— Я, батенька, старый ловец человеков, — самодовольно ответил Гореглядов, — знаю, кого уловить. Играет она, правда, несколько по-любительски, школы не чувствуется. Ну, ничего. Ревекка Борисовна с ней поработает.

— Такой можно и недостаток школы простить, — заметил Белоцветов, откровенно любуясь Людмилой. — Вы знаете, Юрий Гермогенович, я, выступая с импонирующей мне аккомпаниаторшей, всегда чувствую большой творческий подъем.

— Да, возможно, — согласился Гореглядов.

Белоцветов с первого дня стал оказывать Людмиле особое внимание, но, впрочем, был очень почтителен и сдержан.

На концертах ему почти всегда аккомпанировала Людмила, и он, выходя раскланиваться на вызовы, — пел он недурно, и публика его хорошо принимала, — неизменно выводил за руку и Людмилу, давая понять ей, что относит значительную долю аплодисментов на ее счет.

Успев заметить, насколько артисты ревнивы к чужому успеху, Людмила была восхищена подобным великодушием.

Незаметно для себя она привыкла сопоставлять манеры, внешность и отношение к ней мужа и ее нового знакомого. Сравнение получилось не в пользу Андрея.

«Только в мире искусства еще сохранились настоящие люди — интересные, возвышенные, романтичные», — думала Людмила, противопоставляя «мир искусства», то есть кружок своих новых знакомых, всей остальной будничной и прозаической действительности.

Особенно сдружилась она с пианисткой Ревеккой Борисовной. Ревекка Борисовна жила недалеко от студии, и Людмила часто заходила к ней, иногда даже ночевала у нее, если концерт заканчивался очень поздно.

Однажды Гореглядов пришел на репетицию возбужденный и довольный.

— Разрешили, Павлик! — забасил он с порога, обращаясь к Белоцветову.

— Значит, едем?

запел вместо ответа Гореглядов, разматывая длинный шерстяной шарф.

— Кто включен в бригаду?

— Как предполагали: четверо солистов, симфонический ансамбль и аккомпаниатор.

Белоцветов показал глазами на Людмилу.

— Не знаю, — вполголоса ответил художественный руководитель, — скорее, Ревекку Борисовну.

— Почему.

— Человек одинокий. А тут мужняя жена. Сможет ли ехать? А впрочем, узнаем, — Гореглядов подошел к Людмиле. — Вы сможете, Людмила Петровна, поехать с нами в гастрольную поездку?

— Куда? — ответила вопросом Людмила.

— Да, ведь вы не посвящены в тайну! На Север! На Север! — патетически воскликнул он, сопровождая эти слова широким жестом. — Гастрольная поездка по портам Северного побережья. Туда на самолете, обратно пароходом.

— И кто же поедет? — спросила Людмила.

— Все лучшие силы, включая вашего верного пажа, — расшаркался Белоцветов, — и, надеюсь, вы.

— Не знаю, право, — замялась Людмила, — уж очень внезапно.

— Поедемте, Людмила Петровна, решайтесь, — уговаривал Белоцветов.

выразительно пропел Гореглядов.

— Я смогу вам ответить через несколько дней, — сказала, наконец, Людмила.

Людмила провела беспокойную ночь. Она чувствовала, что для нее это не просто гастрольная поездка. По охватившему ее волнению, когда Белоцветов уговаривал поехать, она поняла, что почва под ее ногами становится скользкой.

И в то же время она вынуждена была признаться, что ей хотелось бы поехать.

Отношения с Андреем угнетали. Их внешняя учтивость, взаимная уступчивость и нарочитая предупредительность друг к другу так же очевидно отличались от настоящей духовной близости и дружбы, как глянцевитая имитация из крашеного воска отличается от свежего живого цветка.

Людмила старалась не вдумываться в существо их взаимоотношений, в этом, может быть, сказывалась привязанность женщины к своему семейному очагу, но независимо от ее желания мысли о непрочности их семейной жизни, тщетности попыток укрепить ее все чаще приходили ей в голову.

В душе Людмилы образовалась пустота, чтобы заполнить ее, она тянулась к Белоцветову, наделяя его душевными достоинствами, ею самою изобретенными.

В ночной тишине гулко тикали настольные часы. Людмила лежала на спине с открытыми глазами, наблюдая за неширокой полоской света, наискось пересекавшей потолок спальни.

За окном посвистывал ветер — предвестник весны, раскачивая висящую на столбе лампочку, и полоска света судорожно металась по потолку…

…Да, решить можно было только так: ехать!

Одно обстоятельство мешало этому. Недавно Людмила почувствовала, что готовится стать матерью. Это ее испугало. Испуг этот ясно показывал, что внутренне Людмила была уже подготовлена к разрыву с Андреем. Но признаться в этом даже самой себе она еще не могла и настойчиво, хотя и безуспешно, подыскивала оправдание своему нежеланию иметь ребенка. И вот теперь все можно было объяснить легко и просто. Надо ехать на гастроли. И Людмиле хватило ночи убедить себя, что ехать она должна и что все мешающее этому должно быть устранено.

На следующий день в студии начали репетировать номера, включенные в репертуар гастрольной поездки. Аккомпанировать попросили Людмилу, хотя она еще не объявила о своем согласии ехать.

«За меня уже решили», — подумала она, садясь к роялю.

Играла она в этот день много хуже обычного.

Людмила подошла к Андрею и тронула его за руку.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Я скоро кончу, — ответил он, продолжая писать.

— Нам лучше поговорить, пока не вернулась Клавдия Васильевна.

Андрей неохотно отодвинул конспект в сторону, повернулся на стуле и, опершись одним локтем на спинку стула, другим на край стола, взглянул снизу вверх на Людмилу.

— Ты, вероятно, знаком с Конторовичем, — спросила Людмила.

— Да, немного, — ответил Андрей, вспомнив, что Конторович главный врач городской больницы. — А что?

— Конторович, кажется, председатель абортной комиссии?

— Может быть, не знаю. Почему это тебя интересует?

— Что за святая простота, — усмехнулась Людмила, — абортной комиссией интересуются только в одном случае. — И, глядя куда-то мимо потускневшего лица Андрея, внятно, странно равнодушным голосом произнесла: — Мне нужна операция.

«Вот это конец, — пронеслось в мыслях Андрея. — Как просто и как… пошло». И с ужасом почувствовал, что слова Людмилы вызвали в нем не гнев и возмущение, а лишь брезгливую неприязнь.

— А меня ты спросила?

Людмила молча пожала плечами.

— Не позволю! — голос Андрея внезапно сорвался на крик.

— Поздно кричать.

«Почему поздно? Мы еще муж и жена», — хотел возразить Андрей и тут же почувствовал, что если в этом нужно убеждать, значит… действительно поздно.

Людмила истолковала его молчание по-своему.

— Ведь я прошу всего о маленькой услуге. Познакомь меня с Конторовичем, остальное мое дело.

Сказав это, она улыбнулась. Но милая когда-то улыбка Людмилы показалась Андрею такой же пошлой, как ее слова. Его охватило бешенство.

— Ни с каким Конторовичем я тебя знакомить не стану. Я запрещаю. Ты не смеешь! Это и мой ребенок.

— Потому и сделаю, что это твой! Понял?

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Глаза у Людмилы были злые и чужие. Наконец она резко повернулась и пошла в спальню. В дверях остановилась и через плечо бросила:

— Я уеду… в Ташкент, к тете.

Людмила ушла и вечером домой не вернулась. Андрей знал, что она у Ревекки Борисовны. Несколько раз он порывался позвонить по телефону, но удерживал себя. Людмила тоже не позвонила.

На другой день днем, когда Андрей был на работе, Ревекка Борисовна принесла Клавдии Васильевне записку от Людмилы. Людмила просила послать ей белье и домашние туфли.

Вечером Андрей позвонил.

К телефону подошла Ревекка Борисовна. Андрей попросил позвать Людмилу.

— Она отдыхает.