— Меньше всего я думала встретить здесь тебя, Андрей, — сказала Людмила.

— Да, это действительно неожиданная встреча, — он попытался улыбнуться. — Ты живешь в этом городе?

— Нет, — покачала головой Людмила, — я живу на колесах, — она невесело усмехнулась. — В городах я выступаю.

— Выступаешь? — переспросил Андрей.

— Ну да. Я и сейчас иду на концерт. Видишь, и ноты со мной, — показала она сверток Андрею. — И, как всегда, опаздываю. Артисты наши уже волнуются. Ну, а ты как?

Андрею послышалась усмешка в вопросе, и он вяло ответил:

— Да все так же. По-прежнему.

— Ну, прежде ты скучать не любил, — усмешка прозвучала еще сильней, и Андрей, досадуя на себя за то, что его это задевает, ответил уже с оттенком вызова:

— Скучать мне и теперь некогда.

— И с кем же ты теперь не скучаешь? — она подчеркнула это «не».

И как ни странно, именно эта попытка Людмилы уколоть его вызвала у Андрея прилив острой жалости к этой на вид такой независимой и гордой женщине. Он понял, что Людмила не только не нашла своего счастья в жизни, но даже потеряла надежду найти его и что ее самоуверенный вид — это только защитная маска, дань жестокой необходимости. Он имел право жалеть ее: он-то ведь еще ждал и надеялся, возможно, это было наивно, но все же у него была надежда. А надежда — великое дело.

Но живое человеческое сердце не может ограничить себя только надеждами на будущее, оно жаждет отклика в настоящем, и было такое мгновение, когда Андрей готов был сказать об этом Людмиле, и она готова была услышать его слова.

Но он не сказал ничего.

— Прости меня, я должна идти, — сказала, наконец, Людмила и протянула Андрею руку. — Извини, что я не приглашаю к себе. Мы с концерта едем прямо на вокзал. Наш поезд уходит вечером.

— Жизнь на колесах, — повторил Андрей ее слова.

— Да, — она подняла на него глаза и очень просто сказала: — К чему постоянное гнездо, если оно пустое?

Она повернулась и быстро пошла, придерживая рукой путавшееся в ногах длинное темное платье.

Андрей сидел на решетчатой садовой скамейке в тенистой береговой аллее парка. Сидел уже долго. Сперва он хотел дождаться конца концерта, проводить Людмилу на вокзал, потом решил, что ни ему, ни ей от этого не станет легче.

«Даже если собрать все черепки — вазу не склеишь», — подумал он с ожесточением. Да и зачем пытаться… Он чувствовал, что ни Людмила, ни любая другая женщина, будь она даже воплощенным совершенством, не сможет заставить его забыть Ольгу, И снова мысли его вернулись к Ольге… к Ольге, может быть, давно забывшей его…

От реки тянуло вечерней свежестью. Издалека доносились приглушенные расстоянием звуки вальса, и временами слышались голоса и смех бродивших по соседним аллеям пар.

Многочисленные огни противоположного высокого берега дробили в темной струящейся воде свои отражения. С каждой минутой их становилось все больше. Огромной дугой перекинулась через реку гирлянда светящихся шаров. Трепещущие золотые колонны подпирали их, поднимаясь из темной глади реки.

Издали донеслось журчащее стрекотание, и быстро перемещающийся силуэт моторки ненадолго заслонил мигающий огонек плавучего бакена. Затем темный силуэт исчез, и бакен, приплясывая на волнах, кивал Андрею с реки ласковым зеленым огоньком…

Над головой мягко шелестели весенней листвой высокие раскидистые тополя. Шелест все усиливался, с реки потянуло острым свежим ветерком. Андрей зябко поежился и взглянул на часы. Одиннадцать… Поезд Людмилы уже ушел. Так лучше…

Он встал и направился к выходу.

Подбадриваемый вечерней прохладой, он быстро прошел затемненный высокими тополями квартал от парка до театра. Только что закончился спектакль. Из освещенного подъезда выходили люди. Андрей остановился на углу театральной площади около витрины с афишей. Интересно, что идет завтра?.. Как же он проклинал потом эту афишу!..

Когда он повернулся от витрины, то увидел удалявшуюся от него высокую девушку; фигура ее показалась ему очень знакомой. На площади, перед тем как завернуть за угол, девушка остановилась взглянуть на часы — на угол падал сноп света от электрического фонаря — и при этом повернула лицо в сторону Андрея.

Андрей едва не вскрикнул от изумления. Если это была не Ольга, то ее двойник. Когда оцепенение Андрея прошло, он кинулся за ней, но по площади шла густая толпа выходящих из театра людей, и, когда Андрей добежал до угла, девушка уже затерялась в людском потоке.

Глава пятая

Примерно в то самое время, когда Андрей атаковал бритоголового заведующего базой Главсбыта, серая «Победа» с пояском в шахматную клетку высадила у подъезда Центральной гостиницы Байкальска трех пассажиров.

Первым, с переднего сиденья, проворно вскочил молодой человек лет двадцати двух — двадцати четырех, в короткой кожаной курточке на застежке-молния и щегольских светло-серых брюках. Он открыл заднюю дверцу, и из машины вышли стройная темноволосая девушка в синем костюме и очень высокий пожилой мужчина с коротко подстриженными усами, в летнем пальто и серой шляпе.

Молодой человек помог шоферу выгрузить из багажника чемоданы, взял два из них — третий остался на долю пожилого — и энергичным кивком головы пригласил спутников следовать за собой.

В вестибюле гостиницы около окошка дежурного администратора теснились ожидающие. На их лицах отражалась целая гамма минорных настроений: от тихой грусти и уныния до явного раздражения.

— Кажется, Боря, мы дали маху, — сказал пожилой с усиками, обращаясь к молодому человеку. — Надо было остаться в гостинице аэропорта.

— Одну минуточку, Сергей Кузьмич, — ответил Боря. — Не будем отчаиваться.

Он поставил чемоданы, подошел к швейцару, спросил у него что-то и скрылся в глубине гостиничного коридора.

Сергей Кузьмич отнес чемоданы в сторонку, достал продолговатую желтую коробочку с табаком «Золотое руно» и начал не спеша набивать объемистую трубку с коротким прямым мундштуком. Но он не успел ее раскурить. Боря вынырнул из глубины коридора и, коротко бросив спутникам на ходу: «Приготовьте паспорта», — устремился к окошечку администратора. Оттуда он возвратился с тремя бланками в руках, провожаемый недружелюбными взглядами окружающих.

— Увековечим свое краткое пребывание в стенах байкальской гостиницы, — весело сказал Боря, потрясая бланками.

Для заполнения бланков к услугам жаждущих прописаться имелись две конторки с наклонными крышками. За одной расположился Сергей Кузьмич, к другой Боря подвел темноволосую девушку.

— Вы знакомы, Ольга Григорьевна, с этой процедурой? — спросил он, подавая ей листок.

— Надеюсь осилить, — шутливо ответила Ольга, заполнила бланк и вернула его Боре. — Кажется, все правильно?

— Все, — ответил Боря, просмотрев заполненный бланк. — А впрочем, с какой целью вы, Ольга Григорьевна, лета прибавляете? «Год рождения — тысяча девятьсот двадцать второй». Для солидности?

— Нет, просто, чтобы отбить охоту ухаживать у некоторых юнцов.

Боря только выразительно крякнул и занялся своим бланком.

Когда поднялись наверх, оказалось, что Боря был прав, советуя «не отчаиваться».

Устроились, можно сказать, отлично: двухкоечный номер для мужчин и в том же коридоре, почти напротив, комната Ольги.

Сергей Кузьмич достал из чемодана коричневый потертый, видавший виды портфель и отправился, как он выразился, «к высокому начальству».

— А вы, — сказал он Боре, — занимайте Ольгу Григорьевну. Сходите в театр или куда-нибудь там еще.

В другое время Боря и не нуждался бы в подобных наставлениях. Он всю дорогу так усердно занимал Ольгу, что ей это уже изрядно надоело. Но сегодняшний вечер был предназначен для других дел. В небольшом городе, недалеко от Байкальска — полтора часа езды на дачном поезде — работал брат, его Борис не видал уже несколько лет; нельзя было проехать мимо, не навестив брата, не познакомившись с его семьей. Но неудобно было оставлять Ольгу одну, да и не только неудобно — не хотелось.