— Удивлены? — секретарь горкома улыбнулся широкой добродушной улыбкой, и сразу стало видно, что он еще очень молод, во всяком случае, значительно моложе Василия.

— Не понимаю, товарищ Котлов, — признался Василий.

— Сейчас поймете. Директор на заводе есть — менять его нет причины. Секретарь парторганизации тоже имеется, и тоже неплохой. Да вы его лучше меня знаете, — и секретарь снова улыбнулся.

— Товарищ Котлов! — уже с обидой в голосе произнес Василий. — Я в начальники не напрашиваюсь. На заводе рабочие нужны. И для меня станок найдется.

— Опять вы меня не поняли, товарищ Парамонов. Рабочие на заводе, конечно, нужны. Это хорошо, что вы о своем станке помните. Но нам руководители нужны. Мы обязаны каждого коммуниста использовать по-хозяйски. Правильно я говорю?

— Товарищ Котлов! Был я в цехе. Старых рабочих совсем мало. Все молодежь. А ведь их учить надо… Пустите на завод. Поработаю немного, а там видно будет.

Секретарь горкома знал положение на заводе. И была такая минута, когда он едва не уступил доводам Василия. Но тут же вспомнил, сколько незамещенных должностей в номенклатуре горкома.

— Нет, товарищ Парамонов, не могу удовлетворить вашу просьбу. Но раз вы настаиваете, посоветуемся с первым секретарем.

Он снял трубку и набрал номер.

— Василий Егорыч! Говорит Котлов. Прошу совета.

И Котлов коротко передал свой разговор с Василием.

— Товарищ Еремеев просит вас зайти сейчас к нему. Вы знаете, как пройти к обкому?

— Знаю, — кивнул Василий, попрощался и вышел.

В приемной первого секретаря обкома не было никого, кроме девушки, занятой подшивкой каких-то бумаг. Это удивило Василия: он приготовился к долгому ожиданию. Уже потом он узнал, что Еремеев не выносил очередей в своей приемной и точно назначал время приема каждому посетителю. Василий назвал свою фамилию.

— Проходите, — сказала девушка. — Василий Егорович вас ждет.

Василию не один раз приходилось ранее встречаться с Еремеевым. До войны Еремеев часто бывал в цехах завода. В последний раз Василий видел Еремеева в январе сорок второго, на Западном фронте. Еремеев приезжал во главе делегации трудящихся Приленска, привозившей подарки бойцам действующей армии. Но на прием к секретарю обкома, руководителю партийной организации целого края, Василий шел впервые и оттого чувствовал некоторое смущение.

Впрочем, смущение это быстро прошло. Едва Василий переступил порог кабинета, Еремеев легко встал ему навстречу, поздоровался за руку, усадил в кресло. Василий увидел, что внешне Еремеев почти не изменился. Только больше серебра стало в жестких, коротко остриженных волосах — виски совсем побелели, да резче обозначились морщины на переносье и возле глаз. Но сами глаза были те же — живые, острые, как и шесть лет назад.

Еремеев внимательно осмотрел три ряда орденских ленточек на груди Василия.

— Так. Воевал, вижу, неплохо. Надеюсь, и работать так же будешь.

— Вот насчет работы, Василий Егорыч… — начал было Василий, но Еремеев перебил его:

— Что, не договорились с Котловым? — Еремеев едва приметно улыбнулся одними глазами. — А зря! Прав он. Прав. Ставить тебя к станку — это расточительство. У нас, якутов, поговорка есть: «Словно медведь, ловящий муравьев». Понял? Нам надо по-хозяйски. По-хозяйски, — подчеркнул Еремеев, и Василий почувствовал, что Еремеев любит это выражение «по-хозяйски» и что Котлов перенял его от первого секретаря.

— Ты еще не огляделся, товарищ Парамонов, и многого не заметил. Наш Приленск изменился. Еще больше изменился наш край. Но это все только начало. Впереди большие дела. Надо развивать хозяйство, товарищ Парамонов, осваивать наши огромные природные богатства. Поставить их на службу советскому народу. На решение этих задач надо поднимать наших людей. Кто будет поднимать? Мы, коммунисты. Очень большая задача для партийной организации. Поэтому лучших из лучших направляем сейчас на партийную работу. Правильно! — и медленно, с расстановкой закончил: — Потому что это самая трудная работа!

— Понимаю я это, Василий Егорыч, — сказал Василий, — а на завод все же тянет. Ведь, можно сказать, вырос там!

— Это я тоже понимаю. Но коммунист должен идти туда, где он нужнее. Я вижу, ты согласен со мной… Работать будешь в горкоме. По рукам? — Еремеев широко улыбнулся, встал и протянул руку.

— По рукам, — ответил Василий.

Глава третья

В характере Саргыланы было много хорошего упорства. За это ее уважали даже старики в колхозе. Подруги знали: она не отступится от начатого дела. Поэтому, когда однажды — это было в конце второй или начале третьей недели их пребывания на заводе — Саргылана заявила, что жалеет о своем приезде и, наверное, уйдет с завода, подруги искренне удивились и даже не очень этому поверили, хотя Саргылана всегда говорила только правду и это тоже всем было хорошо известно.

Завод, о котором так мечтала Саргылана, стал казаться ей скучным. Первые дни она с искренним увлечением, больше того — с жадностью изучала свою машину. Пояснения инструктора она слушала с восхищавшим его вниманием. Пытливым, заинтересованным взором следила за каждым движением, улавливая каждый жест. После конца смены подруги уходили из цеха. Саргылана оставалась и подолгу стояла около машины, наблюдая за искусной работой стахановца, запоминая каждый его прием.

К концу недели она уже работала на машине, а еще через несколько дней стала выполнять норму. Все поздравляли ее. Егор Иванович сиял от удовольствия.

— Не девка, золото, — нахваливал старичок-инструктор.

Таня в беседах с работницами ставила ее в пример другим.

Это было, конечно, очень приятно. И все же, как только Саргылана почувствовала, что начала понимать машину, уверилась в своей способности заставить машину слушаться себя, — работать стало неинтересно.

Нетрудно понять, что Саргылана вовсе не испугалась трудностей, напротив, легкость, с которой она достигла своей цели (она не видела, да и не могла видеть, что это лишь первый этап, что будут последующие и потруднее) расхолодила ее.

— Немного ума нужно, чтобы пришивать подошвы к сапогам. Стоило для этого кончать семилетку, — сказала она подругам.

Хохотушка Варя фыркнула: «Переучилась», а Надя ничего не сказала, только укоризненно покачала головой.

Трудно было сказать об этом Егору Ивановичу. Жаль было огорчать его. Только через несколько дней решилась Саргылана на трудный разговор.

— Дядя, я хочу поступить в педучилище, — как бы между прочим сказала она, накрывая на стол к ужину. И искоса взглянула на Егора Ивановича: как примет он это сообщение?

— В педучилище? — переспросил Егор Иванович. — Жадная ты. Смотри, трудно будет. На заводе много учиться надо.

— Совсем уйду учиться… С завода уйду.

Старик сдвинул выцветшие брови, молча набил трубку, раскурил ее и сказал:

— Ты что же так? Словно бурундук, которому в нос попала стрела.

— Ты не понял меня, дядя, — тихо сказала Саргылана.

Егор Иванович ничего не ответил, продолжая молча курить трубку.

— Ты думаешь, что трудно показалось. Совсем нет. Нас, комсомольцев, учили не бояться трудностей. Не думать о себе, а идти туда, где принесешь больше пользы… Я могу быть учителем. Это очень нужно. Ты знаешь, как нужны учителя там, у нас на севере… А здесь может каждый. Не надо учиться семь лет.

— Твои подруги знают? — спросил Егор Иванович.

— Да. Я им говорила.

— Татьяна Петровна тоже знает?

— Нет… Не знает.

— Иди сейчас же, скажи подругам: «Я пошутила». Пусть никому не говорят. Узнает Татьяна Петровна, тебе будет стыдно.

— Дядя, я решила. Я пойду учиться.

— Хорошо. Завтра вместе пойдем к Татьяне Петровне.

Больше в этот вечер Егор Иванович не сказал ни слова.

Таня внимательно выслушала Егора Ивановича. Саргылана сидела напротив нее с каменным лицом. «Девушка с характером, — подумала Таня, — эту не заставишь, разве что убедишь».