— И я приеду, — сказал Злат. — Прощай, Ромуальд. И не печалься. Печаль беде не помощник.

Все были уже готовы тронуться в путь, и Ромуальд, морщась от боли, поднялся, чтобы стоя проводить гостей у порога жилища. Одна Янка медлила и томилась.

   — Как же ты?.. У тебя ещё и раны не зажили!

   — Рыцарь не должен думать о ранах, Янка.

   — Да кто тебе их перевяжет?..

   — Мне известны бальзамы и снадобья, которые творят чудеса. И кроме того, — добавил Ромуальд, грустно глядя на Янку, — меня будет лечить память о твоей доброте. Прощай.

   — Господь вознаградит тебя за всё. Прощай, — сказала Анна и тронула коня, а за ней двинулись Роже, Бенедиктус и рыцари.

   — Не будет моей совести покоя! — вдруг воскликнула Янка, и все оглянулись на неё. Янка подбежала к Анне: — Одно добро я видела от тебя, Ярославна! Будь добра последний раз — разреши остаться с ним!

Остановился Злат и мрачнее тучи опустил голову, словно ждал этой просьбы. И Анна сказала:

   — Не меня проси, Злата.

   — Что касается церкви, — поспешил заявить Роже, — она благословляет этот брак.

   — Э-эх! Янка!.. — только и молвил Злат, ударил шапкой о землю, поднял своего коня на дыбы и с отчаянным посвистом с места галопом поскакал куда глаза глядят.

   — Нет слов, о благородная Анна... — начал было Ромуальд, но Анна перебила его:

   — И не нужно слов. Ты нам полюбился молчаливым.

Она отворила один из сундуков, что были на возке, и, набрав охапку дорогих мехов, направилась к Янке и Ромуальду.

Роже забеспокоился, забежал перед Анной:

   — Опомнись, Анна! Что ты надумала? Я отменяю благословение!

Но Анна шагала, не обращая внимания на епископа.

   — Не дам!.. — закричал Роже, простирая перед ней руки. — Это не тебе принадлежит, это достояние Франции!

   — А разве, Роже, я уже стала королевой? — с усмешкой поглядела на него Анна.

   — И не станешь ею никогда, если будешь раздавать приданое каждому погорелому рыцарю!

Анна молча глядела на епископа, а он, распаляясь, продолжал кричать:

   — Девчонка, тебе посчастливилось стать невестой короля франков только оттого, что твой отец сидит на мешке с золотом! Кто ты, дикая язычница!.. Ты погляди на себя!

Долгим надменным взглядом смерив Роже, Анна отодвинула его неожиданно сильной рукой. Вернулась к возку; кинув меха обратно, взяла под уздцы лошадь — она послушно пошла за Анной, и возок остановился перед Янкой и Ромуальдом.

   — Без этого вам не одолеть чёрного рыцаря. Примите от Анны.

   — Нет!.. Никогда!.. — Роже бился в руках Шалиньяка. — Всё золото!.. Всё серебро... Санта Мария... А-а-а!.. — вдруг взвыл он нечеловеческим голосом и без чувств повалился на землю.

А Злат шёл через рощу, не различая дороги, и сучья с треском ломались о его плечи и стегали по лицу. И-э-эх! — выхватил Злат меч и в сердцах рубанул вставшую на его пути осинку, — упала она, как подкошенная, с чистым косым срезом. И ещё — э-эх! — упала за ней вторая, потом третья. Ходил туда-сюда меч, словно сотни врагов окружили Злата, и там, где он ступал, оставались улицы и переулочки да одни высокие пеньки.

Так рубил и рубил Злат налево и направо, с горя и печали, и, когда опомнился он, не было вокруг ни единого деревца, одни пеньки, а за ними — чистое поле...

11

Седмица 26 по Пятидесятнице,

в Царьграде

жеминутно трубили серебряные трубы на Ипподроме, император Константин принимал парад войска, с победой вернувшегося из Месопотамии. Перед императорской кафизмой проезжали возы, груженные военной добычей, конюшие проводили бесценных трофейных скакунов; ехали в колесницах военачальники, проходили, блестя доспехами и оружием, тагмы греческих, варяжских и варварских воинов, приветствуя своего главнокомандующего.

Мономах, в императорской мантии и короне, отвечая на приветствия благосклонными кивками, слушал пояснения логофета Лихуда, живописавшего подробности победы.

   — Именно внезапность нападения и предопределила исход битвы, — говорил Лихуд. — Обязан отметить, благословенный василевс, что это стало возможным лишь благодаря тайным донесениям твоего резидента Халцедония, кои были поистине бесценны.

   — О да, — согласился император, — я, помню, читал их как увлекательный любовный роман. — Он ласково улыбнулся сидящей рядом красавице черкешенке, аланской принцессе, последней своей фаворитке, и незаметно коснулся рукою её смуглой ручки в перстнях. — Кстати, ты давно не докладывал мне о его миссии в Польшу. Там ведь тоже творится история, достойная романа! Мы жаждем продолжения.

   — Увы, благословенный, — отвечал скорбно Лихуд, — потомки, несомненно, напишут об этом, но сам Халцедоний уже не напишет ничего.

   — Он мёртв? И ты молчал? — нахмурил брови василевс.

   — Мы проверяли эти сведения. К несчастью, они подтвердились. Халцедоний пал как воин при исполнении своего долга недалеко от Гнезно в стычке с войском польского короля, усиленным отрядом варяжских наёмников.

Император поднял руку, и, повинуясь его едва заметному жесту, смолкли трубачи, остановилось шествие и затих Ипподром.

   — Печально, — молвил Константин в тишине. — У нашего тайного посланника и резидента была семья?

   — Возможно, — ответил Лихуд, — и во многих странах, но в пределах Ромейской Империи церковь никогда не освящала его брака.

Аланская принцесса, огорчённая остановкой шествия, скучала, слушая неинтересный ей разговор. Император вновь ласково тронул её руку и произнёс весело:

   — Тем лучше для твоего ведомства, Лихуд: оно сэкономит на пенсии!

По мановению императорского жеста парад ожил, тагмы продолжили движение, и снова затрубили трубы.

   — Осмелюсь доложить, благочестивый василевс, — сказал Лихуд, дождавшись паузы в трубных гласах, — что, хоть план Халцедония и остался незавершённым, намеченное им благословило само небо. От нашего агента в Германии нам стало известно: посольство франков лишилось всех даров русского архонта и в настоящее время вместе с княжной затерялось где-то в саксонских землях.

   — И франкский король не дождётся желаемого? — спросил император.

   — Я уверен. — Логофет твёрдо кивнул. — Ведь простой камень дорог лишь в драгоценной оправе.

Император помолчал, оттеняя значительность услышанного.

   — Мы непременно поручим Михаилу Пселлу написать панегирик этому герою, — промолвил он. — А на деньги, предназначенные для пенсии, пусть воздвигнут мраморный бюст Халцедония. И установят в Пантеоне славных, — простёр император руку, — здесь, на Ипподроме!

12

В день апостола Андрея

Первозванного, по утрени

ремя утрени путники встретили в копне сена.

Шалиньяк, Бенедиктус и Злат спали, тесно прижавшись друг к другу и согревая теплом своих тел Анну. Роже первым открыл глаза, словно кто-то толкнул его во сне. Беспокойно огляделся и вскочил:

   — О Боже!..

Все проснулись. Роже, лишившийся дара речи, указывал трясущимся пальцем туда, где ещё вечером стояла телега с последним оставшимся скарбом. Телеги не было. Видны были четыре вмятины от её колёс, от них шла колея и скрывалась в траве. Как гончий пёс, Роже побежал по следу, но остановился, потеряв его.

Шалиньяк огляделся. Не было и воинов. Один механический человек, порядком распотрошённый, валялся на земле.

   — Жак!.. — наливаясь багровым цветом, прорычал Шалиньяк. — Низкие, подлые собаки! Жалкие рабы!..

   — Думаю, — прикладываясь к фляжке, отозвался Бенедиктус, — что рабы стали много богаче своих господ.

   — Догоним. — Злат искал в сене меч. — Не могли они уйти далеко...