— Прости меня Таня, что обидел я тебя тогда.

Все еще прижимаясь к Клаве, Таня подняла к нему лицо.

— Я не обиделась, Алеша. Я просто пожалела тебя за то, что не понимаешь ты ничего… Но ведь потом ты понял… знаю, что понял… — И тут же спохватилась: — Ну и хороша же хозяйка, одними разговорами обходится. Нет, чтобы угостить гостей.

— Не хлопочи, Танюша, — попыталась остановить ее Клава, — мы только на минутку зашли.

— И слушать не хочу. Никуда вы не уйдете. Мне сегодня на людях быть надо. Душа поет. Шурик, неси посуду. Наташа, ты у нас свой человек, помогай накрывать на стол.

— И я, и я, мама, — устремился за ними восьмилетний Алеша.

— Нет, сынок, — остановила его Таня, — у нас лишней посуды нет. Ты уж лучше покажи Мише свои кубики и книжки.

— Хорошо, — солидно согласился Алеша. — А чай пить вы нас позовите, — и повел двоюродного братишку в детскую комнату.

— Тебе, Алексей, можно налить стопочку? — обратилась Таня к Кононову, когда все сели к столу.

— Спасибо, Таня. Не буду.

— Что с человеком делается, — засмеялась Клава. — Ты не заболел ли? Да уж выпей.

— Выпьем. С Василием. С победителем.

Таня уловила оттенок горечи в последней фразе Кононова и со свойственной ей чуткостью поняла его.

— Ты тоже победитель, Алеша, — сказала Таня. — Мы все победители. Все советские люди… Ну, чего ты затуманился? И ты не меньше других, — она посмотрела на покалеченную руку Кононова, — отдал для победы. Вы с Василием ушли на фронт с первых дней войны…

Она на минуту смолкла и снова заговорила тихо, задумчиво:

— За этим столом провожали мы его. Где сейчас Алексей, там сидел Федор Иванович, а где Наташа — сидел Вася…

— А ты, мама, где сидела? — спросил Алеша, вынув изо рта кусок сахару.

— Я? Я, сынок, почти что не сидела. Все на кухню выбегала, слезы вытирать.

Все приумолкли, даже дети.

— Да, слезы вытирала, — повторила Таня. — А теперь, ты знаешь, Клава, сижу и думаю: какая же я счастливая!

Когда Андрей подъехал к Таниной квартире, ребята сидели на крыльце, нарядные и сияющие.

— Мама! — в один голос закричали оба. — Машина пришла.

Через минуту на крыльцо вышла Таня. Темно-синее платье простого фасона было ей очень к лицу. Она казалась в нем выше и еще стройнее. Внешне она была совершенно спокойна. Только большие голубые глаза лучились от радостного ожидания, охватившего ее. Под глазами легли тени: эту ночь она не смыкала глаз.

Большие и трудные годы наложили свой отпечаток. Лицо Тани стало строже и одухотвореннее и от этого стало еще лучше. Легкие морщинки между тонких бровей не только не портили этого лица, но, напротив, придавали ему особое обаяние. Такой ее Андрей еще никогда не видел.

«Как красит женщину счастье! — подумал Андрей. — И как счастлив тот, кого полюбит такая женщина».

И еще он подумал, как выросла Таня за эти годы, как изменилась по сравнению с той застенчивой маленькой женщиной, которая с робким выражением на детски простодушном лице вошла к нему в кабинет несколько лет тому назад.

«А каким стал Василий? В ее памяти он такой, каким был до разлуки. Веселый, иногда немного грубоватый, сильный и заботливый…

Она думает, что ей нужен именно тот и такой же, который ушел, но будет грустно, а потом и тяжело, если он остался только таким же…»

Ребята заспорили, кому ехать на переднем сиденье.

— Ты не узнаешь папу, и мы можем проехать мимо него, — убеждал Шурик.

— Нет, узнаю, узнаю, — горячо настаивал Алеша.

— Садитесь оба, места хватит, — разрешил их спор Андрей, и ребята, довольные, уселись рядом с шофером.

Машина, миновав горбатые улочки Рабочей слободки, вырвалась на большак. Ясное, безоблачное небо предвещало знойный летний день. В прозрачном воздухе не успевшего еще запылиться утра горы, обступившие долину, вырисовывались особенно ярко и отчетливо. Густая зеленая лавина тайги сбегала с гор по распадкам и расплескивались по долине отдельными, редко разбросанными рощицами и перелесками. Далеко впереди, под самой горой, блеснуло озеро.

Андрей оторвался от оконца и обернулся к Тане.

«На этом озере охотились мы с Василием Михайловичем», — хотел сказать он. Но не сказал ничего. Таня, не отрываясь, смотрела через головы ребят, и вся ее устремившаяся вперед фигура выражала нетерпеливое ожидание.

Андрей подавил невольный вздох.

«Как хорошо, когда есть кого ждать, есть кого встречать… Трудно одному. Пусто на душе… Промелькнула надежда на счастье и… прошла стороной… Где ты, Оля?..»

И снова, в который раз, ожило в памяти прошлое… Берег реки, знойный день. Стремительный бросок в воду за утопающей девушкой… Приход Ольги на завод… Разговор после пожара… Поездка на остров… Летняя лунная ночь на острове… И последнее — отплывающий пароход и Ольга на палубе… Несколько писем, и все. Так мало и так много…

Круто развернувшись, почти с полного хода, машина остановилась у аэровокзала. В другое время досталось бы шоферу, но тут Андрей даже не заметил его лихости. Он быстро прошел к окошечку диспетчерской.

— Как самолет из Байкальска?

— На подходе, — спокойно ответил диспетчер.

— Пойдемте на перрон, — пригласил Андрей Таню.

На площадке у выхода на летное поле уже стояла небольшая группа: дежурный с красной повязкой на рукаве, двое носильщиков и несколько встречающих. Андрей подошел к ним.

Ребята увидели самолеты, рядами стоявшие по краям огромного поля, подтащили Таню к самой оградке и принялись ожесточенно спорить: на каком самолете прилетит папа.

— Ведь верно, мама, верно? — тормошили они мать, перебивая друг друга.

Но Таня их плохо слышала. Она пыталась представить Василия в офицерском мундире, как на фотокарточке, присланной в последнем письме. Но этот образ получался неясным, смутным; перед ней, как живой, стоял другой Василий, в темном пиджаке, с котомкой за плечами в шеренге призывников на заполненной людьми площади.

Андрей подошел к Тане и тронул ее за плечо.

— Показался.

Сперва Таня ничего не могла разглядеть, потом различила темную точку, повисшую над гребнем горной гряды. Точка медленно увеличивалась, постепенно принимая очертания самолета. Донесся рокот моторов. Самолет прошел над вокзалом, сделал разворот, на миг скрылся за высоким зданием ангара и, плавно снижаясь, опустился на дорожку.

— Пойдемте, — позвала Таня Андрея.

— Самолет подойдет сюда, — успокоил ее Андрей.

Покачиваясь на покрытой крупным щебнем дорожке, самолет подрулил к вокзалу. Оглушительно взревели моторы, вихрь пыли обдал встречающих, и вдруг все смолкло. Носильщики бойко побежали к самолету, толкая перед собой передвижную металлическую лесенку на колесах.

Первым из открытого люка показался высокий летчик в фуражке с крылатой кокардой.

— Папа, — крикнул Алеша, но Шурик сердито дернул его за руку, и он испуганно замолчал.

Вторым вышел Василий.

На мгновение он остановился на площадке лестницы, отыскивая в толпе своих, и Андрей увидел, что Василий внешне почти не изменился. Только в новенькой щеголеватой офицерской форме он выглядел более сухощавым и подтянутым.

— Вася! — громко крикнула Таня, и все стоявшие у самолета расступились и пропустили ее.

Василий, перехватив чемодан в левую руку и придерживаясь правой за поручни, быстро сбежал по лесенке, стряхнул кому-то прямо в руки висевший на плече баян и, подхватив бросившуюся к нему Таню, поднял ее, как ребенка, на руки.

— Вот это по-солдатски, — весело и добродушно сказал кто-то в толпе.

Ребятишки с радостным криком прижались к отцу.

Андрей почувствовал, что какой-то сладкий ком подступил у него к горлу, и отвернулся, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.

— Я против того, чтобы посылать вас на кожзавод, — сказал секретарь горкома Василию.

Василий посмотрел на него с недоумением. Только что секретарь похвалил его за привязанность к родному коллективу.