Мы готовились к Ёжинькиной выписке тщательно, украсили его комнату букетами роз и гирляндами — весь вечер под потолком ползали, прицепляя мишуру. Точнее, ползал Лерка, как молодой и цепкий, а я ему подавал снизу необходимое.
Все время, что мы работали, у меня не проходило ощущение — блонди хочет сказать нечто важное, но не решается. И вот подвешен последний фонарик…
— Да говори уже! — почти взмолился я, не выдержав напряжения.
Младший господин Воронов степенно, бочком слез со стремянки — берег залюбленную жопочку — помялся, попереступал с ноги на ногу и озадачил: — А почему не нашу общую спальню?
А действительно, почему?!
Опять я, похоже, пролошился. Три часа возни коту под хвост. Переделывать придется, однако…
— Может, так оставим? — спросил я с надеждой.
Блонди покачал головой.
— Нет, — вздохнул, — Ёжик увидит и поймет неправильно.
В результате спать мы легли где-то в час ночи совершенно измотанные. Над нашими мертво отрубившимися телами мирно поблескивали в льющемся через окно лунном сиянии зеркальные разноцветные дождики.
…А теперь попробуйте догадаться, кто сидел в палате у нашего любимого, уже одетого, трепещущего в ожидании, с собранной у ног сумкой, когда я и Валера приехали его забирать? Правильно, Вадим. Мужчина говорил громко, оживленно жестикулируя, и оба были столь сильно увлечены общением, что не заметили появления зрителей.
Я, мучимый ревностью и любопытством одновременно, сделал передернувшемуся в испуге блонди знак молчать, притиснул его к стене локтем и весь обратился в слух.
— …разуй уже глаза! — почти орал русый, напирая. — Он — чудовище! До реанимации тебя довел, до скальпеля! Ты из-за него едва не умер! — и, дрожа голосом, простирая руки в мольбе, на тон ниже, бархатно, — Сережа, котёночек, уедем со мной… Я… Я любить тебя буду, клянусь, как он никогда не сумеет, подарками завалю, пылинки буду сдувать… Ёжа, сердечко мое… Малыш…
Сергей смотрел, скрутив в дугу позвоночник, мял в пальчиках шарф, кусал губки, потом вздернулся, промолвил, роняя слова, словно камни, с усилием, с мукой, чуть задыхаясь:
— Вадь… Не обижайся, но… Я уже сделал свой выбор… Уходи, пожалуйста… Очень тебя прошу…
Он снова потупился, прикрылся ресницами.
И я вдруг отчетливо осознал — ничего Ежонок не выбрал, до сих пор сомневается. Плохо. Значит, Вадик ему не безразличен. Больно, обидно…
Русый мужчина, похоже, тоже почуял нерешительность мальчишки: перестал вопить, соскользнул со стула прямо на пол, опустился на колени. Мягко взял в ладони Ёжкину ладошку, поднес к губам и продолжил, снизу заглядывая в опущенные серые глазищи подростка:
— Сереженька… Я все-все для тебя сделаю, что ты захочешь, правда! Учебу оплачу, лекарства, какие нужно, процедуры — деньги есть… Мне без тебя солнце не светит, кусок в горло не лезет, горьким кажется… Согласись!
Он просил так искренне, так страстно, вкладывал в речь душу до последней капли… М-да, Дмитрий Константиныч. Похоже, ты потерял своего ангела…
Сергей размышлял, розовея скулами, не пытаясь отнять ласкаемой руки — худенький, надломленный плечиками, разрываемый на части сомнениями. Помолчал…
— Вадя, — сказал отчетливо и очень-очень грустно, тоскливо, — я… не могу. Там же не только Дима… Там Лера, он — моя судьба, данный мне Богом человек, мне без него жизни не будет. Прости.
Прижатый мной блонди тихо охнул и забился в попытках освободиться. Сергей вздрогнул, словно от удара, вскинул голову — и увидел нас. Последовала немая сцена.
Удивительно, но первым опомнился именно Сергей — оттолкнул коленопреклоненного Вадика, вскочил на ноги — и рванулся к блонди. Не ко мне.
— Лерочка! — всхлипнул отчаянно, обхватывая стан парня, прилипая всем телом, — Лерочка…
Зато теперь я точно знал, как выглядит настоящая любовь. Мальчишки целовались, ничего вокруг не видя, упоенно, напрочь позабыв и про меня, и про опешившего от неожиданности Вадима. Неразделимое целое, инь и янь, даром что одного пола.
Ненужные мы с русым им и лишние. Чего привязались к пацанятам два придурка? Мешаем только…
— Блядь, — с чувством вякнул Вадик, встал, отряхнул колени и вышел, не оборачиваясь, хлопнул дверью.
Мне бы за ним… Проклятущая гордость не позволила. Ну не умею я проигрывать с честью, увы. Так и маячил у вешалки, потирая грудь — под левым соском затянуло — и пялился на юную, прекрасную, яркую, выпавшую из времени и пространства пару.
Влюбленные соизволили вспомнить обо мне минут через *дцать. Прервали затянувшийся поцелуй, не разнимая объятий, повернули слаженно мордочки, запылали смущенным румянцем, и высказались хором, в унисон, даже интонации совпали:
— Дим, а поехали домой?
И мы поехали домой.
Втроём.
Глава 54. Дима. Тот же день. Инь и янь, и я при них. Часть 2. Много-много роз и сон
У порога дома Лерка тормознул Ежонка и стянул с шеи шарф.
— Завяжи глаза, — попросил парниш, — мы с Димой тебе сюрприз приготовили.
Сергей кивнул и подчинился, позволил закрыть себе верхнюю половину лица, даже улыбнулся.
— Да ну вас, — фыркнул (впрочем, его недовольство выглядело наигранным) и добавил со сдержанным смешком, цепляясь за Леркино запястье, предвкушая, — только, чур — не в терновый куст…
Так, за руки, мы и отвели нашего мальчишку в спальню, установили посередине, и я разрешил:
— Можешь снимать.
Ёж сдернул шарф и застыл, широко распахнув ресницы, с его приоткрывшихся губ сорвалось тихое восхищенное «а-ах-х-х».
А посмотреть в комнате было на что — одних роз тут стояло в букетах не меньше полутора тысяч, я затруднялся сказать точно: блонди выбирал и расставлял, плюс гирлянды и фонарики, плюс…
Ёжик зависал не меньше минуты, молча, потом, наконец, отмер. Осмотрелся, сделал несколько коротких шажков, достиг усыпанной розовыми лепестками постели, наклонился, набрал в ладошки бело-кремового, прижал к груди, прямо туда, где под рубцом на коже, под мышцами и едва поджившими ребрами билось искусственными клапанами сердце — и обернулся, засиял стремительно влажнеющими глазами:
— Боже, — промолвил, задыхаясь, — вы… я… Спасибо…
Похоже, от переизбытка чувств малыш позабыл все слова, в том числе и матерные.
Мы с Леркой улыбались в ответ счастливыми идиотами.
В моем мозгу промелькнула и тут же испарилась мысль: интересно, а Вадику подобная роскошь была бы по карману?
…Ежонок уже осваивался — забродил вдоль стен, трогая пальчиками гирлянды, изучая. Снял фонарик, синий в красную полосочку, покрутил перед мордашечкой, сунул внутрь любопытный носишко — и опять обрадовался:
— Свечка! — воскликнул, более не сдерживая хлещущих через край эмоций. — Так их можно взаправду зажигать, да?! Все-все?! — и захлопал в ладоши, подпрыгнул. — Хочу!!!
Ребенок, совсем еще ребенок. И — мы ему угодили, ура! А насчет фонариков — это я придумал, между прочим. Я — молодца…
Сергей повис на моей шее, визжа по-девчачьи, дрыгая в воздухе ногами, припал благодарным поцелуем, залепетал, срываясь в слезы:
— Димка… Лер… Вы… Вы — лучшие!.. Я вас… о-о-о-о… люблю!..
Отстранять его у меня не было ни малейшего желания. Лерка обнял нас обоих, и мы повалились в устилающее простыни благоухающее лето. Улеглись — Сережка оказался в центре — повозились, устраивая подростка поудобней — после операции ж, аккуратно надо — и Ёжик мурлыкнул, потираясь щечкой о щеку блонди:
— А фонарики вечером зажжем? Когда стемнеет?
Лерка в ответ чмокнул пылающего нетерпением мальчонку в лоб.
— Прямо сейчас, — ответил, приподнимаясь, в волосах — лепестки, — жалюзи только опустим.
Ёжик затрепетал, закопошился, неудачно повернулся, сморщился.
— У нас где-то на кухне были каминные спички, — сказал он, — пойду, поищу, ладно?
Валера не дал ему встать, толкнул обратно.
— Я сам сгоняю, — возразил светловолосый красавец, скатываясь на пол, — а вы тут пока балдейте.
Он убежал, и мы с Сережкой — пускай и ненадолго — остались вдвоем. Подросток придвинулся, умостил голову мне на плечо, нагреб полные горсти ароматных обрывков цветов, подкинул в воздух и легко, свободно рассмеялся. Предложил сквозь смех: