— Ты назвала имя Эллисив, жены нашего короля, смелого Харальда? — спросил он Анну.
— Да!.. Елизавета — моя сестра.
Ярл повернулся к Халцедонию:
— А ты нам этого не сказал, грек.
— Разве ты не видишь, — воскликнул Халцедоний, — что её разум помутился от страха?
Жилы на лбу ярла вздулись от непривычного умственного напряжения.
— Если ты сестра Эллисив, значит, ты дочь конунга руссов Ярислейва? — спросил он.
— Да, да! Я дочь его, Анна!
Халцедоний снова появился перед ярлом:
— Она лжёт! Разве любая женщина не может назвать себя дочерью русского князя?
Ярл вновь отстранил Халцедония.
— А если ты, — продолжал он, — дочь русского конунга, значит, ты племянница польского короля... Эй, ты! — закричал ярл на берег. — Король, как там тебя, польский! Кем тебе доводится эта женщина?
— Как кем?!. — выкрикнул Казимир. — То моя племян... пле... — Тут голос его осип от возмущения, и все, кто были на берегу, поддержали его хором:
— Племянница!..
Ярл размышлял, шевеля губами.
— А разве королю есть смысл называть незнакомую женщину своей племянницей? А?.. — обратился он к своим воинам.
Варяги переглянулись.
— Нет, — ответил один из них, самый сообразительный.
— Нет смысла, — подтвердили все.
— Разворачивайте ладьи, — приказал Рагнвальд.
— А договор? — закричал Халцедоний, предчувствуя беду. — Ты подписал договор и скрепил клятвой на мече! Какая разница, за кого тебе получать золото! Много золота!..
— Мы не договаривались торговать сёстрами своих королев, — сурово ответил ярл.
Вёсла вспенивали воду, ладьи поворачивали против течения. Халцедоний кричал что-то и доказывал, ярл его не слушал и правил веслом. Днище скрипнуло по прибрежному песку.
Ликующая Анна спрыгнула с ладьи и шла к берегу по пояс в воде, и на лице её были не то брызги, не то слёзы.
— Злат! Шалиньяк!.. Дядя!.. — Она виновато потупилась перед Казимиром. — Прости меня...
— Какие могут быть ссоры между родственниками! — вскричал король, гарцуя на крутом берегу. — Мы поссоримся, мы помиримся, на то мы и родственники!
— А разбойники?.. — вспомнила Анна.
— Разбойники повержены!
Казимир взмахнул рукой, польские воины принесли и поставили перед Анной свою ношу, и механический человек выкрикнул: «Прозит!».
— Не забывай в Париже старого дядю Казимира! — Король спешился, заключил Анну в объятия и прослезился.
— Спасибо, дядя, — тоже растрогалась Анна. — Так... сколько ты хочешь за него?
— Матка Бозка! — в отчаянии воскликнул король. — Она опять за своё!.. Я тебе сказал, это — подарок!
— А я сказала, я заплачу!
— А я сказал...
Но в это время за их спинами послышался шум падающих в воду камней. Все обернулись и увидели Халцедония, карабкающегося вверх по скале. Он был уже высоко и вот-вот готов был исчезнуть меж деревьями, покрывавшими утёс.
— Ха-ха, сарацин! — зловеще захохотал Шалиньяк. — На этот раз тебя ничто не спасёт! — И, выхватив меч, бросился следом.
— Погоди, — остановил его Рагнвальд. — У варягов с ним свои счёты.
Он взял лук, неторопливо наложил на него стрелу, прицелился. Звякнула тетива, и Халцедоний, раскинув руки, обрушился в воду.
Была секунда тишины, потом заскрипела доска, перекинутая с ладьи. По ней сходил на берег, словно восходил на эшафот, Даниил.
9
В день мучеников благоверных
князей Бориса и Глеба
Сверяясь со списком, Роже пересчитывал ценности: серебряные сосуды стояли на земле по ранжиру, от больших ваз до малых кубков, столбиками высились слитки, пушистой горкой лежали меха, и двое франкских пеших воинов, Жан и Жак, поглядывали на невиданное богатство с угрюмым интересом.
Путники расположились на ночлег там, где застала их темнота. На настиле из еловых веток лежал Ромуальд. Янка смачивала рыцарю жаркий лоб. Поодаль, искоса поглядывая на Янку, Злат чинил ручку меча и громко — много громче, чем необходимо, — долбил камнем по железу.
— Тише! — вдруг поднялась Янка. — Да тише ты!.. Слушайте! Он заговорил!
Губы рыцаря и вправду шевелились.
— Готелинда!.. — донеслось до ушей Янки подобием шороха листвы.
— Какая Готелинда? — Янка наклонилась над рыцарем. — Готелинда у себя в замке сидит и тебя поджидает. Это я! Янка!
— Янка, — сказал Ромуальд и, открыв глаза, улыбнулся.
— Ты говори, говори, — радовалась Янка. — Теперь сколько хочешь можешь говорить, ты ведь свой подвиг совершил! И Готелинда будет тобой довольна.
— Янка, — повторил Ромуальд.
— Да не Янка, а Готелинда, — втолковывала Янка. — Дама твоя. Может, теперь она даже полюбит тебя.
— Янка, — сказал рыцарь и закрыл глаза.
Янка забеспокоилась:
— Бредит!.. Злат, дай платок!
Злат старательно колотил по мечу и делал вид, что не слышит.
— Тебе говорю, Злат! — Янка протянула руку.
Она взяла платок Злата, весь в узелках, и с досадой, один за другим, зубами расплетала их, а Злат глядел на это.
— Смочи в ручье.
Злат мрачно отложил меч и пошёл к ручью. Там в тумане маячила фигура Шалиньяка — он нёс дозор, прислушиваясь к тишине.
Анна неумело отрезала большим ножом кусок мяса с вертела. Отрезав, молча протянула Даниилу, сидящему у костра со связанными ногами:
— Ешь.
— Вэ виктис!.. — печально воскликнул Роже, закончив подсчёт. — Горе побеждённым. Десяти серебряных чаш, семи кубков, двух слитков и четырёх шкурок горностая, увы, недостаёт.
— Ваша святость, вы больше печётесь о бренном металле, чем мы, грешные! — сказал Бенедиктус.
— Мне, а не тебе придётся отвечать королю, — отозвался Роже. — Вот, дочь моя, — качая головой, обратился он к Анне, — каково богопротивное лицо греков! И их церкви, которую ты берёшь под защиту!
— Грабили-то не греки, а латиняне, — точности ради, заметила Анна, но епископ пропустил замечание мимо ушей и кивнул на Даниила:
— Решила ли ты, что делать с этим человеком?
— А что я должна решать, святой отец?
— Разве его вина не заслуживает кары?
— Но почему... я должна решать?
— Право решения принадлежит носящему высший титул.
— Но я же ещё не королева...
— Но ты княжна, — сказал Роже.
— Его святейшество прав. — В свете костра появился Шалиньяк. — Мы уже третий день возим его с собой и не знаем, что он ещё замыслит завтра. Надо решать, госпожа.
Анна растерянно оглянулась на Даниила. Он смотрел на неё, не сводя глаз, и, не выдержав его взгляда, Анна опустила голову.
— Хорошо, пусть будет по-твоему, Роже.
Она медленно поднялась.
— Святой отец и благородные рыцари. Вам известно, что сей человек преступил в замыслах против господина своего, великого князя, и короля Генриха, будущего моего мужа. Назначьте ему кару, и пусть ваше решение будет моим.
Наступило молчание. Анна обвела стоящих вокруг неё людей тревожным взглядом.
Шалиньяк шагнул вперёд первым, вынул из ножен меч наполовину и задвинул обратно:
— Смерть.
Анна вздрогнула от стука меча, но продолжала тихо, спокойно:
— Не служит ли, благородные рыцари, ему оправданием, что он спасал меня?
— Все мы спасали тебя, — молвил подошедший от ручья Злат, — да с мечом в руках.
— Янка!.. — с надеждой взглянула на неё Анна.
Янка смачивала платком лоб раненого.
— Ромуальд тоже Готелинду любил, — ответила она.
— Моё мнение уже ничего не решит, — развёл руками Бенедиктус.