— Вы смеетесь, — сказал я.
— Гена, — иногда Сам называл меня по имени и на ты, но редко. — Гена, пойми, я только что прочитал профессора одного. Диспут в «Литературной газете». Отклики. Спор. На этот раз не физики и не лирики, а — «следы на асфальте и следы в жизни». Будто выйти на асфальт — это все равно что «выйти на панель», и духовные ценности следует искать в чистом поле, в лесу, в тайге, в огороде, а на асфальте их нет. Известно ли тому профессору, что к двухтысячному году половина населения всей земли будет жить в городах, на асфальте?
— Я его не читал, — буркнул слегка обиженный Игорь Степаныч.
— Он хитрый парень, Гена, он уходит от ответа, но я-то знаю, о чем бы он хотел писать в «Четырех колесах».
— А я не знаю!
— Так как же вы составили план, Игорек, если вы не знаете? — Сам встал, подошел к окну, поднял жалюзи. Он стоял к нам вполоборота, тяжелый, квадратный в черном шерстяном костюме. Солнце резало его лицо пополам.
— Техника, техника, — вздохнул он. — Дочка замуж вышла, жене несерьезным этот брак казался. Вдруг приходит радостная, с известием: молодые холодильник купили. И вся счастьем светится. Холодильник, железный аппарат для понижения температуры, эмалированный шкаф — символ семейной стабильности! Семья с него начинается.
— С любви семья начинается.
— Любовь — не символ. Любовь — это жизнь. К слову не придирайтесь, Игорь. Помню, я женился, нам с женой дали комнату в общежитий, и я с Зацепы тащил на извозчике матрас о четырех ножках. Я его привез, выгрузил, и все поняли, что мы — семья. Я к тому холодильник вспомнил, чтоб показать вам, мне, себе, нам, как жизнь меняется. Племянница из Каширы приезжала, в лифт боялась войти, теперь «Москвича» с мужем купили, у него близорукость большая, она шоферит, ключики на пальце вертит: «Дядя, где у вас здесь правый поворот, мне на Садовую надо вывернуть». Ио ведь все эти холодильники, матрасы, кофемолки, которые людей будто бы мещанами делают, — это не техника, это бытовая техника. Так мы про технику или про бытовую технику писать будем?
— Я хочу про новый двигатель. Серию статей. Решается проблема, как сберечь воздух, — сказал Игорь. — Нам дышать надо.
— Это интересно. Воздух… Так давайте попросим написать об этом специалистов по двигателям и специалистов по окружающей среде. Ведь есть и такие. Специалисту всегда больше веры. — Сам смотрел на нас добродушно, откинулся в кресле и опустил желтые веки. — Я был молодым инженером, когда вызвал меня к себе Серго и отправил на Уралмаш, на завод заводов. Тридцатый год, весна и солнце, будто и не я жил, как вспомнишь… Приехал в Свердловск, там показали подъемный кран — тонн эдак сто ворочал — и для наглядности подняли паровоз. Я потрясенный ходил. Вот мощь! Вот сила техники и подхода инженерного! Когда же вы поедете в Свердловск, гостеприимные хозяева захотят вас удивить, они не будут задирать паровоз. Или тепловоз. Они вам чего-нибудь другое покажут, менее-более впечатляющее, но другое.
Вот, видимо, когда у него идея возникла отправить кого-нибудь из нас на Урал.
— Так, так, так, — хитро усмехнулся Сам. — Я не думал о вас, но вы мне подсказали выход. Все технические проблемы надо решать широко. Нет автомобильной промышленности, так, скажем, есть просто промышленность. Изучение ее законов требует широкого охвата.
— Арнольд Суренович, нас интересуют автомобили. Мы — информационный автомобильный бюллетень, им сейчас заняты, вы нас вызвали…
— Я старый человек, — перебил Сам. — Я много что видел, мой юный друг. Много всякого горячего, холодного, теплого, но самое печальное, уверяю вас, самое непростительное, когда хороший инженер становится посредственным калькулятором. Все понятно, у вас свои планы, свои мечты, но вы служите технике, и это прекрасно. Я хочу, чтобы вы работали не в свете этого никчемного асфальтотропиночного спора, а отрешась. Не оглядываясь. Техника — это мастерство страны, ее умение, ее искусство, уровень, определенный ее мышлением. Видеть в технике только миксеры и соковыжималки, которые портят человека, отрывая его от умственного и морального совершенствования, — убого. Да и почему они портят? Вот чего я не пойму…
— Погоня за ними портит!
— Погоня погоне рознь. Мало их, вот и гоняемся. Тут тема глубже. Это все символы. Как можно рассуждать, что техника кого-то портит, сидя в теплой комнате, ТЭЦ дает нам тепло, лампа настольная горит, не лучина, хлеб вы едите, который машина и сеяла и собирала. Молоко пьете, должны пить регулярно, которое доильный агрегат из буренок выкачивает, а не тетя Маня своими бесценными и золотыми руками. Если на тети Манины руки ориентироваться, то это молоко не для всех. Мы великая индустриальная держава, мы давным-давно вступили на путь, свернуть с которого нельзя и невозможно, а если забраться на остров посередь реки и пытаться ничего не видеть, так и не увидишь ничего, но разумно ли это? Итак, чтоб не тратить многих слов, давайте не делить технику на разделы и подразделы. Это одна большая культура. Культура создания материальных ценностей. Тут свои связи, свои бесценные традиции, будем их беречь и отражать. Есть вопросы?
Вопросов нет. Мы переходим к обсуждению ближайшего номера, не предполагая, что командировка в Свердловск уже решена, я полечу туда на двадцать дней, а в Москве будут происходить события почти невероятные.
Прежде всего, И. Эс. Кузяев встретится с Булыковым. Сначала они будут кричать друг на друга в голос, затем перейдут на «ты», и мой Игорь скажет:
— Тебя ж за всю эту заваруху снимут! Что ты у себя в отделе устроил, кто ж тебя, простит? Не умеешь руководить — уходи. Понимать должен, снимут!
— Меня снять абсолютно невозможно, — отвечал Олег Николаевич, уже явно осмелевший. — Я за свое место не держусь. Хочешь — бери! У меня дело в руках, я на завод пойду или в КБ, рядом, вон — объявления на всех углах развесили: требуются, требуются, требуются… Тоже советское предприятие.
На этом они малость попритихнут, и разговор их вольется в деловое русло.
— Если Сам не хочет тему в план вставить, что, свет на нем клином сошелся, что ли? К нам, в партком, обратился бы. Разберемся.
— К вам со всеми материалами надо было идти. Мы собрать хотели.
Оказывается, было принято решение — собрать все материалы, и Булыков с дядей Толей Кауровым начали выполнять хитроумный план: им необходимо было обратить внимание на новую тему, предложенную, но в план не вошедшую.
— Ты думаешь, я не знаю, кто на меня анонимки писал? — рассказывал Булыков. — Слепой я? Да не нужен мне ваш полковник! Я сам допер. Фертиков Игнат Анатольевич и Вера Львовна Луцык при нем. Дуэнья-конфидентка. Они и есть главные действующие лица, но в тени. Тихо все на поверхности. Не шелохнет, не прогремит. Ага. Он у нас ученый, докторскую собирается вот-вот представить. При этом туп, как грабли, ну да кто проверять будет? Зато у прежнего зава в адъютантах пять лет — заслужил! За покупками, в магазин, пожалуйста, за путевками на юг, за тем, за другим, за третьим, на даче клубнику сажал, за сорок верст г… возил на тачке. Большой ученый! Расчет простой: оно ведь легче всего за государственный счет добрым быть. Суворов с ним кандидатской расплатился, ну, не так вот впрямую — на, бери, баш на баш, а порадел родному человечку, главу написал, цифирь проверил. Теперь — ученый. Амбиции, во вкус вошел, спит — доктором себя видит. Я б его за профнепригодность взашей. Не выходит. Намекает, что драться будет, и конкурс пройдет, это точно. Кто за бумажками проверит, на что человек годный, он ведь те бумажки сам на себя и писал! Сядет, будет сидеть, рта не раскрывая, вот и вся тактика: когда молчит, морда у него задумчивая, а у нас задумчивых дураков любят. И Луцык при нем. Понимает, за кого держаться. Она те анонимки и перепечатывала, я ее пальчики узнаю.
— А ее что не уберешь?
— Мать-одиночка.
— Сложный случай.
— Они на меня семь анонимок дали. Комиссии назначались, выясняли, проверяли… И вот мы с дядей Толей взяли да из семи одну слепили. Сели, очень душевно у нас получилось, абзацами переписывали, чтоб никакой отсебятины. Будут разбирать — пусть все семь поднимут из архива — и полная ясность. А полковника Сам пригласил. Мы обратить внимание хотели.