Но Ганги в салоне не оказалось. Не было ее и в других автобусах, которые Джай успел догнать.

А тем временем у железнодорожной станции из автобуса вышла женщина с ребенком. Наступил вечер, стемнело, и все торопились сесть на нужный поезд. Каждый хотел уехать, а билетов на всех не хватало. Тут уж не до того, чтобы обращать внимание на чужие заботы — к кому Ганга ни обращалась, никто не мог ей толком сказать, где поезд на Калькутту и будет ли он вообще сегодня.

Лишь один человек в этой толпе никуда не спешил. Устроившись прямо на земле, молодая цыганка держала на коленях замызганного ребенка в каких-то невообразимых лохмотьях, а свободную руку тянула к прохожим, повторяя однообразные унылые слова:

— Извините, пожалуйста, я отстала от поезда, помогите мне на билет!

Ганга прониклась доверием к этой женщине — ведь у нее был ребенок того же возраста, хотя, конечно, не похожий на ухоженного красивого Рао. И цыганка безошибочно выделила ее из толпы, уставившись блестящими, завораживающими глазами.

— Скажите, где здесь пересадка на Калькутту? Я должна добраться туда как можно скорее.

— Ты одна едешь? — ответила вопросом на вопрос цыганка, зыркая во все стороны своими огромными черными глазами, в которых ничего невозможно было разглядеть.

Даже ребенок у нее на коленях перестал сосать какую-то грязную замызганную тряпицу, свернутую в трубочку, и с любопытством уставился на Рао.

— Да, я еду с сыном.

Цыганка понимающе кивнула и цепко схватила Гангу за руку своей узкой сухой ладонью с золотыми браслетами, на мгновение выскочившими из-под рукава.

— Вокзал перед тобой, а поезд уже ушел. Пойдем, я провожу тебя.

Наконец кто-то проявил к ней сочувствие! Проникнувшись благодарностью к доброй цыганке, Ганга стала объяснять ей, зачем и к кому она едет, но та почти не слушала ее, поднялась с земли и повела куда-то в сторону, заглядывая в глаза своим тревожным острым взглядом.

— Эй, женщина! — крикнули ей вслед. — Это не ваш узел здесь лежит?

Обернувшись, Ганга увидела пожилого мужчину, протягивающего ей забытый багаж. Женщина даже оторопела — что это такое с ней случилось, что она позабыла даже про свою поклажу!

— Спасибо, господин, я совсем растерялась… Столько народу кругом!

— Не за что, — ответил тот. — А ты бы лучше смотрела, кого выбираешь в провожатые. Разве не знаешь, что с ромини лучше не связываться?

Но Ганга не поняла, о чем он говорит. Она не знала, как называют цыганок, да и вообще никогда их, вездесущих, не видела.

— Ну чего ты пристал к бедным девушкам? — накинулась на него цыганка. — Отдал вещи и иди своей дорогой. Знаем мы таких провожатых! — она тараторила так быстро, что не давала ему возможности вставить хоть одно слово. — Иди своей дорогой! А то сейчас нашлю на тебя проклятие, всю жизнь мучиться будешь!

Ребенок на ее руках тут же поднял такой дикий крик, будто его ущипнули. Прохожий поморщился и отошел в сторону, бормоча себе под нос:

— Надо позвать полицейского, да где же его найдешь?

Подхватив узел, цыганка быстро потащила Гангу, умудрившись еще при этом засунуть в рот ребенку кусок хлеба, который тот принялся сосать с довольным причмокиванием.

— Идем, идем, — говорила ромини, продолжая заглядывать в глаза своей спутнице. — Тут много воров ходит, ты держись за меня, а то пропадешь!

Они оказались в каком-то глухом и грязном переулке, прошли через пустырь и вышли к чернеющим через дорогу домам. Там еле-еле брезжили тусклые огни в окнах, зато кое-где горели прямо на улице костры, возле которых сидели мрачные оборванцы, провожавшие Гангу удивленными взглядами.

— Куда мы идем?

— Не волнуйся, красавица, твой поезд уже ушел. Не брошу же я тебя на улице? Сейчас отведу к своей мамочке, там и переночуешь, покормишь ребеночка — видишь, как он устал и есть просит? А утром посажу тебя на поезд и поедешь в свою Калькутту к муженьку ненаглядному. И будет вам счастье, — затараторила она привычной скороговоркой, — будет вам любовь и приятные известия…

Рао действительно беспокоился, ворочался и жалобно чмокал губами.

— Спасибо тебе, добрая женщина, — проникновенно сказала Ганга, — что бы мы без тебя делали!

— Ничего, ничего, потом благодарить будешь, если не забудешь руку позолотить… А, вот мы и пришли!

Среди убогих лачуг, разбросанных в беспорядке на грязной, покрытой неубранным мусором земле, выделялось одно строение, над которым торчал шест с вылинявшей тряпкой когда-то красного цвета. Здесь у ступенек было даже посыпано песком. На окнах имелись дешевые занавески, заботливо задернутые, а на двери висела гирлянда из красных цветов.

— Подожди меня здесь, — вымолвила цыганка, — я пойду договорюсь с мамочкой.

Она нахмурилась, поднялась по ступенькам и исчезла за незапертой дверью.

— А, наконец-то ты заявилась! — встретила ее толстая, оплывшая цыганка с подбитым левым глазом. Она подошла ближе, колыхаясь уродливым телом, обряженным в немыслимо цветастые тряпки. — Ну, много ли заработала денег?

— Вот сорок рупий.

— А, хорошо поработала, молодец, — осклабилась довольная старуха, запихивая деньги в складки платья. — Отдай ребенка, за ним уже пришли другие. Пусть он еще поработает — ночь длинная…

Молодая цыганка сбросила с рук, словно ненужную вещь, малыша. Подошедшая откуда-то из глубины темной комнаты женщина забрала его и безмолвно удалилась.

— Это не все.

— Что еще?

— Я привела с собой одну неопытную горянку. Свеженькую, красивую, да еще с ребенком. Видно, ее бросили, и она, глупая, пытается найти обманщика.

Старуха улыбнулась еще шире, показав мелкие редкие зубы, и захлопала в ладоши:

— Веди ее скорее сюда! Где она?

— На улице стоит. Сейчас приведу.

Выйдя из дома, цыганка схватила Гангу за руку и без лишних слов потащила за собой.

В комнате женщину ждала старуха. Уперев кулаки в бока, она обошла кругом Ганги, будто покупатель, осматривающий товар:

— Да-а… Действительно красавица! Ничего не скажешь. Ты молодец, что ее подобрала.

— Я же говорила! — воскликнула довольная цыганка.

Они беседовали так, будто Ганга была бессловесным животным. До нее постепенно стало доходить, что она напрасно сюда пришла.

— Эй, — сказала старуха. — Это твой ребенок?

— Да.

— Ты его нагуляла? — спросила она с жадным любопытством.

— Я не понимаю, — растерялась женщина.

Цыганки расхохотались:

— Она не понимает! Посмотрите-ка на нее! Родила ребенка и не понимает!

Старуха повернулась к кровати, застланной грязным покрывалом.

— Давай, клади ребенка сюда.

— Не надо, не надо, — слабо отозвалась Ганга, находясь все еще под гипнозом цыганки.

— Эй, Аша! — кликнула толстуха. На ее зов явилась согнутая молчаливая женщина. — Возьми ребенка! Она сама его принесла. Надо только поменьше его кормить, а то он вон какой толстый. Мало будут подавать милостыню, если ребенок раскормленный.

Обезумев от ужаса, Ганга прижала к себе Рао. Никто не смог бы вырвать малыша из ее рук.

— Отпустите нас! Ведь вы же тоже женщины и у вас есть дети! Отпустите! Возьмите все, но не забирайте ребенка!

— Да кто тебя держит! — разозлилась цыганка. — Иди куда хочешь, только сначала заплати мне! Рассчитайся за все. Эй, Миро! — позвала она. — Иди сюда!

Вошел огромный верзила со шрамом через всю щеку. Вытирая испачканные кровью руки, облепленные куриными перьями, он уставился на женщину.

— Миро, как ты думаешь, сколько дадут за эту девчонку?

— Сорок рупий, не меньше!

Из-за его спины вынырнул юркий парень с косой челкой на лбу. Он сунул руку в карман и вытащил сложенную в несколько раз купюру.

— За такую красотку даю сразу пятьдесят!

— Она твоя! — гаркнула старуха. — Забирай вместе с ребенком, но верни через час.

Парень схватил Гангу, жадно оглядывая цепкими глазками, и потащил из дома. Она закричала, но никто даже не повернулся в ее сторону.