— Значит, так, — посмотрел мне в лицо. — Вам предстоит создать группу из И-пятнадцатых и И-шестнадцатых для прикрытия транспортных самолетов. Соберите летчиков из полков, кто летал на таких и еще не забыл их. Самых опытных. Да и вы, надеюсь, не забыли?

— Около тысячи вылетов — разве забудешь?

— Создайте группу, в запасном полку возьмете самолеты. В селе Хвойная надо встретиться с транспортниками, согласовать действия…

На другой день я вылетел на По-2 в Хвойную. Здесь располагались тыловые подразделения фронта, базы. Отсюда совершались полеты транспортных самолетов.

Собрались летчики, слетали мы с ними на Ли-2 в запасный полк пересели на И-15 и И-16. Не думали, что придется еще, когда-нибудь подниматься в небо на этих машинах. Однако же пригодились.

Пришлось, правда, вернувшись в Хвойную, организовать повторение пройденного. Все забывается, надо немного поработать с машиной, восстановить технику пилотирования. В разгар тренировочных полетов подошел батальонный комиссар Косачев.

— Из штаба дивизии передали, чтобы вы зашли. Дивизия выделяла транспортные самолеты, с которыми нам предстояло взаимодействовать.

— Здравствуйте, — поднялся навстречу начальник штаба и, не делая паузы, продолжал: — Утрясем все окончательно. Прошу!

Указал рукой на стул.

— Не знакомы?

Только теперь я присмотрелся ко второму офицеру, присутствующему здесь.

— Ну как же! — вырвалось у меня. — Знакомы.

— Да и я, кажется, не ошибусь, если скажу: в Хабаровске встречались? Вы тогда участвовали в поиске нашего женского экипажа, когда мы упали в тайгу.

— Точно.

— Я запомнила. Полина Осипенко представила вас тогда: «Мой товарищ со школьной скамьи».

— Она имела в виду скамью в Качинской школе летчиков. Мы и служили потом вместе.

Валентина Гризодубова в майорской форме выглядела внушительно.

— Так вот, — продолжал начальник штаба, — поскольку, как я понял, после рекордного перелета экипажа «Родины» Москва — Дальний Восток вы не встречались, познакомлю вас повторно. Валентина Степановна Гризодубова командует полком авиации дальнего действия.

— Думаю, что Валентина Степановна и сейчас рекорд устанавливает.

— Рекорд? — насторожилась она.

— Первая в мире женщина-командир авиационного полка.

— Вот видите, не перевелись на фронте галантные мужчины, прокомментировал начальник штаба.

— Товарищ полковник — наш гость, — ответила она с загадочной улыбкой, — так что придется потерпеть комплимент.

— Ну ладно, — сказал начальник штаба. — Приступим. «Неофициальная часть» нашей встречи завершилась.

— Предстоит сложная и важная работа, — продолжал начштаба. — Полк майора Гризодубовой выделил группу самолетов Ли-2 для помощи окруженной Второй ударной армии боеприпасами, продуктами, медикаментами, горючим. Мы не подумали вначале о прикрытии, и из шести машин, отправившихся в первый рейс, две не вернулись.

— Собственно, негде было взять прикрытие, — сказала Гризодубова.

— Так вначале казалось, — уточнил начштаба. — И тогда кто-то вспомнил о старых «ястребках». Некоторые их недостатки в данном случае идут нам на пользу. Их скорость как раз годится для сопровождения Ли-2.

— Но есть и достоинства, — я сам немало думал, как. лучше использовать эти устаревшие машины.

— Что вы имеете в виду?

— Старые истребители обладают хорошей маневренностью. Очень важное качество при защите нескоростного самолета.

— Мы с вами, нескоростники, кажется, начинаем нравиться друг другу…

— Надо тактику изменить, — Гризодубова делает решительный жест рукой. — Нечего нам на высоту лезть. Пора белых ночей. Фашисты нас снизу очень хорошо видят. Пусть они сами поверху ходят. А мы — на малой высоте. Темный Ли-2, идущий над лесами, сверху не так просто заметить.

— Прошу к карте, — пригласил хозяин кабинета. — Вот маршрут. Здесь, на окраине Александровки, в лесу, намечена поляна для посадки самолетов прикрытия. Вот район выброса грузов. Тут, пожалуй, наметим рубеж встречи. Истребители встречают, сопровождают, затем барражируют в районе работы. Она начинается в полночь, продолжается часов до двух — самое темное время, какое сейчас может быть. В общих чертах я сказал все. Остается вам между собой уточнить детали — и за дело. Вы когда будете готовы? — последние слова относятся ко мне.

— Сейчас вылечу ознакомиться с площадкой. Вечером группа будет там. День нужен, пожалуй, чтобы осмотреться, изучить район.

— Хорошо, значит, завтра уже действуем вместе, — Гризодубова встала.

Я заторопился на аэродром. По дороге размышлял об этой неожиданной встрече с Гризодубовой, и все больше овладевало мной удивление. Конечно, летчица-рекордсменка по дальним перелетам — это что-то значит. Перед войной была начальником Управления международных авиационных линий Гражданского воздушного флота СССР. Тесная, можно сказать, связь с дальней военной авиацией. И все же быть женщине командиром полка! Всецело мужского! На войне!

Пока готовили По-2, подошел к гризодубовским самолетам. Их скрывали деревья, из глубины леса подъезжали машины — шла загрузка.

Выбрал двух перекуривающих техников. Любопытство разбирало, но все же прямо спросить не решился.

— Ну и как служится с таким командиром? — улыбкой хотелось скрыть серьезность вопроса.

— С каким таким? — не поняли они.

— Ну, слабый пол все же…

Оба, не сдержавшись, рассмеялись.

— Скажете, однако… Слабый!.. Через пять минут после того, как человек попадает к нам в полк, это слово выветривается у него из памяти.

Хотя они тоже как будто шутили, но все стало ясно…

Мой По-2 держал курс к линии фронта. Внизу указывала путь, стрела железной дороги. Такой ориентир обычно расслабляет — не собьешься. Внизу плыла земля, похожая… Нет, не земля. Говоришь — земля, Представляется что-то черное, черноземное, распаханное. А здесь было зеленое море. Именно — море. С высоты кажется, что воздух под тобой имеет цвет. Легкую такую, едва обозначенную голубоватую сизость. И будто плывешь ты по спокойной глади прозрачно-сизого моря, а все, что внизу, — дно. Оно покрыто зелеными водорослями, лишь покажется иногда пятачок голого песка, да по полоскам расселин проползет крабом машина…

— Что это? — спрашивает Нила, рассматривая дно и что-то шевелящееся на нем.

— Краб, — говорю и тут же ныряю в море. Он шустро удрал от меня за камни, а я, вынырнув, вижу перепуганное Нилино лицо.

— Сейчас же выходи, — требовательно зовет она. — Хочешь, чтобы он тебя укусил, да? Ты что — железный? Поспешно выбираюсь на берег.

— Ну вот, — с детской удовлетворенностью в голосе говорит она. — Надо, чтобы ты слушался жену. Хотя бы в отпуске.

Действительно, у нее так мало возможностей повелевать мной, заботиться…

Странно… Странно и радостно. Сколько людей усеяло берег! Но есть среди всех один человечек… Маленькая, почти девчоночья фигурка у моря… Бронзовая нога пробует краешек воды… Легкое движение головы, чтобы сбросить со лба светлую прядь… Изгиб шеи… Улыбка… Все для тебя особенное, загадочное, трепетно близкое, исключительное. И ты в самом деле из мягкого железа, а она — магнит… Так много рядом людей. Такой большой юрод. Такая большая страна. И есть во всем этом один самый дорогой человек. И ты, как стрелка на магнит, тянешься к нему глазами, мыслями, чувствами…

В левом кармане гимнастерки чувствую тепло. Это ее письмо. Помню его наизусть. Ровные аккуратные строчки и маленькая, обведенная зеленым карандашом ладошка сына. «… Вся наша тыловая жизнь подчинена одному: мы живем для фронта… Нашу бригаду похвалили сегодня в листке-молнии, а мастер сказал мне: „Вот ты проработала две смены над… (дальше полторы строчки густо вымараны) и муж скажет тебе спасибо“… Представляешь, война, а у нас оперу давали… Теперь с едой совсем отлично — нарвали с мамой щавеля и такой украинский борщ сварили, что вся улица сбежалась перенимать опыт…»

Письмо вначале было сложено в треугольник, и на оборотной стороне расплывчато синела печатка: «Просмотрено военной цензурой». Письма тоже «военный фактор», они тоже оружие. И то, что тыл живет для фронта, оружие. И что война — а оперу давали. И даже безбожная ложь, что «теперь с едой совсем отлично». Обман, оказывается, может быть и очень благородным, порой он больше чего-то другого может свидетельствовать о великой честности людей. Не знаю, что там вычеркнула почтовая девчонка в линялой гимнастерке, но главная «тайна» писем, которые делают человека на фронте устойчивее и сильнее, — во всем остальном.