— Итак, дорогая, ты задумала бежать? — спросила она, улыбаясь.

Ганга молчала, не поднимая головы.

— Ты, верно, решила, что я занимаюсь благотворительностью, тратя деньги на обучение и содержание таких, как ты? — продолжала хозяйка. — Ты выучилась, отъелась, а теперь уносишь ноги, позабыв при этом заплатить за все, что получила? Разве это справедливо? Разве так ведут себя благовоспитанные горские девушки? Вот что я тебе скажу: так не поступают даже уличные твари, проститутки, одной из которых ты так боишься оказаться!

— Я не просилась к вам сюда! — воскликнула Ганга.

— Однако ты осталась, когда я предложила тебе уйти, так что нечего изображать из себя невинную жертву, — разъярилась Нима. — И вот что: можешь не устраивать своих представлений с криками: спасите, помогите! Предупреждаю: лишь один шаг в сторону — и твой ребенок окажется в приюте, где ты его никогда не отыщешь. Поняла?

— Рао?! Вы не посмеете! — закричала Ганга, хватая сына на руки.

— Посмею, — коротко ответила Нима и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Тон, которым это было сказано, не оставлял сомнений — хозяйка исполнит обещание. Стоит Ганге попытаться бежать — а теперь, когда о ее намерениях известно, она далеко не уйдет, — Рао отнимут у нее. Ребенок! Вот та цепь, на которой ее будут здесь держать. Ради него она пойдет на все — и ее хозяйка сумеет этим воспользоваться.

В последующие несколько дней Гангу никто не беспокоил. Она не выходила из комнаты, занималась исключительно сыном: мыла его, кормила, играла с ним. Даже когда он спал, Ганга не спускала его с рук — так и сидела, не укладывая его в кроватку, гладила тоненькие волосики, прижималась губами к пухлой ручке с беспокойными пальчиками. Когда человек чем-то дорожит, он становится уязвим. Нет ничего уязвимее матери — она доступна всем направленным в нее стрелам судьбы, потому что предмет ее любви так нежен, так раним, он всегда в опасности — даже легкое дыхание ветерка, неосторожное движение, оставленная чашка с кипятком могут стать для него смертельным испытанием. Рао делал Гангу покорной, он лишал ее выбора — и обрекал на позор. И она даже не могла упрекнуть его в этом — он ведь только мешал бороться, но не сам навлек несчастья на голову матери. «Боги отвернулись от меня, — думала Ганга. — Но за что? Чем я согрешила? Какую заповедь нарушила?»

Наконец, однажды за ней пришли: хозяйка приказала одеться понарядней и спускаться вниз. Рао останется с Аккой до тех пор, пока мать не вернется.

Ганга передала ребенка служанке и пошла к гостям. В дверях зала она замешкалась, готовя себя к тому, что ей предстоит.

— Вы совсем не жалеете себя — нельзя же столько работать, — говорил кому-то господин Джария — тот самый господин в чалме. — О вашем докладе в Бенаресском отделении Общества защиты Ганга уже ходят легенды!

— Вот как? — отозвался сидевший к ней спиной седовласый мужчина. — Признаться, меня сейчас больше занимает другое. Я и приехал-то не столько по общественным делам, сколько по личным. Моя дочь, Ратха, выходит замуж, а какая девушка согласится, чтобы в ее приданом не было нескольких сари из бенаресского шелка? Мне эти бенараси обошлись в такую сумму, что можно было купить автомобиль приличной марки.

— Вся Северная Индия говорит о том, какой хороший отец господин Чанхури, — льстиво улыбаясь, вставил Ашок.

— Неужели? — презрительно скосив на него глаза, поморщился тот. — Лучше бы вся Северная Индия думала о судьбе нашего великого Ганга!

Ганга вздрогнула — ей показалось, что гость позвал ее. Но он говорил о реке. Тем не менее медлить было больше нельзя, и девушка сделала шаг к гостям.

Чанхури обернулся, услышав какой-то шум. По ковру шла, шурша голубым шелком, ослепительной красоты юная женщина с потупленными глазами. Не произнеся ни слова, она опустилась на циновку и взяла в руки ситару. Потом все-таки подняла взор, ожидая приказа начать пение.

— Вот это да! — присвистнул Чанхури. — Да она голубоглазая!

— Мы отыскали эту жемчужину специально для вас, — поклонился Джария, обрадованный тем, что Ганга понравилась гостю.

Он спешно подал знак девушке, чтобы она начинала.

пела Ганга, стараясь не смотреть вокруг. Только песня, ее родные, с детства знакомые звуки должны заполнить душу, чтобы никакая грязь не смогла проникнуть в душу, прилипнуть, испачкать… «Спаси меня, моя песня, — просила девушка, — унеси отсюда, от этих людей с их нечистыми помыслами, защити меня от их рук, глаз, желаний!»

Чанхури не мог оторваться от ее лица, погруженного в недоступные ему переживания. Эта женщина не кокетничала, не разыгрывала невинность, набивая себе цену, — он понял это сразу. Она хотела убежать от него, если не в реальности, то хотя бы в мечтах.

— Не слишком ли она юна, чтобы продавать себя? — склонился он к Джарии. — Я никогда не видел более прелестного создания. Она — сама невинность…

— Не беспокойтесь, господин, у нее уже есть ребенок — маленький ублюдок, никогда не видевший своего отца, — сияя, объяснил тот.

Ах вот как! Значит, эта дрянь все-таки притворяется кроткой наивной девчонкой? Чанхури казалось, что его пытаются обмануть. Он испытал такое острое и мучительное разочарование, что сам удивился силе этого чувства. Надо же, так молода, так хороша собой — и уже успела стать обычной потаскушкой!

— Хорошо, что у ребенка проститутки не написано на лбу имя его отца, — нарочито громко сказал он, стараясь побольней ее обидеть.

Ганга на полуслове оборвала песню и, выпрямившись, резко повернулась к Чанхури:

— Ни у кого не написано на лбу имя отца. Мы все появляемся на свет одинаково и так же уходим!

— Что?! — подскочил гость, взбешенный ее ответом.

— Замолчи, несчастная! — Джария бросился к Ганге и, размахнувшись, ударил ее по лицу.

Девушка откинулась назад от удара. На щеке расплывалось красное пятно.

— Да, мы рождаемся и умираем одинаково, — сказал Чанхури. — Но не все продают себя, как ты.

— Вам незачем — ведь вы покупаете, — глаза Ганги блеснули гневом, и от этого стали еще прекраснее — голубые озера, сверкающие на солнце.

— Сразу видно горянку, таких строптивых здесь уже нет, — Чанхури едва сдерживал бешенство оттого, что какая-то девка смеет разговаривать с ним таким образом. — А не приказать ли ей раздеться?

Джария, просияв от удачной мысли господина, мигом подлетел к девушке и дернул край ее сари. Ганга ухватилась рукой за шелковую ткань и потянула на себя. Джария попробовал заломить ей руку, но ничего не вышло — она вцепилась зубами в его рукав. Джария вскрикнул и отдернул руку.

— Помоги-ка ему, — смеясь, кивнул Чанхури Ашоку. — С этой бестией одному бенаресцу не справиться.

Тот с опаской подошел к Ганге и накинулся сзади. Джария с остервенением принялся тянуть сари, буквально вытряхивая из него Гангу. Она не кричала и даже не сопротивлялась, понимая, что при необходимости найдется еще человек, чтобы помочь мерзавцам опозорить женщину. Когда она осталась в коротенькой кофточке чоли и нижней юбке, то закрыла глаза, ожидая продолжения издевательства. Однако Джария не получил приказа продолжать и потому ограничился тем, что сбил девушку с ног, так что она рухнула на циновку.

— Полить ее шампанским? — спросил он у своего гостя. — Сделаем, как всегда?

— Не вижу необходимости нарушать наш обычай, — усмехнулся Чанхури. — Эта тварь ничем не лучше тех, с кем мы забавлялись раньше.

Джария схватил со столика бутылку и, ловко откупорив ее, пустил пенную струю прямо в лицо Ганге. Он поливал ее волосы, шею, тело, что-то радостно бормоча себе под нос и причмокивая губами. Ашок бессмысленно посмеивался, глядя, как мокрая ткань облепила бедро девушки. Чанхури подошел к столу и наполнил свой стакан виски. Он пил сегодня очень много, но эта женщина так возбуждала его, что почтенный господин президент перестал контролировать себя.