- Ну-ка, ну-ка, Мария, поторапливайся, голубушка,- говорила женщина самой себе.- Муж, брат и Тоньо будут раньше тебя дома. Ты еще даже не кончила своей работы.
- Если бы вы не теряли время на болтовню, вы бы уже давно все кончили, - строго заметила Эли. - Вы, кажется, забываете, что за это время мама вам платит.
Сесиль, подъехавшая на своей машине, видела всю сцену и, хотя не расслышала слов, но сразу догадалась, что Мария обижена. Девочка, наверно, чем-то ее оскорбила.
- Что случилось?
Мария, не отвечая, забрала узел с мелким бельем, которое Эли так и не успела развесить, потому что все делала очень медленно. Поденщица избегала смотреть на Сесиль, - слезы подступали к горлу, она не могла говорить.
- Эли, чем ты обидела Марию? Что ты ей сказала? Ну, повтори.
Эли повторила. Больше всего удивило Сесиль, что девочка, казалось, нисколько не стыдится того, что сказала; она только боится пощечины, которой, конечно, ей не миновать.
Она ее получила и разревелась.
- Как ты смеешь так говорить с Марией? - набросилась на нее Сесиль. - Что на тебя находит, я тебя спрашиваю? Моментально беги домой и чтобы больше этого не было, не то я задам тебе хорошую порку.
Девочка, идя по садовой аллее впереди матери, обернулась и сказала, все еще плача:
- Мне больно.
- Так тебе и надо; я дала тебе пощечину в наказание, а не для того, чтобы тебя приласкать. Можно подумать, что ты никогда не раскаиваешься ни в своих дерзостях, ни в глупостях и что боль ты испытываешь только от пощечины.
- Я скажу Франсису, что ты дала мне оплеуху.
- Тогда скажи ему, что получила две! - крикнула Сесиль, вторично ударяя девочку.
Через десять минут Эли, сидя за столом и разрезая бифштекс, весело рассказывала Сесили и Розе все школьные новости: она решила задачу, учительница ее вызвала, она получила две 10.
Эли уже позабыла и свою дерзость, и наказание. Сесиль и Роза старательно ее угощали и говорили с ней о школьных делах, с любопытством наблюдая за этим чуждым для них ребенком, которого они воспитывали и которого не знали.
- Вот видишь, - сказала Сесиль, когда девочка снова отправилась в школу. - И это сразу после нашего вчераш-него разговора с учительницей. Элизабетта Монзак! Вот и получилось. Она стала уверенней в себе. Какая наглость для девятилетней девчонки! Я ее ударила, бранила при Марии, но, кажется, ничто ее не оскорбляет. Никакого самолюбия!
- Ничто не оскорбляет, - повторила Роза, - потому что бедняжка с первых дней жизни претерпела сильнейшее унижение, став питомицей Попечительства о сиротах. Это унижение всегда тяготеет над ней. Она причиняет боль другому, - как бы в отместку за то, что ей самой пришлось выстрадать. Мадам Бержэ рассказывала, что среди их сирот нередко встречаются воришки, но это происходит оттого, что эти дети хотя и не терпят нужды, лишены главного, лишены тех, кого должно почитать. Поэтому они и лгут, стараясь только себя выгородить и избавить от заслуженного наказания. Они всегда считают себя обиженными. Помнишь, в первое время, когда ты взяла к себе Эли, как она внимательно смотрела на наши тарелки и на свою, боясь, что ей дают худший и меньший кусок? Потребовалось больше года, чтобы она поняла, что всегда получает лучшее, что есть в доме, и, когда имеется одна порция десерта или одно пирожное, это оставляют ей. И даже теперь, после двух лет, она при каждом удобном случае напоминает: «А я!» Умение отстаивать свои интересы ей очень поможет в жизни.
- О да, она сумеет защищаться и зубами и ногтями. Что касается меня, - призналась Сесиль, - у меня опускаются руки. Иногда она прелестна, нежна, добра, а через минуту она показывает когти. Нет, я не понимаю этой натуры.
- Не всегда понимаешь и собственных детей,-вздохнула Роза.
ГЛАВА XI
В это воскресенье все трое ожидали Франсиса, но каждая по-своему. Тетя Роза, как всегда, самая спокойная, занималась своим обычным делом. Сесиль, хотя и надела брюки, - вероятно, чтобы ошарашить Франсиса, - наводила порядок в своем письменном столе или, по крайней мере, пыталась это сделать; она принесла из сада последние цветы и передала их Розе, чтобы украсить дом.
Все это она делала с таинственным видом, словно заранее отказываясь от какого-либо объяснения своих поступков.
Эли старалась помочь по хозяйству Розе, но у нее ветер гулял в голове и ни одного слова тетки она не воспринимала. Девочка прислушивалась к шумам, доносившимся с дороги. Поэтому первая услышала приближение автомобиля и, вскрикнув «Вот он!», - выскочила из дома, скатилась по холму навстречу машине, влезла в нее и, усевшись рядом с Франсисом, торжественно подъехала с ним к крыльцу.
Франсис пристально посмотрел на Сесиль, но, не осмеливаясь долго задерживать на ней свой взгляд, перевел его на дом, на пороге которого она стояла, и воскликнул:
- Что ты сделала с этим домом, Сесиль? Я его не узнаю. Это была старая-престарая постройка, а теперь…
- А теперь это настоящий дворец, - вмешалась Эли и, желая, чтобы Франсис ее поддержал, взяла его за руку и выразительно на него посмотрела.
- Это все тот же старый деревенский дом Поля, но только побеленный и покрашенный, - поправила девочку Сесиль, строго взглянув на нее, потому что претенциозное слово «дворец» очень ей не понравилось.
- Я всегда думал, Сесиль, - продолжал удивляться Франсис, - что ты не придаешь никакого значения окружающей тебя обстановке.
- Так оно и есть; я нисколько не изменилась, но Поль хотел переделать дом на современный лад; он оставил мне деньги, чертежи; я просто исполнила его волю. Пойдем, я тебе все покажу.
Она открывала перед ним двери одну за другой, с тем чтобы он мог оценить проделанную работу, - снятые перегородки, увеличенные окна, светлую окраску, одноцветные обои, репродукции картин великих мастеров, яркие или клетчатые портьеры и даже беспорядок в библиотеке, служившей общей комнатой.
- Здесь царит беспорядок мой и моей дочери. Роза никак не может нас исправить.
Сесиль заставила его ознакомиться решительно со всем, даже с электрическим насосом, который гнал воду из родника в кухню, уборную и ванную. Она рассказывала обо всех этих нововведениях каким-то странным, неприятным, сдавленным голосом. Казалось, она говорит ему: «Видишь, что может сделать одинокая женщина без твоей помощи».
По временам Франсис Вернь, пользуясь тем, что она погружалась в свои мысли, наблюдал за нею; он старался понять, о чем она думает, разгадать причину размолвки между ним и Сесилью, которую он любил уже десять лет и не мог разлюбить. Она обескураживала его. Нет, если он и сегодня не сумеет с ней объясниться, то больше сюда не приедет. Он чувствовал себя виноватым, не зная, в чем его вина, но твердо решил, что его ноги здесь больше не будет, если она откажет ему даже в дружбе.
Франсис узнал мебель, когда-то стоявшую в тулузской квартире Поля Монзака, чудесные книги из его библиотеки. Он взял одну, другую, стал их перелистывать и взглянул на Сесиль. Все вещи были ему знакомы еще с той поры, когда родилась его любовь, и хотя он и научился скрывать свои чувства, все же он сказал:
- Здесь все напоминает мне наши студенческие годы в Тулузе. Мы были счастливы, не отдавая себе в этом отчета. Тогда ты относилась ко мне с доверием. А теперь… Ты все сюда перевезла?
- Да, я отказалась от тулузской квартиры и окончательно осела здесь. Мне нравится работать в коллеже в Больё. Роза оставила за собой комнату в своей квартире; нам этого достаточно, мы редко бываем в Тулузе. - Казалось, что она хочет заявить: «Я устроила себе холостяцкую, одинокую жизнь». И Франсис все больше терял надежду, он чувствовал себя ненужным в жизни женщины, которую любил.
- Чего-то не хватает в комнате, - сказал он, осматриваясь кругом. - Чего же? Ах да, рояля. Куда ты девала его рояль?
- Рояль я подарила.
- Подарила? Кому?