Мы вылетели сразу же.

Пока самолеты приземлялись, пока мы с командиром полка майором Моисеевым решали, куда их поставить, как расположить, есть ли на месте горючее, как-то не обратили особого внимания на то, что поодаль, у низенького приаэродромного здания, собралось немало людей. Они махали нам руками, приветствовали. Чуть в стороне косили траву: кто продолжал работу, а кто, облокотившись на древко косы или граблей, пристально смотрел в нашу сторону, кто вообще бросил занятие и подошел совсем близко к взлетной полосе.

Только потом я обратил внимание, что китайцев тут только, пожалуй, половина. Остальные лица — привычные, европейские.

— Мирно у вас, — сказал я старшему лейтенанту из десанта, который разыскал меня сразу и доложил, что несет тут с несколькими бойцами охранную службу.

— Да, товарищ полковник, — согласился он. — Почти мирно. Не ожидал. Обстановка оказалась в нашу пользу.

— Что вы имеете в виду?

— Ну как же! — его молодое, еще не потерявшее юношеского румянца лицо посерьезнело. — Местное население страшно ненавидит японских захватчиков. И потом в Харбине ведь насчитывается несколько десятков тысяч русских.

— Как относятся к нам? — мне было любопытно.

— Те, что враждебны, притаились или сбежали. А основная масса встретила хорошо. Сами посудите, большинство ведь — это простые люди, обманутые и сагитированные белогвардейцами бежать сюда, приведенные в ту пору в составе своих частей. Да и живут тут они в основном бедно.

Он на мгновение задумался, вспоминая что-то. Наверное, то, о чем ему самому недавно рассказали.

— А сторожилы из русских здесь — это те, что еще работали на КВЖД Китайско-Восточной железной дороге. Россией ведь она и была построена. В девятьсот третьем. Много русских строили ее и потом работали на ней, да так и остались. Ну а кроме всего, выросло уже и новое поколение.

Видно, решал свою задачу десантник со знанием дела.

— Бои были?

— Перестреливались. Вы же знаете, уже через неделю началась капитуляция. Но одни части капитулировали, другие продолжали сражаться — до этих приказ о капитуляции еще не дошел, третьи, хотя им передали, фанатично вели борьбу. Даже и сейчас сопротивляются кое-где. Так что будьте осторожны.

Решив самые неотложные дела, мы с майором Моисеевым и его замполитом майором Пирожком подошли к группе людей, Китайцы, монголы, русские разных возрастов, много женщин и детей. Чуть подальше один продолжал косить. Был он крепок, с копной взлохмаченных волос, бородат — типичный дореволюционный крестьянин. Черные штаны, такая же рубаха, разодранная на спине, с каймой белесой соли по краям широкого мокрого пятна.

Он делал свое дело, будто ничто его не касалось. К нему-то и потянуло меня.

— Что, батя, такой хмурый?

Остановился, внимательно посмотрел из-под густых бровей. Махнул рукой — решился.

— Эх, жизнь сволочная! Было плохо, а теперь еще хуже станет.

— Отчего же хуже?

— Плохо было с японцами, а красные, говорят, и то, что имеешь, отберут.

Нас обступили, в толпе тихим неодобрительным говором обсуждали смелость старика, китайцам торопливо переводили разговор.

— Кто так говорит?

— Все говорят, — хмуро ответил старик.

Начинаем беседовать. Вокруг командира полка, замполита тоже толпятся, слушают. Выясняется, как одурачивали этих людей. С жадностью ловят слова о войне с гитлеровской Германией, о нашей советской жизни, о теперешних событиях.

Подошел старший лейтенант десантник, поманил за собой.

Среднего роста, плотный, крупноголовый человек с седеющим ежиком, в хорошем гражданском костюме, назвал себя:

— Генерал-майор Шелахов.

На него, я знал возложена миссия по организации порядка в городе. Генерал прибыл вместе с десантом, а то, что в гражданском, — так, видно, ему надо было.

Выслушав меня, сказал:

— Машину вам раздобудем. Поезжайте. А вечером прошу в гостиницу, там командный пункт.

«Виллис» с шофером, капитаном, китайцем-переводчиком, двумя автоматчиками и мной пробежал с десяток километров, подкатил к ангарам и строениям.

— Тут и есть завод, — сказал переводчик.

Из-за здания вытягивался строй японских солдат, но переводчик был спокоен.

— Остановись, — сказал я шоферу насторожившись.

Подойдя, остановился и строй, офицер дал команду. Все были при оружии. Офицер отрывисто заговорил, обращаясь ко мне.

Переводчик пояснил:

— Генерал, командир дивизии докладывает, что ведет свою дивизию капитулировать. Это одно из подразделений…

Строй потянулся дальше, а мы стали наблюдать. Японцы прошли к бетонной рулежной дорожке, перестроились. Прозвучала команда, солдаты начали чистить винтовки.

Завод был неподалеку, правда, оказался он не подземным и не очень мощным, просто сборочный завод. В цехах и ангарах — идеальный порядок.

На обратном пути мы еще раз остановились там, где дивизия совершала акт капитуляции. Все выглядело странно для нас. Казалось, это не поверженная армия, на лицах солдат которой должны бы отразиться естественные для такого случая чувства. Нет, все было иначе. Подразделения проходили старательным строевым шагом, по команде останавливались, поворачивались, наклонялись, клали оружие… «Направо»!.. «Смирно»!.. «Раз-два»!.. Словно сотня оловянных солдатиков… Другая сотня. Третья… Винтовки выложены на бетоне идеально ровными рядами, блестели свежей смазкой. В строжайшем порядке, в определенном удалении от приклада, располагались масленка и принадлежности для чистки оружия. На все это о недвижно взирал наш капитан из десанта, неожиданно, видать, вынужденный принимать такой необычный парад, и в глазах его застыло выражение непроходящего изумления.

На другой день произошли два события. На ангары, занятые нашими самолетами и людьми, напали. Я стоял метрах в пятидесяти от ближнего ангара, разговаривал со вчерашними своими собеседниками, и старик в черной разодранной рубахе, который вчера был не очень-то разговорчивым, больше всех забрасывал вопросами.

Неожиданно поднялась стрельба, послышались крики.

За ангаром, пока я добежал, все стихло. Лежало несколько трупов в японской форме. Один японец, без оружия, стоял спиной к ангару, настороженно, словно загнанный зверь, бросал взгляды по окружающему его полукольцу наших бойцов.

— Хотели на нас напасть, — говорил механик Свешников, тяжело дыша и не спуская глаз с японца, а пальца — с курка автомата. — Да вот заметили мы их раньше…

Кто-то шагнул к тому солдату. Глазом моргнуть не успели, как он рванулся, сделал быстрое движение рукой, переломившись в пояс, словно ударили под дых, и, скрючившись, поджав ноги, упал.

— Харакири, — произнес Свешников непривычное слово.

Он отошел и принес нож, взятый у одного из застреленных. Стали с любопытством разглядывать. Толстое, длинное острое лезвие, массивная тяжелая ручка.

— Смотрите, бляхи какие-то на груди. С черепом.

Это были солдаты специальных войск, из бригады смертников. Солдаты, заранее обреченные на гибель, идущие на нее с мыслью, что их отличили высочайшей избранностью, священным долгом перед богом и божественным императором.

— Надо же! Носить нож, чтобы самому себе кишки выпускать, — не переставал удивляться Свешников.

К полудню над аэродромом появились два японских самолета. Зашли одновременно на посадку, подрулили к заправочной машине. Свешников потом рассказывал:

— Я ближе всех стоял. Гляжу, катит самурайский самолет. Совсем рядом. До этого не обращал внимания, а тут смотрю — японский! И летчика вижу: глаза выпучились, а лицо прямо-таки перекосилось. Секунду, другую вглядывался он в меня, а потом как даст по газам, и сразу на взлет, и второй тоже.

Иного быть не могло: летчики не знали, что аэродром уже в наших руках. Ведь наземные советские войска были еще далеко. Поднялись самолеты, долетели до края поля и резко, один за другим, врезались в землю.

— Еще одна разновидность харакири, — прокомментировал Свешников и уточнил по-своему: — Авиахаракири.