— Эй, бродяги, что-то, видимо, не так! Опять нас обманули! — сердито закричал Саломэки, вваливаясь в землянку. — Мины градом сыплются! Я уж думал, не добегу до вас.

Он мог этого не говорить, так как грохот был слышен и внутри землянки. Земля вздрагивала, и пыль стояла столбом. Саломэки отдежурил положенное, и уже настало время мира, или, вернее, прекращения огня, но обстрел все продолжался. Теперь пошел на дежурство Хейккиля. Была его очередь. Все остальные благоразумно сидели в землянке. Настроение было скверное. Неужто в самом деле их обманули насчет мира?

— Подождем, ребята, может, все-таки стихнет, — проговорил Ниеминен с тоскливой надеждой. После Хейккиля его очередь была дежурить у пушки.

Все ждали стоя. Нары были пусты. Никто не мог лежать или сидеть. И ночью вряд ли кто-нибудь уснул. Несколько часов они только и делали, что отсчитывали минуты. В восемь утра попробовали было выглянуть наружу, но тотчас вернулись обратно. «Снаряды кругом так и рвутся! Что это значит?»

В это время Хейккиля лежал в своем укрытии, оцепенев от ужаса. Никогда еще он не боялся так, как теперь. Снаряды и мины рвались совсем близко. Потом вдруг полыхнуло почти у входа в его убежище. Дым и пыль заполнили тесную нору, и Хейккиля закашлялся. Ему показалось, что он сейчас задохнется. И он бросился вон. Бежал не переводя дыхания. Ворвался в землянку, как бомба. Все так и шарахнулись от него: думали — русский. Потом только пришли в себя, когда Хейккиля залопотал что-то в свое оправдание. Командир орудия повысил голос:

— Ты оставил боевой пост! А ну, марш обратно!

— Не пойду!

— Не пойдешь?! А ты не знаешь, что за это полагается?

— Пусть что угодно, — воскликнул Хейккиля. — Я не пойду туда больше, хоть убейте на месте!

Это было сказано с такой решимостью, что сержант запнулся. Ниеминен встретился глазами с Хейккиля и посмотрел на часы. Потом он взял автомат и пошел. Хейккиля бросился к двери и крикнул ему вслед:

— Ты что, сдурел? Сам себя угробишь! Там снаряды и мины так и сыплются.

— Слышу небось и без тебя! — Ниеминен хлопнул дверью и побежал на бугор. Добежав, он нырнул в окоп и почувствовал, что дрожит как в лихорадке.

— Елки-палки, ну не дурак ли я в самом деле? Очень мне нужно еще за других дежурить!..

Вдруг что-то затрещало. Когда пыль немного осела, он, цепенея от ужаса, поднял кверху глаза и увидел над собой застрявшую между бревен большую мину. «Сейчас рванет… Или она замедленного действия? Отсчитывает положенные секунды?..» Эта мысль заставила его стряхнуть оцепенение, и он, выскочив из окопа, помчался прямо в землянку. С минуту он не мог вымолвить ни слова. Потом, отдышавшись и взяв себя в руки, Ниеминен твердо сказал:

— Я тоже не пойду туда больше. Делайте со мной что хотите, но я туда не вернусь!

Сержант только махнул рукой. Конечно, и другие не пошли. Никто больше не пошел на пост. Так что пушка осталась без присмотра. Во второй половине. дня обстрел немного утих, и сержант пошел взглянуть на пушку. Оказалось, она повреждена прямым попаданием. Сержант I вскоре прибежал запыхавшийся:

— Наш полковник идет на ту сторону для прямых переговоров. С ним четыре автоматчика.

— Пошли посмотрим! — воодушевился Хейно. — Кто со мной, ребята?

Пошел Ниеминен. Когда они добрались до первой линии окопов, группа парламентеров уже направлялась к неприятельским позициям. Оттуда навстречу им вышли двое. Ниеминен выругался:

— Елки-палки, гляди: они только вдвоем и без оружия. А наш прет с такой свитой! Автоматы наготове! — Хотим создать численное превосходство, — усмехнулся Хейно.

Почему-то это подействовало на них удручающе. Бинокль остался в землянке, поэтому они не могли различить, в каком ранге были русские, встретившие полковника. Вот они переговорили и разошлись. Полковник, дойдя до первых окопов, сказал что-то ожидавшему его офицеру и быстро пошел дальше по ходу сообщения. Ниеминен и Хейно, подбежав поближе, услышали, как тот офицер объяснял обступившим его солдатам, что русские не имеют еще приказа о прекращении огня.

— Ё-моё, так бежим скорее в укрытие! — воскликнул Ниеминен. — А то русские сейчас опять начнут колошматить!

Русские действительно снова открыли огонь, но теперь уже с меньшей силой. Стрельба продолжалась размеренно до утра. Но как только часы показали восемь, она прекратилась, точно по команде. Артиллеристы сразу побежали к передовой. Там уже пехота выползла из укрытий и высыпала даже на бруствер окопов. Вскоре показался и. бывший противник. Русские солдаты приближались без оружия. Они останавливались и показывали, на землю перед собой, очевидно спрашивая: нет ли там мин.

— Эти парни что-то не похожи на голодающих, — сказал Ниеминен. — Елки-палки, посмотри на их рожи!

Не говори, они же едва держатся на ногах, — воз: разил Хейно с язвительной усмешкой. — Помнишь, что писали газеты? Они же прямо-таки с математической точностью высчитали, что советские солдаты умрут с голоду и мы выиграем войну.

Русские, подойдя к финнам, соскакивали в траншею, смеялись, обменивались рукопожатиями, угощали табаком. Некоторые менялись кокардами. Ниеминен тоже поискал у себя в карманах что-нибудь для обмена, не нашел ничего и предложил было кокарду. Но она не сгодилась. Русский солдат показывал жестом, что у него уже есть такие. Тут явился какой-то пехотный капитан и стал разгонять их.

— Братание категорически запрещено! Никаких контактов с врагом!

Хейно возмутился:

— Так ведь уже мир! Какие же они, к черту, враги?

— Слышали, что я сказал? За нарушение приказа — полевой суд!

— Давай смываться, — шепнул Ниеминен; —Не стоит связываться, а то в самом деле пропадешь зазря.

Хейно дал себя увести, упираясь и ворча:

— Эти проклятые господа офицеры никогда не станут умнее! Вот и этому капитану, видно, жаль, что война кончилась. Будь у меня власть, я бы дал ему в руки лопату. Вот, мол, тебе орудие, поди-ка потрудись! Заработай себе на пропитание. До сих пор, мол, тебя войны кормили, но теперь этому конец.

Возле пушки Ниеминен заглянул в окоп.

— Иди-ка посмотри. Вон она торчит, мина. Елки-палки, если бы эта штука взорвалась, где бы я теперь был!

Хейно и близко не подошел.

— На что мне смотреть! Ну его! Отныне я хочу быть подальше от всех военных игрушек. Я хочу жить.

По дороге шли группами и по одному «тыловики». Но часовые останавливали их. Чтобы пройти на передовую, теперь надо было внести плату — пачку сигарет, например.

— Хейккиля и Саломэки тоже стояли в карауле и собирали «пошлину» с проходящих. «А что? — говорили они. — Это честная игра. Должны же они хоть чем-нибудь заплатить за то, что увидят передовую. Другие за это жизнью заплатили». Взво-од, смирно!.. Господин капитан, второй взвод…

— Вольно!

Капитан Суокас прохаживался перед строем. На нем была новенькая форма. На груди ярко выделялись орденские ленты. И петлицы опять появились.

Взвод впервые за все время собрался весь целиком. Несколько дней тому назад началось перемирие. Теперь им сказали, что придется отступить к прежней границе. Стало быть, отвоевались. Каждый уже представлял себе гражданскую жизнь. Солдаты так и ждали, что капитан объявит о демобилизации или по крайней мере о том, когда их увезут отсюда и куда. Но Суокас вдруг начал говорить совсем о другом. Он расхваливал массовый героизм финской армии. Потом заговорил о подвигах своего дивизиона и этого взвода. Наконец, он помянул и погибших. А дальше пошло нечто новое. Он сказал, что перемирие, которое сейчас заключено, это всего лишь временная передышка. Стал уверять, что ныне оставляемые территории Финляндия еще возьмет обратно. И посоветовал каждому ни на минуту не забывать об этом. «Врагу мы ничего не отдадим — ни даром, ни на каких бы то ни было условиях»;

Все были ошеломлены этой речью. Никто, казалось, не понимал, что капитан имеет в виду. Потом, когда Суокас удалился, солдаты долго еще пребывали в каком-то оцепенении, пока окрик нового, вновь назначенного командира взвода не вернул их к действительности. Была подана команда готовиться к отправке. Солдаты бросились укладывать свои рюкзаки. В ушах еще звучали слова капитана. Все были настолько потрясены, что не могли произнести ни слова. «Ясно одно, — думал Ниеминен, — если такие люди будут у нас командовать, они ни за что не уймутся, пока не погубят Финляндию окончательно».