— Перо… где медлит перо… вместо пушек.

Хейно наклонился поближе.

— А? Что? Что ты хочешь сказать?

Обескровленные губы раненого долго шевелились

беззвучно, пока не вымолвили со, слабым вздохом:

— Акта эст… фабула.

— А? — закричал Хейно в отчаянии. — Я не понимаю!

Сундстрём приоткрыл глаза, и лицо осветила слабая улыбка:

— С… сыграна пьеса… Ав… Август сказал…

Хейно заплакал, впервые за все время боев. Из-за бункера бежал санитар с носилками. За ним едва поспевал Саломэки, ругаясь и охая.

Сундстрём лежал на спине, устремив к небу помутневшие глаза. Тихий сумрак мягко спускался на истерзанную, оскверненную землю. Казалось, мертвый все еще улыбается, довольный тем, что «пьеса» наконец-то кончилась для него.

Июньские полночные сумерки легли прозрачным покровом на поле боя. На западе все еще пламенела заря, отбрасывая на долину красноватые блики. Но в лесу было темно. Ниеминен и Хейно несли на носилках Сундстрёма. Капитан Суокас предлагал им взять еще людей в помощь, но им хотелось самим отнести товарища. Сундстрём был для них свой, и они хотели сами проводить его в этот последний путь.

Саломэки пошел на перевязочный пункт. Рана его была, по-видимому, не опасна, хоть сильно кровоточила. По крайней мере, кость не задета. Теперь Ниеминен и Хейно остались вдвоем.

Ниеминен отдал капитану вещи Кауппинена. А последнее имущество Сундстрёма Хейно оставил у себя. Он не хотел расставаться с ним.

Над всем миром царило безмолвие. Лес точно» вымер. Только тонкий писк комара да похрустывание веток под ногами нарушали тишину.

— Передохнем малость, — взмолился наконец Хейно. — Я окончательно дошел, давай посидим немного. Нам ведь еще далеко добираться.

Капитан привел к орудию новый расчет, а Ниеминена и Хейно отправил «на базу» отдыхать. Туда они решили отнести и Сундстрёма, хотя почувствовали усталость уже в самом начале пути. Длительное недосыпание и недоедание все-таки сделали свое дело. Они тащились, как дряхлые старцы.

Опустив носилки на землю, они сели рядом. Убитый был накрыт шинелью, и оторванные ступни ног лежали здесь же, на носилках. Хейно спрятал их под шинель.

Он вообще-то не церемонился с покойниками, но с Сундстрёмом обращался так, точно тот все еще был живой. Почему-то его смерть особенно глубоко потрясла Хейно.

Прерывающимся голосом он оказал:

— Ужасная судьба… погибнуть именно теперь, когда бой кончился и нас отзывают на отдых. И погибнуть от своих же!.. Я, наверно, никогда не забуду, как он умирал. Все время был в сознании. Хотя у него еще и в животе застрял осколок. Но он мне даже не сказал об этом.

Ниеминен только вздохнул, а Хейно взволнованно продолжал:

— Порой он, правда, заговаривался. Вдруг, понимаешь, спрашивает меня: «Что же медлит перо — вместо пушек?» Откуда такой бред?

Ниеминен лег на спину и смотрел в темнеющую небесную высь, где уже мерцала одинокая звезда. Он вспомнил, что Кауппинен говорил ему незадолго до смерти, и покачал головой.

— Нет, он, видно, не бредил. Я знаю. Когда-то он говорил Кауппинену, что независимость Финляндии, понимаешь ли, не в пушках, а на кончике пера. То есть что нам не пушками надо действовать, а вести переговоры^ договариваться. Так, по крайней мере, я понял Кауппинена.

Хейно вздохнул:

— Это верно сказано. Я всегда так считал. Но наши господа в договоры не верят. Они, черт бы их побрал, до того твердолобые и упрямые, что пока у них есть хоть один солдат, они будут пыжиться и лезть на рожон. Им и горя мало, хоть бы всех нас перебили. А сами удерут, ну хотя бы в Швецию, и будут там искать новое пушечное мясо.

— Да, так и Реска говорил, — тихо сказал Ниеминен.

Они помолчали. Хейно закурил и достал письма Сундстрёма.

— Вот, оказывается, у него было заготовлено письмо для нас. А другое — домой. Просил, чтоб только не отправляли по почте… На этом, что для нас, написано «Товарищам».

— Ниеминен вскочил и протянул руку. Ну, покажи! — Он схватил письмо и с волнением разглядывал его. — Вскроем?

Хейно взглянул на носилки и покачал головой.

— Не сейчас. Давай лучше потом, на базе.

Ниеминен положил письма себе в карман, и они взялись за носилки. Следующую остановку сделали у песчаного карьера, где находился расчет второго орудия. Потом они увидели Саломэки, который ожидал их у дороги. У него рука была в лубках.

— А меня отправляют в тыл, — похвастал он. — Оказывается, нерв перебит, пальцы не действуют.

Хейно и Ниеминен опустили носилки на землю. Оба в душе позавидовали товарищу, которому так «повезло». Вечно ему судьба подыгрывает! Вот и теперь легко Отделался этот Саломэки. Хейно подозрительно поглядел на его раненую руку.

— Давеча ведь они у тебя шевелились. Ух, и хитрый же ты парень! Всегда умеешь словчить.

Саломэки был так доволен своим ранением, что даже не подумал обижаться.

— Давеча действовали, а потом вдруг отнялись. И не пошевельнутся, пока война не кончится… Но вот что я вам скажу, ребята. Там на перевязочном пункте все палатки сняты, все хозяйство укладывают! Как будто уезжать собрались.

— Значит, на другое место переедут, — рассудил Ниеминен. — Здесь они были постоянно под обстрелом. Ну-ка, беритесь да пойдем!

Саломэки помогал им здоровой рукой. По дороге он вспомнил о пленном и рассказал, что видел его убитым.

— Они пристрелили его! Сзади, в затылок! Я потом еще раз подошел к нему поближе, чтобы разглядеть как следует.

— Да брось ты! Не может быть! — воскликнул Хейно, бледнея. — Неужели ты серьезно?

— Да разве этим шутят!

— Вот гады! Проклятые! — выругался Ниеминен и опустил носилки. — Как мы не подумали раньше, мы должны были это предвидеть!

— Предвидеть! Черт возьми предвидеть! — вспыхнул Хейно. — Ну плачь теперь, бейся головой об камень! Мы же тебе говорили, что надо его спрятать, а потом отпустить к своим. Так нет, ты все свое долдонил: «Отвезут в госпиталь, отправят домой, по окончании войны!..» Вот ты сам и есть твердолобый, черт!

— Но я же не мог подумать! — начал неуверенно оправдываться Ниеминен, хотя он и чувствовал, что сам себе противоречит.

— «Не мог подумать, не мог подумать!» Тоже мне! Уж пора бы знать, что за люди наши господа! Каков капитан! Сидит в блиндаже и командует из укрытия. А над раненым пленным расправу чинить — он герой. Только на это и способен!

Голос Хейно дрожал от гнева. Взглянув на товарищей, он сплюнул и снова взялся за носилки.

— Пошли. Не будь этой ноши, я бы вернулся и пристрелил проклятого капитана, как собаку. Честное слово, я его убью, пусть только попадется. Ой для меня не человек.

Они продолжали путь. Хейно все не мог прийти в себя. Все в нем кипело. Немного погодя он сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мы-то еще уверяли его, что здесь ему ничего плохого не сделают…

Вновь наступило тягостное молчание.

Ниеминен был совершенно подавлен. Наконец он глухо сказал:

— Я не понимаю, зачем его убили. Черт возьми, до какой же низости мог дойти человек!.. Нет, это не люди.

Я не могу считать человеком того, кто убивает беспомощного пленного.

Навстречу им мчался на велосипеде адъютант командира дивизиона.

— Где капитан Суокас? Все еще там, у пушки Кауппинена? Срочное дело.

Ниеминен рассказал, как найти капитана, и спросил, что за дело. Адъютант отказался отвечать, — но потом все же крикнул, оглянувшись:

— Линия прорвана где-то на побережье! Бегство продолжается!

— Елки-палки! Неужели нам придется отходить?

— Да, конечно! На базе дивизиона уже собирают манатки!

Это известие ошеломило их. Опять они опустили носилки и долго стояли в растерянности. Ниеминен пробормотал:

— Напрасно сражались… напрасно полегло столько ребят…

— Напрасно сражались все эти годы. Вся эта война была затеяна напрасно, — Перебил его Хейно. Но Саломэки взглянул на дело с другой стороны: