— Нет! Нет! Этого не может быть! Ты сам говорил, что им не добраться сюда! — закричала Сита с безумством обреченной. — Спаси нас, спаси, Джай! Нарендер должен жениться на Ратхе, иначе погибнет вся семья. Сделай это ради Деви! Ведь она не хотела, чтобы ее род был растоптан и уничтожен Чанхури. Она мечтала о браке Нарендера с Ратхой. Это ее последняя воля — выполни волю своей матери! Скажи Нарендеру, что Ганга мертва, и он женится на Ратхе — я уговорю его, упрошу на коленях!
— Сита! Как я могу сделать такое? Ведь у него есть ребенок! А что, если завтра явится Ганга и скажет: вот он, твой сын, как ты поступил с ним и со своим словом?!
— Ганга мертва! — глаза Ситы горели, как у волчицы, спасающей от охотника свое логово. — А ты должен сделать то, о чем я прошу — ради своего рода, ради своей матери!
Джай отступил от нее, инстинктивно закрывая лицо руками. Когда же он решился вновь взглянуть на Ситу, она уже сникла, взор ее угас, плечи опустились, и во всем ее облике было разлито такое глубокое отчаяние, что Джай сразу понял: он сделает все, что она хочет, даже если потом возненавидит себя за это.
Сита сама устроила их встречу с Нарендером, объявив слугам, что везет сына к стоматологу. Нарендер вопросительно смотрел на мать, удивляясь тому, что она принялась помогать ему, да еще при этом обманывая отца — все это было слишком странно и мало похоже на ее обычное поведение. Однако сейчас он думал только о том, привез ли Джай Гангу. Ведь, может статься, сегодня он увидит ее после такой долгой, такой мучительной разлуки. Именно с этого дня начнется для них новая жизнь, в огне которой сгорят все старые несчастья, обиды, унижения. И только любовь, преданность и верность будут ценностями этого нового существования, отринувшего от себя все лишнее, ненужное.
Мать высадила его у дядиного дома и уехала, пообещав вернуться через час. Нарендер почти не слушал ее, занятый своими мыслями. Он стремительно выскочил из машины и бегом помчался по дорожке к дому.
— Где она? — задыхаясь от волнения, произнес он, вбежав в гостиную. — Ганга здесь?
— О, Нарендер! — дядя встал и пошел ему навстречу, избегая, однако, смотреть племяннику в глаза. — Давай присядем.
— Зачем? — недоуменно спросил Нарендер. — Где Ганга?
— Я не нашел ее, — с видимым усилием ответил Джай. — Ганга исчезла.
— Как это? Что ты говоришь? — опешил юноша. — Ты что-то путаешь. Ганга не могла исчезнуть, она не привидение. Она живет в горах и ждет меня.
— Клянусь тебе, что ее нет в деревне! — Джай сразу сбился на крик — так ему было легче разговаривать сейчас с племянником. — Я бы привез ее тебе, если бы она была там! Тебе мало моей клятвы?
Нарендер медленно опустился в кресло.
— Но где же она? — растерянно спросил он скорее самого себя, чем дядю, и сам же ответил: — Ей негде быть, кроме как в своем доме. Она даже уехать никуда не могла — у нее же никого нет, кроме меня.
Джай положил руку на плечо юноше. Однако пальцы так сильно дрожали, что пришлось сразу же убрать их из опасения, что Нарендер заметит и станет истолковывать по-своему его волнение. Однако его опасения были напрасны — Нарендер сейчас ничего не мог бы заметить. Он оглох и ослеп, потрясенный страшной новостью, которую ему привезли. Вместо Ганга его встретила в доме дяди чудовищная весть о гибели всех надежд на счастье.
Однако это было еще не все. Джай готовил ему новый удар, пострашнее предыдущего.
— Говорят, Ганга помешалась, — собравшись с духом, сказал он. — Лишилась рассудка от горя и ожидания и ушла в горы. А там…
— Что? — опомнившись, вскрикнул Нарендер. — Ганга сошла с ума?
— И там в горах она нашла свою смерть… — закончил дядя скрипучим голосом, самому ему казавшимся чужим и неприятным. — Ганга умерла! Умерла!
— Она сошла с ума от ожидания, ушла в горы и умерла, — повторил Нарендер. — Сошла с ума и умерла. От горя и ожидания… Моя Ганга умерла!
Джаю стало страшно. Ему показалось, что с ума сошел сам Нарендер — так отрешенно и бессмысленно стало лицо юноши. Что, если он действительно не выдержит удара и тронется рассудком. Мало на совести Джая того, что он так чудовищно обманул близкого человека, а тут еще стать причиной его помешательства!
— Нет, это неправда! — встрепенулся вдруг Нарендер. — Это вы все сошли с ума, а не Ганга. У нее есть защитники и покровители — ее горы. Они уберегли бы ее от всех бед, кроме вас, конечно. Ты, отец и господин Чанхури — вот единственное зло, против которого бессильна их святая власть. Вы можете погубить кого угодно, раздавить, уничтожить. Но Ганга?!! Ее-то как вам удалось найти?!
Джай с ужасом слушал его безумные речи. Сбывались самые худшие его предположения.
— Нарендер! Возьми себя в руки! — Джай схватил голову юноши и, глядя ему в глаза, закричал: — Ты мужчина и должен вынести это. В жизни приходится преодолевать многое. Это то, что выпало пережить тебе. Ты должен справиться и выжить — ради матери, ради Деви.
— Да, я мужчина, — вдруг сказал Нарендер с неожиданным и поразившим Джая спокойствием. — Я, мужчина, оставил Гангу одну и предал ее. Она умерла, потому что я не позаботился о ней. Я виноват в том, что моя Ганга умерла.
— Что ты говоришь, несчастный, в чем ты виноват? — Джаю казалось, что еще немного — и он не выдержит, скажет племяннику всю правду.
Но Нарендер встал и, покачиваясь, как больной, пошел к двери. На пороге он вдруг остановился и, обернувшись, прошептал одними губами:
— Я погубил мою Гангу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ганга просидела на Аллахабадском вокзале до позднего вечера. Ей сказали, что поезд подадут к первому перрону, и она покорно ждала минуты, когда можно, наконец, будет занять какое-нибудь место и продолжить свой путь. Все, что у нее теперь было, кроме билета, это бутылка с водой, заткнутая бумажкой — какая-то сердобольная женщина дала ее Ганге для малыша, сказав, что пускаться в путь без воды — безумие.
Но безумием было не только это — само путешествие казалось ей теперь фантастической ошибкой. Она ехала, чтобы исполнить свой долг перед тем, кто не исполнил своего. Вручить сына Нарендеру — вот была ее цель, но сможет ли она сделать это? Теперь Ганга уже не верила в то, что ей удастся найти Нарендера несмотря на завязанную в платке бумажку с адресом. Как добраться до Калькутты, когда у тебя нет ни рупии? Чем кормить ребенка, как уберечь его от жары, духоты, пыли, кишащей микробами, грязи? А если он заболеет, не выдержав этот путь, и умрет? Как она могла повезти его на верную смерть через всю страну?
Ганга проклинала свою глупость и нежелание понять, на что решилась, задумав эту поездку. Конечно, она не знала, что ждет ее там, внизу, среди жителей равнин. Ей и в голову не приходило, скольким опасностям она подвергнется, едва ступит на мостовую города. Она и представить не могла, что женщину можно хватать за руки, куда-то тащить, оскорблять на каждом шагу, а ведь она никому не давала повода считать ее легкой добычей. Правда, повод, наверное, все-таки был: ее наивность бросалась в глаза, ее неопытность создавала впечатление, что с ней легко будет справиться. Ганга слишком выделялась среди угрюмых и озабоченных горожанок своей растерянностью, неловкими движениями и простодушными вопросами. Город не прощал того, что она не была похожа на его обитателей, и сразу показал свои зубы дикарке из Гималаев.
— Эй, ты что, ехать не собираешься? — прикрикнул на нее носильщик, куривший у своей тележки.
Ганга открыла глаза. Она и не заметила, как заснула, качая малыша.
— А что, это поезд на Калькутту? — испуганно спросила она.
— Конечно, — рассмеялся носильщик. — Но, может быть, тебе нужно в Лондон? Это на другом перроне.
— Нет, нет, господин, мне не нужно в этот Лон-дон! — вскочила Ганга. — Мне как раз в Калькутту.
Она подхватила дремлющего ребенка и побежала вдоль состава, стараясь влезть хоть в какой-нибудь вагон. Но они были переполнены, даже в тамбуре стояли люди, надеющиеся, вероятно, занять когда-нибудь место на полках, если другие выйдут раньше. Они только кричали на Гангу, когда та пыталась занести ногу на ступеньку и подняться в вагон. Ганга миновала все вагоны третьего класса, а к другим не решилась и соваться — она уже поняла, что ее не пустят туда, даже если бы вдруг оказались деньги на билет — босоногой замарашке в отрепьях место только среди бедноты. В отчаянии она побежала обратно, к концу состава, и тут ей повезло — в самый последний момент к поезду прицепили еще один вагон, куда успели прыгнуть только опоздавшие — Ганга с малышом, какая-то женщина, укутанная с головы до ног, и старик-слепец в черных очках, которого подсадил сердобольный носильщик.