Песня удалялась, возносясь к небу, будто Дьюла и вправду улетал на крыльях; потом оборвалась и пропала, одна темнота была кругом. У костров угомонились воины. Агнеш поднялась.
— Дозоры с перепою не заснут? — сказала она Миклошу.
— Проверю. Я передовой дозор устроил за городом, на старой мельнице, оттуда с холма все дороги видно.
— Хорошо, — одобрила Агнеш.
Она взяла горящий сучок из костра и, светя им, как факелом, направилась к своему шатру.
Когда она подошла к нему, там мелькнула какая-то тень. Агнеш подняла факел и в его свете увидела Ласло.
— Ты что здесь делаешь? Или заблудился?
Ласло подошёл. Странная усмешка блуждала на его красивом лице.
— Заблудился, — сказал он. — Давно в тебе заблудился.
Агнеш задумчиво разглядывала его.
— Не пойму, — сказала она. — От людей свет как свет... От Миклоша — синий, спокойный, от Дьюлы — зелёный, как трава. А от тебя никакого. Как от ночи.
— Мне — ты свет, — ответил Ласло. — И такой яркий, что, как увижу — слепну. Не перестала ты быть женщиной...
— Пьяный ты, Ласло, — сказала она. — Иди спать.
— Один раз бы обнял тебя — и согласен заснуть навек. Не гони!
Он шагнул к ней, протягивая руки, но споткнулся под её застывшим вдруг взглядом, оступился и осел на колени.
— Вашорру... — пробормотал он зло и бессильно.
А Агнеш засмеялась и, откинув завесу, скрылась в шатре.
Ещё несколько дней жизнь в Шароше и во всём комитате оставалась спокойной, хотя и долетали порой издалека тревожные, но смутные слухи.
Вернувшись из передового дозора на мельнице, Буйко и Любен рассказывали Агнеш, что проезжие люди, с которыми им довелось повстречаться, говорили, будто Вата осадил Секешфехервар, но была вылазка и был бой. А чем он закончился — говорили надвое и толком ничего не зная.
— Пошли нас туда, — попросился Буйко. — Мы за два дня обернёмся и всё разведаем.
— Наскучило — все дозоры да дозоры... — простодушно пояснил Любен, но во взгляде Агнеш понимания не встретил.
— Верно, — что таким молодцам в дозоре делать? — сказала она. — Почему вернулись, не дождавшись смены? — спросила Агнеш строго.
— Ласло нас отпустил...
— А сам?
— Остался. Занемог он немножко... — Буйко отвёл глаза.
— Чем занемог? — Буйко и Любен молчали. — Вижу я, чем вы все тут занемогли на безделье! — гневно вымолвила Агнеш, направляясь к коновязи, где стоял её осёдланный конь.
Она вскочила в седло; завидев Миклоша, крикнула ему:
— Всё вино, что привезено, собрать и запереть в амбаре! — и, пришпорив своего Серого, поскакала к воротам.
Заброшенная мельница была недалеко от города. С холма, на котором она стояла, Шарош и его окрестности были видны как на ладони. Подъехав к покосившемуся срубу с обломками крыльев, Агнеш спешилась и вошла в дверь.
Вырубленное в стене дозорное оконце освещало нутро мельницы, поросшее травой. Ласло сидел на траве, прислонясь к жёрнову, и в руке у него был красный полевой цветок. На жёрнове стоял большой кувшин вина.
— Сильно хвораешь? — насмешливо спросила Агнеш.
Вместо ответа Ласло воткнул цветок себе в кудри и пропел:
— Не зря птичку ждал ловец: Прилетела наконец!..
— Прилетела. А дальше?
Ласло гостеприимно повёл рукой по жёрнову:
— Дальше — садись к столу, гостем будешь. — Он налил из кувшина в свою кружку, хотел налить в другую и Агнеш, но она сказала:
— Не нужно мне. И тебе тоже. — И глядела на Ласло ожидательно.
— Прощальная эта чарка, — выпив вино, сказал он. — Дьюла ушёл, и я решил уйти. Вот и сделал так, чтобы нам одним поговорить на прощанье.
— Поняла, — кивнула Агнеш. — Говори. Тоже наскучило у нас?
Он усмехнулся.
— Не держи за дурака, — сказал Ласло, и Агнеш увидела, что совсем не пьяные у него глаза, только светится в них какая-то неодолимая решимость. — Знаешь мой ответ: не могу я рядом с тобой — и без тебя.
— Тогда правда уходи, — согласилась она.
— Уйду, — отвечал Ласло. — Но только мы вдвоём уйдём.
— Почему в этом уверен?
— Потому что давно вижу, как стало маетно тебе в нашем лихом деле. — Он помолчал и прибавил тихо: — И правда, не захлебнуться бы от крови.
— Раньше ты её первый искал.
— То раньше. — Он налил себе ещё вина. — А теперь пришло время свою кровь поберечь. Ведь разбил Балаж Вату под Секешфехерваром! — сказал Ласло и быстро опрокинул кружку, словно страх проснулся в нём. — И сам Вата ранен и в бегах...
— Врёшь, — недоверчиво отозвалась Агнеш. — Слухи это...
— Не слухи. Точно знаю, и ты скоро узнаешь. Нечего погибели ждать. А если думаешь, — с усмешкой сказал Ласло, — что король тебя помилует за твою старую любовь, — зря ты так думаешь. Старая любовь — как сухое дерево. Его скорее норовят срубить, чтобы не мозолило глаза. А мы с тобой деревья молодые, нам жить да жить и побеги пускать. Женщина ведь ты, как ни прячь: выдают тебя твои губы, и руки, и взгляд, и смех... Вот высмеяла ты меня тогда у шатра, да так ласково во мне это отозвалось, что в ту же ночь я всё и решил!..
Агнеш дослушала его спокойно, не перебивая.
— Сказал? — спросила она.
— Сказал. Но не всё ещё. — Ласло поднялся с травы, пересел на жёрнов, поближе к Агнеш. — В Польшу уедем или на Русь. А может, и к грекам. Богатства у нас хватит.
Он достал из-под ног кожаную сумку, и тяжело, с глухим звоном, она опустилась на жёрнов.
— Значит — ты, — тихо произнесла Агнеш. — Не зря я эту мысль всё от себя гнала. А того, невиновного...
— Да, я! Но не ты ли сама храмы, и усадьбы, и чужое добро раздавала? И людей казнила. А веришь ли, что среди них не было невиновных? Кровь на обоих нас — не всё ли равно, чья? Да, я! — яростно стукнул Ласло кулаком по мешку. — Но не для себя! А ради любви моей!..
Агнеш сидела молча, оцепенев. Ласло вдруг придвинулся к ней, ухватил за плечи, притянул к себе и губами стал искать её губы. Тут, словно впервые его увидев, Агнеш изо всей силы толкнула Ласло в грудь, и он покатился с жернова на траву.
Агнеш как на пустое место поглядела на лежащего Ласло, отёрла ладонью лицо, ещё хранившее жар его дыхания, повернулась и пошла к двери.
Но не дошла — с проворством барса он поднялся и прыгнул на Агнеш сзади; опрокинув на траву, повалился на неё, и зубы его оскалились по-звериному.
— Ну нет! Теперь ни тебе, ни мне нет обратного пути! Уйдём вместе! Или со мной пойдёшь, или тебя и себя зарублю!
Он всё сильнее подминал под себя Агнеш, но вдруг в руке её мелькнул нож. Ласло обмяк, Агнеш выскользнула из-под него и вскочила на ноги.
Тяжело опираясь, Ласло приподнялся, откинулся на край жернова. Засунул руку под рубаху, набухавшую кровью.
— Вот дура баба... — Он вынул из-за пазухи алую ладонь, плюнул на неё с досадой, потом перевёл стынущие глаза на Агнеш и, улыбнувшись, качнул головой: — Никуда тебе, вижу, от крови не уйти...
Снаружи донёсся стук многих копыт, слышно было, как всадники спешились и направляются к дому. Явилась наконец смена.
Первым в дверях показался Пишта и замер на пороге, перекрыв ход остальным. Он изумлённо взирал то на Ласло, неподвижно застывшего в окровавленной рубахе, то на Агнеш.
Агнеш подняла с жернова кожаный мешок и протянула его Пиште.
— Вернёте горожанам, — молвила она спокойно, но слова её сходили с губ как-то трудно и медленно. — А ты, Пишта, примешь под себя его дюжину.
8
Семь плах стояло на площади, семеро смертников со связанными руками стояли возле них на коленях. Воевода Балаж в сопровождении своих сотников выехал со двора ишпана, чтобы лично присутствовать при сем показательном действе.