— Саргылана, ты ошиблась, — сказала Таня, обращаясь к девушке, когда Егор Иванович вышел, оставив их в цеховой конторке вдвоем. — Быть передовой — а ты должна быть передовой — не так просто и не так легко.

Этот день был тяжелым для Саргыланы. Машина все время капризничала. Вызывалось ли это взволнованностью девушки, словно утратившей свое так счастливо постигнутое искусство спокойной, уверенной работы, или машина разладилась, или то и другое вместе, только работа у Саргыланы не клеилась. Чем больше она старалась, тем меньше слушалась ее машина. Все чаще и чаще необработанные пары обуви уплывали по конвейеру.

Вконец измучившись, она нажала кнопку — вызов дежурного монтера. Но, видимо, монтер был занят у другой машины: никто не шел. Саргылана повторила вызов длинным, настойчивым звонком.

— Что случилось, чернобровая? — раздался веселый голос за ее спиной.

Саргылана с негодованием оглянулась. Разве до шуток тут! Но строгие слова остались невысказанными. Перед ней стоял Федя.

Она покраснела и виновато ответила:

— Не шьет машина. Ничего не могу поделать, товарищ Данилов.

— Попробуем помочь твоему горю, — все так же весело сказал юноша.

Саргылана заметила: ему понравилось, что она его знает.

Федя две-три секунды сосредоточенно всматривался в машину — Саргылане было видно, как морщинки сбегали у него к переносью, — потом несколько раз медленно передвинул рукой приводной шкив и нахмурился еще больше. Из висевшей через плечо брезентовой сумки он достал большую отвертку с темной замасленной деревянной ручкой, ослабил какой-то винт в головке машины, провернул еще раз шкив и снова закрепил винт, с силой нажимая на отвертку.

— Подержи, пожалуйста, — сказал он Саргылане, подавая ей отвертку, а сам включил мотор, снял с конвейера плывущую мимо пару сапог и начал обрабатывать ее.

Машина заработала. Обрадованная Саргылана с восхищением смотрела на Федю. Она уже собиралась благодарить его, но Федя остановил машину, отложил сапог в сторону и сказал:

— Дело серьезное, надо разбирать всю головку. Игловодитель менять придется.

Он достал из кармана синей рабочей тужурки блокнот, написал записку и подал ее Саргылане.

— Сходи в кладовую, принеси детали. Я пока разберу головку.

Саргылана так поспешно кинулась выполнять поручение, что едва не столкнулась с низкорослым плотным человеком, подходившим к ее машине. Она так быстро прошла мимо него, что успела заметить только тонкие ободки золотых очков, придававших его гладкому холеному лицу строгий и значительный вид, и темно-коричневый, с красной ниткой костюм, хорошо сидевший на его коренастой фигуре. Саргылана не имела привычки оглядываться и поэтому не видела, что незнакомец обернулся ей вслед и проводил ее внимательным, изучающим взглядом. При этом в его темных, широких, чуть раскосых глазах промелькнуло выражение не то приветливое, не то игривое.

Когда Саргылана вернулась с деталями в руках, незнакомец все еще стоял около ее машины, разговаривая с Федей.

— Обязательно приходите, мой юный друг, — говорил он Феде по-якутски, — мы возлагаем на вас большие надежды. У нас так мало своей технической интеллигенции.

— Благодарю вас, Иннокентий Аммосович, я приду, — отвечал Федя.

— Непременно, непременно, — повторил незнакомец, приветливо потрепав Федю по плечу. Он еще раз внимательно оглядел Саргылану с головы до ног и удалился медленной, плавной походкой.

Этот внимательный взгляд и весь необычный вид незнакомца вызвали у Саргыланы сильное любопытство. Она еще была мало знакома с Федей, чтобы задавать ему вопросы, не относящиеся к работе. Но ее поразило, что незнакомец — такой солидный и внушительный — разговаривал с Федей по-якутски, и она не могла не спросить.

— А я слышала, что кто живет в городе с русскими, тот свой язык забыл.

Федя оторвался от машины, посмотрел на Саргылану, потом улыбнулся и сказал:

— Теперь сама видишь, что это неправда.

Саргылану ободрили улыбка и дружеский тон ответа.

— Мы с тобой всегда будем говорить по-якутски, — сказала она.

— Почему всегда? — возразил Федя уже серьезно. — Нам надо хорошо знать и русский язык. Это тоже родной язык. Ведь мы комсомольцы.

И он хотел еще многое сказать Саргылане, так хорошо было разговаривать с ней, но вовремя спохватился. Ведь они на работе — конвейер ждет.

— Машина в порядке. Можешь работать, — сказал он, пропуская Саргылану к машине.

— Большое спасибо, — от души поблагодарила она и принялась за работу.

Федя стоял возле и смотрел на проворно работающую Саргылану. Он был доволен, даже, можно сказать, горд тем, что так быстро исправил повреждение, — он видел, с каким уважением взглянула на него Саргылана, когда благодарила. И в то же время нельзя было не сожалеть, что надо уходить, особенно когда знаешь: вновь твоя помощь вряд ли скоро понадобится.

Федя постоял еще некоторое время, как бы проверяя ход машины, и с видимой неохотой пошел в конторку.

— Так не забудьте, Андрей Николаевич, мы ждем вас к семи часам, — напомнила Таня Андрею еще утром.

Он и помнил. Как можно было забыть? По-настоящему, обстоятельно и подробно, они еще не поговорили с Василием. А поговорить было о чем. Шесть лет не виделись.

И все же Андрей запоздал. Заседание в исполкоме закончилось в восьмом часу. Перешагивая через ступеньки с неприличной торопливостью, Андрей спустился по лестнице, растормошил мирно дремавшего шофера и попросил ехать как можно скорее. По пути пришлось еще остановиться около «Гастронома», купить ребятам конфет. Принимая из рук продавщицы коробку, на крышке которой распластался в быстром беге олень с ветвистыми рогами, Андрей представил, как обрадуются Шурик и особенно его любимец живой, юркий Алеша, и невольно улыбнулся.

Доставлять детям радость, даже такую маленькую, было для Андрея искренним удовольствием.

«Видно, старею, к детишкам тянет, — подумал Андрей, и тут же промелькнуло: — А своих-то нет… Да».

Таня упрекнула Андрея:

— В обиде я на вас, Андрей Николаевич. Весь пирог засушила, вас ожидавши. Понадеялась на вашу аккуратность. К семи обещали.

— Полно тебе, Татьяна, — широко улыбаясь, возразил Василий, — не в пироге суть.

— А в чем же? — лукаво спросила Таня.

— В посудине, — подмигнул Василий, кивая на бутылки.

— И даже не в этом, Василий Михайлович, — тоже улыбаясь, сказал Андрей, — в дружбе нашей, в душевном разговоре.

— А оно, — снова подмигнул Василий, — душевному разговору не препятствует.

— Ох, философ ты мой, — сказала Таня и поспешила на кухню.

Пирог, даже и слегка переспелый, был отменно хорош. Под пирог выпили за возвращение с победой.

Дети уже давно спали. Давно уже опустела бутылка, а Василий все рассказывал. И слушая его, и Андрей и Таня вспоминали скупые сводки Информбюро, волнующие сообщения «В последний час», торжественные приказы Верховного Главнокомандующего.

Большой и трудный путь прошел Василий. После тяжелого ранения под Воронежем долго лежал он в госпитале. Был при смерти, но выжил на удивление врачам. Успел вернуться в полк за неделю до Орловско-Курской битвы. Форсировал Днепр, освобождал Киев. Закончил войну в Праге.

— Наш корпус последним отвоевался. К началу я немного запоздал, — усмехнулся Василий, — но зато воевал до последнего дня, можно сказать, часа… А вот друг мой самый близкий… Саша Горлов, тоже сибиряк, шахтер черемховский… в последнем бою погиб. Часу ему и не хватило…

Василий помолчал, охваченный воспоминаниями.

— В тот же день, еще не похоронили его, письмо пришло ему. Мне передали — ответ написать. От невесты письмо. Невеста у него была, тоже в армии служила. Крепко любил он ее, много мне о ней рассказывал. Тоже сибирячка. Ольгой звали…

Андрей вздрогнул и, стараясь не встретиться глазами с Таней, спросил Василия:

— А фамилию ее… помните?

— Не было фамилии в письме… и адреса тоже. Он-то ведь знал, к чему было ей писать. Так и не ответил я на это письмо…