– Да что с тобой такое? – Она испепеляла его взглядом, но Лейн заметил, что не очень–то и гневным был ее взор.

– Знаешь что? Никто и никогда не делал для меня подобного.

– Не швырялся в тебя предметами? Ни на минутку не поверю.

– Не думаю, что так тоже кто–то делал, но я имею в виду… не заступался за меня. Ты раскипятилась. Ясно, что речь шла о тебе, но немного ведь и обо мне, да?

Зоуи посмотрела на него так, что Лейн смутился. И ощутил нечто похожее на смесь привязанности и эмоций, испытываемых братом к сестре.

– Речь шла и о тебе, – тихо сказала она, вытирая распыленную содовую. – Может, они смогут смириться? Такое случается.

– Твои смогли?

– О, да. Мать не хотела, чтоб грехи против природы выставили ее дурой в глазах людей. Когда я дома, она надевает на меня шляпу и водит на воскресную службу. Рассказывает всем о моих новых тату, что я – лесбиянка, и что она вряд ли станет еще счастливее и все равно меня любит.

Лейн вытаращился.

– Пообещай, что я никогда–никогда с ней не встречусь. Она меня пугает.

– Да уж. Но когда я ей на это указала, она ответила, что если бог создал меня бисексуальной, то ей надо быть такой, какой бог создал ее. И если я считала, что не могу привести домой подружку, чтоб они познакомились, мне стоит думать лучше. Она моя мать. Если б моя дочь была лесбиянкой – что… не знаю… нормально, не спрашивай – она была бы ее бабушкой. Поэтому не могла бы я перешагнуть через себя и удостовериться, что за обедом мои татуировки будут прикрыты. – Зоуи рассмеялась и раскинула руки в стороны. – Я не часто езжу домой, но когда приезжаю, она тычет пальцем на симпатичных девчонок в церкви. И спрашивает, предохраняюсь ли я и не готова ли вернуться к мальчикам.

– Не думаю, что история правдива, – произнес Лейн. Как такое могло быть? Ни один родитель так себя не вел. – Твоя мать действительно говорит такое вслух?

– О, да. – Улыбка Зоуи немного померкла. – Отец не сказал мне ни слова с тех пор, как узнал. Наверно, мой грех против природы не позволяет ему смотреть на меня и помнить, что я все–таки его дочь, и он должен меня любить. Ладно, я знаю, что он все равно меня любит. И, наверно, нет ничего плохого в том, что мы не общаемся. Судя по словам матери, он считает себя виноватым в том, что не порол меня. Поэтому я и рассматриваю женщин как доминирующих партнеров.

– Значит, ты думаешь, я должен набраться смелости, позвонить им и сказать: «Привет, Зоуи не моя подружка, потому что я гей»? – Лейн прочувствовал слова и услышал, как они эхом пронеслись в голове.

– Честно? Нет. Знаешь почему? – Она опять закинула полотенце на плечо, из–за чего ее футболка промокла. Она подалась вперед, сложила руки на стойке и резко щелкнула пальцами. – Лейн. Прекрати пялиться на мои сиськи. Ты – самый ужасный гей. Может, ты гомик стоимостью в луни, а не в туси.

– Туни.

– По фиг. Не думаю, что ты должен сообщать им о своей гомосексуальности, рассказывая о том, кто тебе не нравится. Думаю, ты должен сообщить им о гомосексуальности, когда встретишь того, кто тебе понравится.

Лейн кивнул.

– Окей. – Минуту он раздумывал. – Погоди. Что?

Она вздохнула и протянула ему «Доктор Пеппер» со льдом.

– Не говори родителям, что ты гей, а я не твоя девушка. Скажи им, что гей, когда у тебя появится парень.

– Можно я им скажу, что мой парень – тот секси–чувак из «Волчонка»? – Он наклонился вперед. – Самое время пойти домой, да?

– Тебе уже давно пора домой, – согласилась она, правда, любезным тоном. – Можешь взять мою машину, если не забудешь меня забрать. И подводя итог: сообщи им, когда появится что–то важное. Понял?

– Ты важна для меня, – искренне сказал он. – Если б я не был геем, с радостью стал бы твоим парнем. И посмотрел бы на твои сиськи. Просто из любопытства. Они симпатичные.

– Лейн. Сначала ты произносишь милые слова, а потом за ними следует тупая пацанская пошлость… Н–да, ты же гей, который спортом зарабатывает на жизнь. Чего я вообще ожидала? – Она бросила ему ключи. – Я заканчиваю в десять, но ты же понимаешь, по факту освобожусь не раньше одиннадцати.

– Точно. Спасибо, что одолжила машину.

– Не смей снова в ней убираться, Лейн.

– Но у тебя было четыре пакета с банками из–под газировки. Ладно. Неважно. Не буду. – Он помахал ей, а потом беспечно заявил: – О, кстати, я написал Джареду, и мы планируем… э–э… встретиться после игры в Саванне. Хорошей смены.

– Лейн. Лейн, ты мерзавец. Почему ты сразу не рассказал?

Лейн хмыкнул и улизнул. Он отодвинул ситуацию с родителями подальше, но не планировал забывать. И решил все обмозговать, как только будет готов. На данный момент он хотел пойти в спортзал, а потом вздремнуть. Может быть, у Зоуи. Ключи у него имелись.

Кроме того, он задумался о том, как поедет в Саванну и увидит Джареда. Наверно, он займется кое–чем еще, прежде чем вздремнуть. И не сомневался: делать этого у Зоуи не стоило. Возможно, родители и придут в ужас, что их сын был геем, но точно порадуются, что манеры он не растерял.

Джаред повидал достаточно обанкротившихся и загнувшихся команд ХЛВП, чтоб понять: вскоре та же участь постигнет и «Саванну Ренегадс».

Это его огорчало. Он выступал за «Ренегадс» третий сезон, и они, безусловно, стали его любимой командой. Парни были отличными и умели отрываться. А еще обожали выигрывать, и было не так уж и легко сбалансировать два любимых занятия. Иногда парни, которые очень сильно любили отрываться, были кретинами, не способными взять на себя ответственность за происходящее на льду. На противоположном конце спектра были парни, которые чрезмерно заморачивались на выигрышах, а развлекаться не умели абсолютно. Они были как гигантский, высасывающий веселье вакуум.

Но «Ренегадс» были профессионалами, умевшими забивать. Они понимали, что играли в хоккей в регионе, где большая часть населения предпочтет смотреть по телику покер, чем пойдет на хоккейный матч. Джаред их не осуждал. Влажность здесь походила на живую сущность – на монстра, что просочился в легкие и превратился в губку. Но у «Ренегадс» имелись преданные фанаты и деятельные помощники, которые готовили божественные запеканки и произносили «благослови тебя Господь» без иронии.

Джареду Саванна нравилась больше, чем другие города, в которых он успел пожить. Дома были отличными: жуткими, как в фильмах ужасов, заросшими виноградной лозой, их окружали деревья, которые были старше целых поколений. Ему нравилось, что даже осенью здесь было тепло. Родом он был из Мичигана, и дома все было иначе. Город был историческим, что ему нравилось, и неподалеку располагался пляж, что ему тоже нравилось. На протяжении всей карьеры он опасался «пускать корни», но несколько месяцев назад присмотрел маленький кондо возле реки. Ничего роскошного. Он не пошел дальше и не сделал предложение, хотя ему хотелось. Он не сомневался: в ту же секунду зазвонит телефон, и его отправят в другое место.

Вероятно туда, где холодно.

Большую часть своей карьеры Джаред подписывал годичные контракты. Хотя в последний раз его агент – единственный, кто думал о налогах – попытался заключить с «Ренегадс» сделку на три года, чтоб Джаред мог задержаться в городе. После чего к Джареду пришло понимание, что придется увольняться. Трехгодичную сделку отклонили. Джаред знал, что так будет. Не из–за того, что кому–то не хотелось оставить его на более долгий срок. А из–за неуверенности в будущем рынка.

Джареда подписали до конца года и предположительно работали над сделкой, которая на пару сезонов оставит его в команде. Джаред прикинул, что потом можно будет уволиться и получить работу в организации. Он не хотел покидать Саванну, что было проблемой. Тогда придется заявить о своей приверженности чему–то. Какому–то месту.

«Кому–то».

Он никогда не был игроком, подписывавшим в ХЛВП многолетние контракты. Он был не молод. А времена, когда он был скоростным центровым, ушли в далекое прошлое. А вообще были ли те времена? Ему казалось, нет. А благодаря шраму на щеке, коротко стриженным волосам, светлым глазам и невысокому росту Джаред являлся командным злодеем. На самом деле было здорово, и все знали, что в реальности он не ел котят и малышей на завтрак. Он был борцом, у него имелся кодекс чести, и ему нравилось думать, что в лиге его уважали.