню, а только одну фразу. Высокий голосок Нели можно было даже назвать приятным. И всё же Алли раздражали эти обрывки песенок. Они сбивали с мысли – и дальше звучали в её собственной голове.

Кухня, расположенная на третьем этаже дома, была уже почти убрана. Нели домывала посуду, а Мона приводила в порядок содержимое шкафов. Конечно, они справились бы и сами, но сегодня Алли хотелось задержаться в уютном кухонном тепле. Какая-то неоформленная мысль вертелась перед самым носом, и эта мысль была связана с новой горничной.

«Остаётся только надеяться, что она не окажется эльфом-полукровкой или оборотнем», – подумала Алли.

– Тебя увижу и слёзы вытру…

За окном тихо шуршал холодный ночной дождь. В кухне стоял запах пирожков с тыквой, которые традиционно пекли на Самайн. Потому её и вынесли на третий этаж – давным-давно, ещё до рождения Алли. Кухонные запахи не должны были достигать кондитерской, в которой царили изысканные ароматы шоколада, кофе и специй.

Мона встряхнула скатерть, ловко сложила её и убрала в буфет.

– Шли бы вы уже отдыхать, госпожа Алли, – проворчала она. – Вид у вас какой-то усталый.

– Просто задумалась, – улыбнулась ей хозяйка, откладывая полотенце в сторону. – Знать бы ещё, о чём…

Алли вышла из кухни, прошла по тёмному сейчас коридору мимо комнат Моны и Ивера, спустилась по лестнице на второй этаж. На секунду задержалась посередине, размышляя, куда свернуть: налево, в маленькую гостиную, или направо, в спальню. Неожиданно для самой себя зевнула и, внезапно почувствовав, как устала за день, открыла правую дверь.

А песенка Нели так и крутилась у неё в голове.

*

– Что ты здесь делаешь, папа? – воскликнул младший Момс.

Он тяжело шагал вниз по лестнице, а лампа, покачиваясь в его руке, освещала тесную прихожую и Момса-старшего, застигнутого у входной двери. Тот был одет в пальто и держал в руке ключ, собираясь выйти на улицу.

– Я просто решил прогуляться, сынок, – с неубедительной беспечностью отозвался тот, нервно вертя ключ.

– Сейчас? – поразился сын. – В ночь Самайна? В дождь и ветер?

– Ничего страшного, я ненадолго!

Младший Момс поставил лампу на маленький шаткий столик и скрестил свои огромные руки на груди.

– Папа! Что ты от меня скрываешь? Куда ты собрался?

– Неважно, – насупился тот. – Тебе лучше не знать, Азек. Иди спать.

Сын упрямо сжал полные губы.

– Только если ты дашь мне слово, что это никак не связано с Карэле.

Момс-старший растерянно моргнул.

– Иди спать, Азек, – беспомощно повторил он, отступая к двери.

– Значит, всё-таки Карэле! – воскликнул сын. – Папа! Но ты же не хочешь…

Его голос от волнения прервался.

– А если даже и Карэле! – закричал и старший Момс, потеряв терпение. – Сколько можно! Его кондитерская процветает, пока мы разоряемся. А теперь ещё и этот проклятый фабричный шоколад! Его везут из Люндевика ящиками, и все покупают. А мы как же?

– Но, папа! – шокированный Азек всплеснул руками. – Это же не повод убивать конкурентов!

Момс-старший протестующе замотал головой.

– Сынок, как ты мог такое подумать? Я вовсе не хочу никого убивать.

– А что тогда?

– Я просто намерен достать рецепт-другой, чтобы оживить наше дело. Только и всего!

– То есть украсть?

– Достать!

Некоторое время они молчали, тяжело дыша и недовольно глядя друг на друга. Наконец Азек Момс устало прикрыл глаза и с силой потёр их ладонью.

– Папа! – безнадёжно сказал он. – Я не хочу тебе рассказывать, что красть нехорошо. Но ты понимаешь, что дом Карэле заперт, кабинет заперт, и рецепты наверняка хранятся в каком-нибудь ящике под замком? Где ты достанешь ключи?

Старший Момс торжествующе рассмеялся.

– У меня есть кое-что получше! – объявил он.

Из кармана пальто он осторожно достал несколько тонких палочек и показал их сыну. В свете лампы палочки блестели, как стеклянные, и казались желтоватыми.

– Это запаянные колбы с кислотой. Тут хватит на все замки!

Азек Момс побледнел. Дело оказалось серьёзнее, чем он думал.

– Дай их мне, пожалуйста, – произнёс он, протягивая чуть дрожащую руку, но Момс-старший отступил на шаг.

– Ну уж нет, Азек. И не пытайся меня остановить. Сегодня я или спасу нас, или погибну!

Он распахнул дверь и выбежал на улицу.

Младший Момс несколько мгновений, оторопев, смотрел ему вслед. Затем поспешно натянул пальто и выскочил за дверь, в мелкий холодный дождь.

*

Азек догнал отца только у самого дома Карэле и с первого взгляда понял, что уже поздно. Старший Момс, мокрый от дождя, ждал возле парадной двери кондитерской, довольно потирая руки. Металл замка тихо шипел, разъедаемый кислотой.

– Папа, ты сошёл с ума! – воскликнул младший Момс, испуганно оглядываясь по сторонам. К счастью, кроме них, на улице никого не было – только тыквы оранжево светились в окнах домов да фонари отбрасывали блики на мокрую мостовую.

– Не кричи, сынок, не кричи, – благодушно посоветовал Момс-старший. – Теперь отступать уже поздно.

Он осторожно толкнул дверь и шагнул в тёмный зал кондитерской.

– Ну вот, в дом я попал. Теперь тебе лучше помалкивать. Если меня здесь обнаружат, то нас обоих отправят в тюрьму.

– Нет, папа, – безнадёжно поправил его Азек Момс, пробираясь следом. – Это меня отправят в тюрьму, а тебя – в сумасшедший дом. А я ведь говорил тебе, что ты переутомился и пора отдохнуть, ещё тогда, когда ты упаковал конфеты с лесным орехом как фисташковые…

– Хватит ныть, сын, – весело отозвался Момс-старший из темноты. – Лучше ищи лестницу, она должна быть у правой стены.

Азек двинулся на голос, прикидывая, сумеет ли он схватить отца и вытащить его на улицу, не поднимая лишнего шума. По всему выходило, что шансы невелики. А старший Момс, натыкаясь на стулья, пробирался всё дальше…

И тут ночную тишину разорвал жуткий крик, доносящийся откуда-то сверху. Нечто белое, упав с потолка, пронеслось по спирали и, не переставая кричать, рухнуло на пол у открытой двери. Азек Момс, леденея от ужаса, увидел, что слабый луч света, тянущийся в дом с улицы, проходит сквозь бледную фигуру насквозь.