— Многие не вернулись, — вздохнула Таня.

Андрей взглянул на нее и вспомнил, как провожали они в армию Василия. Вспомнил пристань, заполненную людьми, белый пароход, прижавшийся к самому дебаркадеру. Вспомнил высокого, плотного, напыщенного Петухова, Петляева, стоявшего в самом хвосте колонны с озабоченным видом… Их он уже никогда не увидит… Вспомнил и других, ушедших из дружной заводской семьи… Хорошего товарища, друга, лучшего своего помощника Александра Тихоновича Лугового, замечательного умельца Кузьму Никитича… Эти живы. Война пощадила их… но тоже не вернутся. В другие места, далеко от Приленска, послала их партия…

— А Седельников так и ушел от фронта? — спросил Василий.

— Седельников? — нахмурился Андрей. — Вот уж этого подлеца и вспоминать не хотелось. Это была примечательная семейка, батя его раскрылся в самом начале войны.

— Это я знаю, Татьяна рассказывала. А вот Михаил куда исчез?

— Трудно сказать. Работал он в Северном порту. Когда Артемия арестовали, Чебутыркин рассказал мне, кто испортил сто двадцать восьмую партию.

— Кто же? — с интересом спросил Василий. — Эту историю я хорошо помню. Много шуму было. Ты мне про это ничего не рассказывала, — обернулся он к жене.

— Сама первый раз слышу, — удивилась Таня.

— Верно, — подтвердил Андрей. — Кроме меня, никто на заводе об этом признании Чебутыркина не знает. Кожи испортил Мишка Седельников.

— И вы промолчали! — воскликнула Таня.

— Нет, почему же, — улыбнулся Андрей. — Куда следует сообщил. Михаила стали разыскивать, но не нашли. Он еще до этого скрылся из Северного порта.

— Да, семейка! — Василий поморщился, — И вспоминать о такой нечисти неохота. Падаль!..

— Ну, мужики, заболталась я с вами, — спохватилась Таня. — Можно чай подавать или?.. — она взглянула на мужа.

— Еще по одной? — спросил Василий и потянулся к непочатой бутылке.

— Нет, нет, — замахал руками Андрей. — У меня завтра день рабочий.

— Ну, — развел руками Василий, — потчевать можно, неволить грех. Давай чайку, Танюша, погорячее да покрепче.

Глава четвертая

Увидеть Москву — всегда, с детских лет, было заветной мечтой Саргыланы. Только мечта эта казалась ей почти неосуществимой. Ну кто и зачем повезет в Москву — столицу мира — маленькую, никому не известную якутскую девочку? Саргылана с жадным вниманием слушала рассказы о Москве, и побывавшие там — а в далеком северном колхозе таких нашлось всего двое — были в глазах ее людьми особенными, необыкновенными. Саргылана перечитала о Москве все, что только можно было достать в колхозной избе-читальне, вырезала из «Пионерской правды» и хранила снимки Москвы. Переезжая в Приленск, Саргылана невольно подумала, что теперь она будет жить ближе к Москве… Но все-таки очень далеко.

И вот совершенно неожиданно, как северное сияние, внезапно вспыхнувшее над головой, ее озарило огромное счастье.

Все, что происходило в этот счастливый день, все, до мельчайших подробностей, запомнилось Саргылане.

Проснулась Саргылана раньше обычного. Комната была полна солнечного света — в конце апреля в Приленске очень много солнца. Саргылана раскрыла глаза и, слегка щурясь от яркого света, тихо, радостно засмеялась. Она чувствовала, что вся наполнена какой-то особой, чистой, прозрачной радостью. Отчего? Трудно было это объяснить.

Вчера вечером в заводском клубе шел новый фильм. Она была в кино с Федей. Они не в первый раз ходили вместе в кино. И ничего особенного в этот вечер не случилось. Они и разговаривали между собой меньше, чем обычно. Федя, всегда такой оживленный, даже шумливый, был весь вечер задумчив и молчалив. И ни разу не назвал ее чернобровой. Во время сеанса Саргылана повернулась к Феде и смутилась. Федя смотрел на нее. Вряд ли он видел, а если и видел, то вряд ли понимал, что происходит на экране. Как хорошо, что в полутьме зала никто — главное Федя — не мог разглядеть яркого румянца, выступившего на щеках Саргыланы. Больше она ни разу не решилась взглянуть на него и до конца сеанса, не отрываясь, усердно смотрела картину.

Когда сеанс окончился, Саргылана встала и, все еще не оглядываясь, медленно пошла к выходу со спокойным, почти строгим выражением лица.

— Я провожу тебя, Лана? — спросил Федя, когда они вышли из клуба.

Так он ее никогда еще не называл, да и произнес он это имя как-то особенно — ласково и несмело.

— Ну конечно, — весело ответила Саргылана и взглянула на него смеющимися глазами.

Федя осторожно взял ее под руку, но она вырвалась и, задорно бросив ему через плечо: «Если догонишь», — со звонким смехом побежала вперед.

Федя догнал ее уже за углом в переулке. Она сама взяла его за руку, и смеющиеся, запыхавшиеся, они быстро дошли до ее дома. Федя, конечно, хотел постоять у крыльца, он так много собирался ей сказать, хотя неизвестно, удалось ли бы ему это, — в такие минуты, как назло, вся смелость куда-то исчезает и язык словно присыхает к гортани. Но сегодня его смелость не подверглась испытанию. Саргылана крепко пожала ему руку, очень тепло сказала:

— До свидания, Федя! — и скрылась за гулко хлопнувшей дверью.

Егор Иванович еще не спал. Он заметил сияющее лицо Саргыланы.

— Весело было в клубе? — спросил он.

— Да, картина очень интересная. — Не совсем впопад ответила Саргылана и прошла в свою комнату. Егор Иванович услышал, как она, напевая, принялась взбивать подушки.

Уснула она не сразу.

Вот и все. Судите сами, произошло ли вчера вечером что-либо особенное и почему сегодня утром так много солнца в душе Саргыланы.

«Беда одна не приходит», — была такая пословица. А вот о радости не сложили. Видно, не так много радости было у людей раньше. А вот у Саргыланы радость пришла на радость…

Вечером, в то самое время, когда Саргылана и Федя смотрели в клубе кино, в кабинете директора происходил немаловажный для них разговор.

Таня пришла с предложением послать одного или двух молодых рабочих в Москву — изучить опыт новаторов на передовых предприятиях. Андрею мысль понравилась. Позвонили в горком Котлову. Тот одобрил и пообещал через полчаса сообщить мнение горкома.

— С Василием Егорычем хочет посоветоваться, — подмигнул Андрей Тане.

— Василий Егорович нас поддержит, — уверенно сказала Таня.

— Безусловно.

Через полчаса Еремеев сам позвонил на завод.

— Ну, беспокойный народ, — начал он шутливо, — опять с предложениями. Одни хлопоты с вами.

— Все в порядке, старик поддерживает, — шепнул Андрей Тане, зажав трубку рукой, а потом весело ответил Еремееву:

— Вы только разрешите, Василий Егорович, а уж мы организуем сами.

— Сами, — повторил Еремеев. — Нет, товарищ директор, придется и нам этим делом заняться. Дело стоящее. Пошлем не одного вашего человека, а целую группу с основных предприятий города и из ученых мужей кого-нибудь. Вы кого наметили?

— Мы думаем послать двоих, — начал Андрей.

— Двоих много, — перебил Еремеев, — а одного в самый раз. Посоветуйтесь, завтра сообщите кандидатуру в горком. За хорошую инициативу спасибо.

— Одного, — повторил Андрей, когда Еремеев положил трубку, — одного еще труднее подобрать, чем двоих.

И вот тогда Таня и сказала:

— Знаете что, Андрей Николаевич? Давайте пошлем Саргылану Ынныхарову.

Несколько дней Саргылана ходила сама не своя.

— Ног под собой не чует, — говорила Таня, внимательно наблюдая за девушкой.

Мысль о предстоящей поездке заполнила все существо Саргыланы, вытеснила все остальные переживания. Даже радостное чувство от последней встречи с Федей потускнело, перестало восприниматься как что-то исключительное. Правда, когда Саргылана узнала, что ее посылают в Москву, она подумала: «Чудесно бы поехать вместе с Федей, но это уж было б счастье через край».

— Иногда мне кажется, что все это хороший радостный сон, и я боюсь проснуться, — говорила она подругам, мечтательно улыбаясь.