— Ваш папа.
Казимир задохнулся от возмущения:
— Дочь моя, ты ещё и богохульствуешь!
— Они святые, святые!.. И дед мой, Владимир, — тоже святой!
— Владимир?.. Многоженец и братоубийца!
— Это ты богохульствуешь! — закричала Анна. — Я отцу скажу! Или ты забыл, что это он посадил тебя на престол!
— Что она говорит! — всплеснул руками Казимир. — Я вернул Ярославу восемьсот пленников!
— Анна!.. Казимеж!.. — металась среди них Доброгнева. — Что за спор! Вы же родственники!
— Знать не хочу таких родственников! — кричала Анна.
— Ярослава наш Болеслав бил, — тоже кричал Казимир, — и ваш Мстислав, все били, он только и делал, что бегал в Новгород за подмогой... Он...
Но Анна, исчерпав аргументы, перешла к более действенному методу спора: она беспрестанно нажимала на кубок, и, глуша яростные речи Казимира, механический человек повторял:
— Прозит!.. Прозит!.. Прозит!..
В душевной маете бродил Даниил по двору, и не сходил к нему сон в эту ночь.
— Нет, из чаши! Из чаши, а не облатками!.. — вдруг услышал он и поднял голову. Анна сбегала вниз по лестнице, и щеки её пылали гневом. — И святые наши — настоящие, настоящие!
За Анной торопилась растерянная Доброгнева.
— Девчонка! — перегибаясь через перила, закричал Казимир. — Богохульница! Вот я обо всём напишу Генриху!
— Пиши!.. — обернулась Анна. — Так Генрих тебя и послушал!.. Дырявый король!
— Ярославна! Анна! — спешила за племянницей Доброгнева. — Что пустое к сердцу принимаешь?
— Пустое? Я ему добра желаю, а он меня — богохульницей!.. — Анна увидела Даниила, бросилась к нему: — Даниил! Буди рыцарей, седлайте коней! Едем, немедля!
— Анна... — начал было Даниил.
— Ноги моей больше не будет в этой земле! А когда я стану королевой, мы с Генрихом объявим ему войну!..
И вдруг она уткнулась лицом в грудь Даниилу и горько заплакала. Даниил стоял не шелохнувшись, и рука его застыла на полпути к волосам Анны...
Метались по стенам двора блики от множества факелов и торопливые тени. Крики, ругань, звон железа, конское ржание сопровождали суету неожиданного отъезда.
— Что, Даниил, — донёсся сквозь шум до ушей монаха вкрадчивый голос, — сладко обнимать княжну?..
Сарацинский купец сидел в арбе на выезде из ворот и улыбался на себя не похоже.
— Прощай, монах. Ваш отъезд велит и мне спешить. Хочешь, поедем со мной?
— Куда?
— По миру: в земли Аравии и Палестины, в Индию, в туманный Альбион. Мало ли куда судьба заносит купцов?
— Увы, я не купец, — ответил Даниил и повернулся, чтобы уйти, но сарацин в мгновение ока вновь оказался перед ним и глядел, улыбаясь.
— Да, ты не купец. Я забыл: ты — раб. Ты лучший из рабов. Ради господина ты пожертвуешь даже самым дорогим... Ну что ж, ступай своей дорогой. Париж недалёк, и Генрих уже готовит брачное ложе...
— Замолчи... — чуя недоброе, простонал Даниил.
— Что тебе до этого? Грех мирских соблазнов ты одолел в себе. Ведь ты не увезёшь свою княжну от развратного жениха?
Даниил, не оглядываясь, шагал прочь и слышал за спиной:
— Ты бежишь, монах, значит, ты грешен! Ибо нет человека без греха, иначе бы люди не были смертны. Нет, не раб ты, Даниил, а господин себе: разве не родила тебя женщина от любви и разве не свободен ты от рождения?.. Так убей же в себе раба, истинно тебе говорю: возвысься, Даниил!
Не купец, а Халцедоний в одежде купца стоял перед Даниилом, и сам сатана улыбался его улыбкой.
— Нет! — отпрянул от Халцедония Даниил. — Я знаю, ты подослан, чтобы выведать мои тайные мысли. Но я говорю тебе: нет! Нет!..
— Раб! Неужели ты не чувствовал, как замирала Анна на твоей груди! Это говорю тебе я — человек, я видел сады Семирамиды и держал в объятиях райских гурий!.. Прощай, слепец.
Всё ускользало и плыло в глазах Даниила, плыло небо с бледной луной, плыли зубцы стен, плыли предутренние облака, огненные, как волосы Анны.
— Стой!.. — бросился Даниил вслед за тронувшейся арбою. — Если ты и дьявол, то Бог сейчас говорил твоими устами... Помоги! Возьми мою душу, но — помоги!..
8
Седмица 6 по Пятидесятнице.
Память св. отцов Вселенских соборов
Он шёл в одиночестве, в стороне от процессии, движущейся среди туманных холмов.
Сонно покачивались в седле Роже, всхрапывал, согнувшись до крупа коня, Шалиньяк. Бенедиктус отгонял сон, прихлёбывая из фляжки. Зевал Злат; Инка, сидя в телеге, ела вишни: одну ягоду клала в рот, другую — бросала Злату в спину, и глаза её лукаво щурились, потому что отрок почёсывал шею, затылок, глядел даже в небо и до одного в простоте душевной не додумывался — оглянуться назад.
Хмуро шагали пешие воины, звякал металл в охраняемом ими возке.
А в хвосте кавалькады ехала Анна, за ней трусил на осле толстый монах и тянул:
— Её величество светлая королева...
— Я уже сказала — нет, — твёрдо отвечала Анна.
— ...просит забыть обиду и вернуться, — видимо, уже в сотый раз тоскливо повторял монах.
— Нет, нет и нет!
— Её величество светлая королева... — опять начал монах.
Анна обернулась.
— А его величество светлый король? — произнесла она с елико возможной долей яда.
Монах развёл руками.
— Вернись и повтори королю: ноги моей больше не будет в его королевстве!
Монах печально отстал, а Анна нагнала Даниила:
— Разве я не права?
— В чём, Ярославна?
— Ты сам учил меня: королева должна быть милосердной, справедливой, но — строгой. Ведь королева должна быть строгой, верно, Даниил?
— Но ты ещё не королева, — глядя прямо ей в лицо открытым взглядом, ответил Даниил.
Секунду Анна с интересом рассматривала этого незнакомого ей Даниила и упрямо хлестнула лошадь:
— Да, но я ею буду!
И поскакала галопом вдоль кавалькады, как рыжий жеребёнок вдоль сонного табуна.
— Эй, рыцари, — не спать! — тронула она рукояткой хлыста Шалиньяка, совсем согнувшегося в седле. — Ромуальд! Злат!.. Все слушайте. Я буду королевой — справедливой, но строгой! И пусть не пеняют виновные, если их головы полетят с плеч!
— Только не моя, — отозвался Бенедиктус, на фляжку которого упал гневный взгляд Анны.
— Почему?
— У богатых голова — бесплатное приложение к богатству, — охотно объяснил Бенедиктус, — у меня — единственная ценность. Полезнее подумать, как использовать её, когда ты станешь королевой.
— Меньше пей, Бенедиктус, вот тебе мой первый указ, — объявила Анна. — Пьяниц не будет среди моих подданных!
— Боюсь, многие изменят подданство, — заметил Бенедиктус, но Анна его уже не слышала, она ускакала дальше.
Лихо пригнувшись к луке седла, Анна ушла далеко вперёд и атаковала процессию с фронта, осадив коня прямо перед почтенным епископом. Но мул Роже остался так же невозмутим, как его хозяин; епископ лишь на секунду приоткрыл глаза, чтобы сказать с отеческой улыбкой:
— Главное, дочь моя, не забывай церкви, когда станешь королевой.
— И нас с Янкой, — прибавил Злат, нежно глядя на возлюбленную.
— Я буду королевой строгой, но щедрой! — откликнулась Анна. — Никто не останется без даров, бедных не будет в моём королевстве!
— Кто же тогда будет работать? — окончательно проснувшись, резонно возразил Шалиньяк. — Государство разорится!
Анна умолкла озадаченно, но ненадолго.
— Мы что-нибудь придумаем. Даниил! — Она поскакала к монаху и подняла перед ним лошадь на дыбы. — Как ты думаешь, Даниил...