— Да, вот что. Вечером приеду вручать награды, У тебя сегодня много будет именинников. Как самодеятельность — подготовили новую программу? Пусть будет праздник как праздник…

Появляется над нами эскадрилья из соседнего полка.

— Кузнецов точно по часам. Давай и мы, — скомандовал Кравченко.

Он выруливает, машина идет на взлет. Поднимаю и я свою шестерку.

Группы расходятся. Теперь слышу комдива только по радио.

— Я — ноль первый, — это он. — Смотреть внимательнее.

За воздушной обстановкой следят с командных пунктов — полка, дивизии, корпуса. Если прямой видимости происходящего нет, КП «видят» по радиодокладам. Поэтому время от времени старшие групп или летчики, действующие самостоятельно, докладывают о себе.

— Я — ноль первый. Подходим… Эфир пока спокоен.

— Я — тридцать первый. У нас чисто. Это мой доклад.

— Я — одиннадцатый, — доклад командира одного из наших полков. Атакуем «юнкерсов».

Солнце слепит. Кажется, все, что оно накопило за зиму, излучает сегодня.

— Я — ноль первый. Видим группу бомбардировщиков. Атакуем.

У нас пока только синь неба да солнце.

Накануне партизаны и разведчики сообщили о предстоящем массированном налете фашистской авиации. Стараемся встречать врага на подступах.

Вижу вдали точки, они приближаются, увеличиваются, уже различимо, что это бомбардировщики под прикрытием истребителей.

— Я — тридцать первый. «Юнкерсы» и «мессершмитты». Идем на сближение.

Эфир густеет звуками. Доклады все отрывистее, все чаще срываются в короткий крик.

— Я — ноль первый. Преследую восемьдесят восьмого!

— Никитин, куда ты девался?

— Леша, отверни! Отверни, Леша!

— Я — Федоренко. Нас зажали. Мы не справимся.

— Я — тридцать первый. Пушкин, помоги ему! Ну и Славгородский! Влез в самую гущу бомбардировщиков…

— Я — ноль первый. Появились фашистские истребители…

— Держись, Костя!

— Десятый, у тебя на хвосте «фоккер»! — Голос выпаливает это с пулеметной скоростью, отчаянным надрывным криком.

— Получай, гад!

Сквозь близкие и громкие звуки доносятся отдаленные:

— Двойка, возьмите на себя верхних…

— Не дай, не дай ему уйти!..

— Командир, берегись!..

Ухо выхватывает из этого хаоса по-прежнему ровный, спокойный голос Кравченко:

— Я — ноль первый. Ранен. Машина плохо слушается. Через какое-то время:

— Я — ноль первый. Прыгаю…

Комдива сбили! Но жив он, жив, и все будет хорошо, ведь над своими прыгнул.

Передаю на свой КП, чтобы нас сменили, — горючее на исходе.

Садимся. Бензозаправщики, оружейники хлопочут возле самолетов.

Приземляется Як-3. Подрулил. Это командир корпуса.

— Подбили комдива, — говорю. — Прыгнул он.

— Знаю…

Но в это время от штабной рации кричат:

— Командир дивизии погиб!

— Не может быть! — Я ничего не понимаю. — Сам слышал, что он прыгает.

Генерал Благовещенский берет микрофон.

— Как — погиб?

— Он, товарищ генерал, дотянул до своего КП. Машина сорвалась, не могла держаться. Он выпрыгнул, мы видели. Но парашют не раскрылся…

Командир корпуса улетел. Во второй половине дня вызвал меня к телефону.

— Как настроение?

— Неважное. Все переживают. Ожидали вечером… Знаете, как его любили!

— Знаю… А погиб ваш командир, как, может быть, никто не погибал. Осколок перебил вытяжной тросик его парашюта. Дернул кольцо — а впустую.

На другом конце телефона какое-то мгновение молча г.

— Вот что. Ожидается новая волна налетов. На заходе солнца. Подготовься. Команду получишь.

Приняв от меня трубку, чтобы перенести ее на аппарат, стоящий на дальнем конце стола, майор Островский повторил:

— На заходе солнца… «Юнкерсы» могут летать до глубокой темноты.

— Верно. А поэтому заготовьте побольше ракет. Может, в самом деле понадобятся при посадке.

Когда команда поступила, группа сразу же поднялась в воздух. На земле договорились: шестеро атакуют, а двое — в группе прикрытия.

В наушниках:

— Будьте внимательны!

И точно, на горизонте, где солнце легло на лес, красное зарево запятналось точками. Я стал считать. Восемнадцать! Может, и больше, может, за ними приближались другие, но считать уже некогда — первые перестраивались для пикирования.

Только ведущий клюнул носом вниз, чтобы разогнать свое многотонное тело для бешеной атаки по пехоте, я ему наперерез — он тут же вспыхнул.

Второго срезал Майоров. Третьего — Соболев.

— Как в учебнике, — не выдержал Соболев.

Разворачиваемся крутым виражом. Очередной фашист уходит в атакующее пике, чтобы сбросить свои бомбы, но он у меня в прицеле. Жму на гашетку, самолет содрогается от пушечных выстрелов, вижу в прицеле дымок…

— Тридцать первый, меня зажали! — это Соболев, и трудно передать его интонацию.

— Вижу!

Соболев — вот он впереди меня кладет машину с крыла на крыло, а за ним два цепких «мессершмитта». Я тут же выстрелил по одному из них — он шарахнулся в сторону.

Бросаю машину вверх. Что-то заставляет оглянуться — ох как он несется на меня! Огонь ему еще далековато открывать. Но мне все равно не уйти. Если отверну, — достигнет и расстреляет. Если вверх, — тоже расстреляет. Крутой вираж — вниз и влево, и навстречу ему!

А, не нравится! Отворачиваешь!

Метров с пятидесяти всадил в него длинную очередь — полетели куски…

В жизни я не видел такой пальбы. Бьют синими толстыми струями «юнкерсы», бьют «мессершмитты», сыплются по небу наши серовато-белые брызги, лупят зенитки, и расцветают их черные, голубые, белые дымки… Голова ходит кругом. Где мы крутились? Как удавалось держаться вместе? Как уцелели?

Возвращаемся. Уже сумерки. Наши встречают морем огня. Горят костры, указывающие направление, палят из ракет, освещая аэродром.

Поставлены самолеты на свои места, остывают горячие моторы: техники, механики, мотористы осматривают, ощупывают заправляют.

Мы стоим гурьбой, еще разгоряченные, еще взволнованные, переживая вновь те моменты, когда сразил врага, когда выручил товарища, когда сам чудом уцелел. Переживаем гибель комдива…

Вдруг на привычной нашей дороге показались три легковые машины, и прямо к нам.

Распахнулась дверца первой — вышел командующий Волховским фронтом генерал армии Мерецков. Еще генералы — члены Военного совета фронта. И наш командир корпуса. Докладываю.

— Где летчики, которые прилетели только что?

— Здесь, товарищ командующий.

— Постройте.

Я скомандовал, он подошел к нашему немногочисленному строю. Повернулся ко мне:

— Кто дрался?

— Все.

— Кто производил первую атаку?

— Я, товарищ командующий.

— Ваш позывной?

— Тридцать первый.

— Спасибо! Очень хорошо, — Подошел ближе к шеренге.

— Ваша фамилия?

— Капитан Соболев.

— Спасибо!

— Ваша?

— Старший лейтенант Пушкин.

— Спасибо! — Каждому крепко жмет руку. Отступил на миг. — Спасибо за отличный бой!

— Служим Советскому Союзу!

Поворотом головы подозвал адъютанта, взял у него блокнот, тот подсветил ему фонариком.

— От имени Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик Военный совет фронта награждает личный состав, участвовавший в этом бою орденом Красного Знамени — капитана Соболева, старшего лейтенанта Пушкина, старшего лейтенанта Соколова, лейтенантов Косолапова, Майорова, Резникова, Федоренко.

И еще раз похвалил:

— Хорошо дрались!

Сделал шаг к машине, но вопрос Майорова заставил обернуться:

— Товарищ генерал, а что же командира нашего забыли?

Командующий медленно подошел к Майорову, положил руку на плечо.

— А командир ваш заслуживает большего.

Только они уехали — над нами в звонком морозном воздухе зашелестело, и следом на дальнем конце аэродрома раздался взрыв.

— Начинает «Берта» свой концерт, — прокомментировал Косолапов.

Быстро пошли к землянке. Запахло порохом, скрипел снег, и под частые шаги Панкина гулко стучал планшет.