- И к чему тогда послужат тебе эти знания? Побереги себя, Роза, побереги для меня. Не утомляйся. Вот и теперь ты уезжаешь на месяцы, когда ты так мне нужна, нужны твои глаза, твоя нежность ко мне. Я так привыкла к тому, что ты меня любишь.

У Сесили от волнения чуть не захватывает дух. Роза, не любившая проявлять свои чувства, погладила ее по щеке.

- Тебе и не следует оставаться одной, милая моя девочка. Именно потому, что ты привыкла, чтобы тебя любили, не поступай подобно мне. Начни новую жизнь. Бабетта занимает большое место в твоем доме, но этого недостаточно.

- Не говори мне об этом несчастном ребенке.

- Что она еще натворила?

- Ничего, но для меня Эли больше не существует.

- Не существует Эли? Значит, это и было у тебя на душе? Я весь вечер чувствовала что-то неладное. Что случилось? Что тебе сказала мадам Бержэ?

- Не надо… Я расскажу тебе завтра; ты устала,- я тоже; теперь уже очень поздно.

- Да что ты, Силетта! Ты же знаешь, что я не в состоянии уснуть, когда ты чем-то озабочена и не поделилась со мной. Еще один секрет?

- Могу тебе только сказать, что разлука нам не на пользу. Ложись. Я тебе все расскажу, раз ты так этого хочешь…

Сесиль убедилась, что девочка спит, что обе двери, отделяющие детскую от комнаты Розы, плотно закрыты и всякая неожиданность исключена. Тогда она села на кровать Розы и начала свой рассказ, понизив голос.

- А знаешь, что мне сообщила мадам Бержэ и отчего я плакала? .. Отец Эли - немецкий офицер.

- Что! - воскликнула Роза, приподнявшись на постели.- Нет, не может быть! Через два года! Когда ты привязалась к девочке и обращаешься с ней, как с дочерью. Приехать с такой вестью! Главное - нужно скрыть от ребенка!

Сесиль передала Розе свой разговор с Элианой Бержэ. Как та совершенно случайно установила факты, которые должны в корне изменить жизнь Сесили и девочки.

- Что ты предполагаешь делать? - спросила Роза.- Ты ведь не выбросишь несчастную малышку, которую уже раз покинула мать и которая нуждается в тебе. Ребенок не виноват. Нет, Сесиль, ты этого не можешь сделать. Теперь я понимаю, почему ты произнесла фразу, которая меня крайне удивила: «У нее по крайней мере будет хорошее пальто, которое можно долго носить». Ты уже представляешь себе, как она уедет отсюда со своим узелком и вернется к своей кормилице в Жорнак. Девочка не виновата. Нельзя перебрасывать ребенка от одного к другому, нельзя играть с его сердечком. Несмотря на несносный характер, Эли тебя крепко любит. И меня тоже, но для нее я только тетка. Обдумай хорошенько, Силетта! Мое мнение ты теперь знаешь. Хотя одному богу известно, как часто мне приходится ее одергивать, когда она бывает дерзка, в особенности же когда она ломается. Недостатков у нее хоть отбавляй… Но, Сесиль, не делай этого. Ты взяла на себя обязанность, выполни ее до конца… Пусть это даже немецкий ребенок, которого ты любишь. И какая же она немка, раз она не знает, что ее отец был немец?

- А представь себе, что девочка унаследовала жестокие инстинкты эсэсовца?

- Ты бы это заметила. Бабетта не жестока, она любит животных, особенно тех, которые несчастны; она любит маленьких детей. Ты же сама видела, как ваша Мими привязалась к Бабетте, не могла без нее обойтись; только и слышалось «Где Эли? Где моя Эли?» И сколько терпения проявляла Эли, играя с этой малюткой! Правда, она часто прибегала к нам жаловаться, что малышка заставляет ее исполнять все свои прихоти. А как она нежна с ребенком Анетты!.. В ней много нежности, но мы часто ее обрываем, и ты, и я, потому что мы уверены, что она разыгрывает комедию. Но правы ли мы? Она иногда смотрит на тебя такими любящими глазами; ты не замечаешь этого взгляда, но я его вижу. Она любит тебя. Подумай, Сесиль, не отвергай сердца, отдавшегося тебе с таким доверием.

Под наплывом этих страстных слов, сказанных в защиту ребенка, Сесиль не нашлась, что ответить. Она молчала, подготовляя доводы для борьбы против Розы, против ее поспешного решения, великодушного в отношении девочки и сурового - к ней, к Сесили.

- Ну, ложись спать, дочь моя. Очень поздно, два часа ночи. Ты, конечно, это преодолеешь, но сейчас вид у тебя очень плачевный. Иди постарайся уснуть. Завтра ты снова об этом подумаешь.

Сесиль, которая не в состоянии была лечь в постель, еще долго бродила по дому. Время от времени хлопала, открываясь или закрываясь, какая-нибудь дверь. Роза, прислушиваясь к каждому шагу молодой женщины, понимала ее волнение, с трудом сдерживаясь, чтобы не подняться с постели и не прийти ей на помощь. С одной стороны, конечно, тяжело Сесили потратить оставшиеся молодые годы на воспитание дочери немца, по всем данным, эсэсовца, а с другой - ведь она сжилась с девочкой, положила столько сил, чтобы ее перевоспитать, и бросить ее на произвол судьбы не могла.

Каждая из женщин готовилась назавтра продолжить борьбу, от которой зависела судьба ребенка.

Сесиль, отстаивавшая девочку от нападок Жана Монзака и его жены, сама удивлялась, что может утверждать противоположное, выступая против горячей защиты Розы.

Роза вставала раньше всех и готовила первый завтрак до прихода Марии, поденщицы. Она будила Эли и заставляла ее подняться с постели, потому что девочка с трудом просыпалась и могла тут же снова заснуть. Покуда она одевалась, Роза возилась на кухне, заваривала кофе, грела молоко и делала бутерброды; потом напускалась на Сесиль, которую тоже нелегко было добудиться,- утренний сон и у нее был очень крепким.

Сегодня утром, в то время, как чайник кипел на электрической плитке, веселая мелодия раздалась в доме. Эли сразу же прибежала в ночной рубашке, а Сесиль пришла в такой восторг, что, еще полностью не раскрыв глаза, вскочила с постели.

- Что это такое? - спросила она, завязывая пояс халата и отбрасывая тонкими пальцами колечки своих черных волос.

- «Песнь горшечника» в исполнении Молоджи. Я еще привезла тебе пластинку Ива Монтана… Все-таки я нашла способ поднимать вас с постели, лентяйки вы этакие!

Лицо Сесили, измученное бессонницей, прояснилось; Эли, готовая танцевать когда угодно, взяла за талию мать, и они сделали несколько туров вальса.

- Ну, я снова ложусь, - заявила Сесиль, когда пластинка кончила вертеться, - я совсем не спала; занятия сегодня у меня с десяти, спешить мне некуда. Я прекрасно буду слушать лежа в постели. Поставьте пластинку с Ивом Монтаном и принесите мне завтрак. Вы обе можете меня побаловать, прежде чем… прежде чем Роза уедет в Марокко.

пел Ив Монтан.

Когда Эли принесла матери на подносе завтрак, она сразу же заметила две иллюстрации, вырезанные из журнала, которые лежали у Сесили на ночном столике.

- Что это такое, мама? Они не были здесь вчера.

- Вот этот, в полосатой одежде, - заключенный в концлагере, он похож на Поля. Таким Поль был незадолго до смерти.

- Бедный папа, такой худой!.. Это ужасно! - девочка вся дрожала. - А тот, который здесь с нарядной дамой?

- Это немецкий офицер с женщиной в ресторане. Один из тех, кто убил папу.

- А женщина? Она хорошенькая. А ей было известно, кто он такой, этот офицер? Ты ее знаешь?

- Нет, не знаю.

- Мамочка, почему ты это принесла к себе в спальню? - спросила огорченная девочка. - Чтобы себе сделать больно, чтобы нам сделать больно?

Мелодия затихла. Послышался голос Розы, напоминавшей Эли, что нужно торопиться в школу. Девочка, поспешно поцеловав мать, убежала.

Спустя несколько минут Роза пришла в спальню Сесили. Она, как и Эли, заметила иллюстрации и, сев на кровать, спросила:

- Это плоды твоих ночных размышлений? Ты воображаешь, что необходимо бередить свои раны и продолжать ненавидеть? Нет, нужно, чтобы народы, особенно те, которые так сильно страдали, подали другу другу руки и войны стали невозможны. Ты, конечно, позволишь убрать эти страшные снимки?