Он толкнул какую-то дверь, я они оказались в небольшой, но роскошно обставленной комнате. Сначала Джави показалось, что она пуста, однако вскоре он заметил в дальнем углу склонившуюся над ребенком женщину в чем-то серебристо-зеленом. Она сидела так тихо, так неподвижно, что ее вполне можно было принять за каменную статую — богиня со спящим младенцем на руках.

Чанхури сделал шаг к женщине, и она сразу же резким движением натянула на лицо край сари. Этот жест просто взбесил господина президента.

— Все прячешься? И долго это будет продолжаться? — взвизгнул он с такой злостью, что стало ясно — этот разговор начался не сейчас, и его пленница или гостья давно уже терзает Чанхури своим упорством. — Ты пользуешься тем, что, пока Ратха в доме, я не хочу устраивать шум. Но ты ведь знаешь, когда-нибудь я увижу тебя всю! И тебе не удастся этого избежать.

Женщина не шелохнулась. В ее молчании даже Сахаи почувствовал нескрываемую враждебность и презрение.

«Да, — усмехнулся он про себя, — не сладко тебе придется с этой упрямицей, дорогой Бхагават! Нашла, как видно, коса на камень».

Возможно, Чанхури и отступил бы перед таким спокойствием и упорством, но рядом был другой мужчина, и ему не хотелось, чтобы Джави стал свидетелем его позора Он подошел вплотную и сдернул с лица женщины покрывало, обнажив прелестную головку с гладко зачесанными волосами, высоким лбом и закрытыми глазами. Лицо женщины, еще не утратившее детской округлости, поразило Джави своей красотой. Да, ради такой стоит перетерпеть и упрямство, и пренебрежение. Если удастся добиться своего, то обладание ею вознаградит за все муки и испытания.

— Что, онемел? — довольно осклабился Чанхури, гордясь женщиной, как редким алмазом или новой машиной. — Со мной было то же самое, когда я впервые увидел ее, Вот справим свадьбу, улажу все дела и займусь более приятными вещами. Одобряешь?

Джави молча пожал плечами. Ему вдруг показалось, что в этой женщине есть что-то знакомое. Не мог ли он где-нибудь видеть ее лицо? Жаль, что глаза ее так и остались закрытыми, а то было бы легче вспомнить.

— Пойдем отсюда, моралист, — кивнул Чанхури, не слишком довольный реакцией своего гостя — он рассчитывал на бурное восхищение, даже зависть, а этот Сахаи — такой же ненормальный, как его сын.

Они вышли за дверь, в которую тут же проскользнул Манилан.

— Что, пришел полюбоваться на то, что со мной тут творят по твоей милости? — презрительно проговорила Ганга. — Как только ты можешь смотреть мне в глаза после этого?

Манилан с испугом уставился на нее. Эта женщина превращалась постепенно в кошмар, в рок, преследующий его за все, что он натворил в жизни. Ни одну из своих жертв он не жалел так, как ее, ни перед одной не чувствовал себя таким виноватым. Будь проклят тот миг, когда он спрыгнул следом за ней с подножки калькуттского поезда! Ее страдания сведут старика в могилу, ее отчаяние переворачивает душу!

— Да падет на твою голову зло, которое ты причинил мне и моему ребенку! — с ненавистью выкрикнула Ганга, срывая на нем свое горе. — Наступит день, когда тебе отольются мои слезы, и ты вспомнишь меня! Не раз вспомнишь! А теперь уходи — я не могу больше видеть тебя, по милости которого нахожусь в этом доме. И перестань обманывать девушек, иначе из-за таких, как ты, люди перестанут жалеть даже слепых!

Манилан почувствовал, что ноги отказывают ему. Еще немного — и он упадет перед той, которая гневно приказывает ему уйти из своей исковерканной жизни. Старик, держась за стенку, добрел до двери и рухнул на пол, успев прикрыть ее за собой.

Он очнулся оттого, что где-то заплакал Рао. Первым его побуждением было идти к ребенку и утешить, успокоить его. Но тут память вернулась к нему — Ганга не велела ему вторгаться в свою жизнь. Манилан с трудом поднялся и заковылял в свою комнату. Там он собрал свои вещи, завязав их в маленький узелок, и медленно побрел к выходу, решив покинуть этот дом. Он не успел получить от Чанхури обещанного вознаграждения за то, что сопровождал Гангу в Калькутту, но сейчас все равно не смог бы взять эти деньги — они жгли бы ему руки, как угли от погребального костра.

— Эй, Манилан, тебя ли я вижу? — раздался вдруг удивленный возглас у него за спиной.

Старик обернулся и увидел Джая Сахаи, своего старого знакомого, которого бурная жизнь не раз заносила в дом госпожи Нимы.

— Как вы здесь оказались, дорогой Джай? — ошарашенно спросил Манилан.

— Я? Зашел к хозяину узнать кое-что — забыл спросить, какой именно оркестр он предпочитает видеть на свадьбе, — объяснил Сахаи. — А ты-то? Вот твое появление в этом доме объяснить гораздо труднее! Решил поохотиться здесь на глупеньких девчонок, что ли? Уж не дочка ли хозяина тебе приглянулась?

— С этим покончено, — мрачно ответил старик, отводя глаза в сторону.

— Что так? — рассмеялся Джай. — Устал?

— С меня хватит того зла, которое я успел причинить этим несчастным, — вздохнул Манилан. — Буду замаливать свои грехи. Если только Ганга меня простила…

— Ганга? — вздрогнул Джай, как будто у него над головой зазвенел вдруг храмовый колокольчик. — Что это за Ганга?

— Есть тут одна… Чудная какая-то. Я таких в жизни не встречал, — уныло ответил старик и покачал головой. — Может быть, потому, что она с гор, из Ганготы. К мужу ехала с ребенком. Да вот мне попалась на свою беду.

— Что ты говоришь, Манилан? — побледнел Джай.

Он схватил руку старика, как будто боясь, что тот сейчас исчезнет, а вместе с ним и призрак той, которая не давала ему покоя все это тяжкое, наполненное стыдом и сожалением время.

— Где она? Я должен ее увидеть!

Старик посмотрел на него с нескрываемой неприязнью.

— И ты туда же? На молоденьких потянуло? Второй Чанхури!

— Что, Чанхури? Так она у него? — встрепенулся Джай. — Да не бойся, мне твоя Ганга не нужна. Я, кажется, знаю человека, к которому она ехала.

— Вот как? Это правда? — недоверчиво переспросил Манилан.

— Да идем же, веди меня к ней, — заторопился Джай, увлекая старика за собой в сторону дома.

— Лучше с заднего крыльца, — предупредил тот. — Мы стараемся никому на глаза не попадаться.

Он повел Джая сначала с недоверием, а потом все более и более воодушевляясь. А вдруг судьба послала ему шанс искупить свою вину. Если он приведет к Ганге человека, который сможет вытащить ее отсюда, может, она простит его?

Манилан постучал в комнату Ганги, не решаясь войти. Она не откликалась. Тогда Джай в нетерпении оттолкнул старика.

— Ганга, открой. Я Джай, дядя Нарендера, — негромко сказал он и дернул дверь.

Она оказалась незаперта. Джай вошел и столкнулся лицом к лицу с молодой красивой женщиной с заплаканным лицом.

— «Дядя Нарендера»? — повторила она, распахнув огромные голубые, как воды Ганга, глаза. — Где он? Что с ним случилось? Умоляю вас, отвезите меня к нему!

Она рассмеялась и заплакала одновременно, не веря своему счастью. Нарендер! Ей казалось иногда, что она начинает забывать его — столько горя встало между ними. Да был ли он, было ли счастье? Если бы не Рао, она начала бы в этом сомневаться. И только ребенок не давал ей вычеркнуть из памяти того, кто остался в прекрасных девичьих мечтах.

— Мне надо увидеть его, хоть раз, — говорила она, молитвенно сложив руки перед пораженным собственной удачей Джаем. — Потом может быть поздно — кто знает, что сделает со мной человек, купивший меня. Ведь вы не откажете мне, ведь поможете, да?

Джай усадил ее и, оглядываясь на дверь в страхе, что появится Чанхури или кто-нибудь из его приближенных, стал быстро и сбивчиво рассказывать девушке обо всем, что случилось: как умерла Деви, как Нарендер бежал из дома, как сам он, Джай, ездил искать ее и не нашел, как сказали они с Ситой, что Ганга умерла…

Дядюшка ждал, что после этого признания Ганга с отвращением отвернется от него, но этого не произошло. Ей было не до того, кто и когда причинил ей зло, хотел выбросить ее из жизни Нарендера. Она думала только о том, чтобы увидеть его и передать ему сына — пусть Рао попадет к отцу, а там уж она сама сумеет распорядиться собой, не боясь собственной гибелью сделать ребенка никому не нужным сиротой. Ганга уже не мечтала стать Нарендеру женой — что ни говори, а она чувствовала себя запятнанной. Пусть она не прошла еще через последнее унижение — постель, но мужчины уже касались ее, смотрели на нее как на публичную женщину, желали ее и не скрывали своих желаний. Разве может она после этого стать женой своему любимому, спрашивала себя Ганга и, как ни тяжело ей было, отвечала: нет! Главное, чтобы у Рао был отец, а там… Ганг принял в свои воды не одну тысячу отчаявшихся женщин и всем дал последнее пристанище, не спрашивая ни о касте, ни о состоянии, ни о том, через что пришлось пройти несчастной, прежде чем ее объяли его спокойные воды. В горах умирают просто — без жалоб и сожалений. И смерть — гораздо более простой способ уйти от грязи жизни, чем примириться с ней и презирать себя за это.