Он заметил, как у них вытянулись лица, и был доволен. «А то сидят тут как у Христа за пазухой. Пора и честь знать. Ах, сатана, одни и на войне легко отделываются, а других бьют, как баранов».

— Так вы, ребята, поторопитесь, — сказал он своим. — Я приду, как только успею.

Шоссе было все изрыто воронками от бомб и снарядов. В — канаве лежал труп лошади. Навстречу не попадалось ни единой живой души. Это было очень странно. «Теперь ведь как раз такое время, когда могло бы подойти пополнение. Или уж больше некого посылать? А может, там готовят мир?.. Нет, черт возьми, что-то не похоже! Господа, конечно, будут тянуть с этим до тех пор, пока не убедятся, что нас всех перебили, как говорил Кауппинен. Им-то что? Сами под пули они не лезут. Может, махнуть мне отсюда прямо домой? Мол, подите-ка повоюйте теперь сами…»

У дороги прохаживался офицер. Подойдя ближе, Ниеминен увидел, что это капитан. «Видать, из тыла занесло», — подумал Ниеминен, глядя на изящный офицерский мундир

Капитан и впрямь как на парад собрался: грудь в орденских ленточках, сапоги сверкают и на брюках складка отутюжена. Все это показалось Ниеминену настолько противным, что он невольно взялся за автомат, висевший у него на груди.

Капитан стал у обочины и вскинул брови. Ниеминен разозлился еще больше. «Эти ироды еще франтят, когда другие кровь проливают! Им война удовольствие. Им не надо дрожать в окопах от смертного страха».

Он прибавил шаг, чтобы скорее разминуться, но услышал окрик капитана:

— Рядовой! Вы куда направляетесь?.. Стой!

Ниеминен остановился.

— Я иду за пополнением, чтобы новых прислали на убой.

— Что? Как вы отвечаете офицеру! — Капитан побагровел, как раскаленное железо, и рявкнул: — Почему не приветствуете?

Ниеминен опешил. Он сперва даже не понял, чего этот капитан требует. Настолько дико казалось, что он должен еще расшаркиваться перед каким-то капитаном, когда даже полковник этого не требовал. И Ниеминен выговорил, задыхаясь от негодования:

— Я, знаете, получил уже столько приветов от противника, что мне на всю жизнь хватит. Приходите на передовую и вы тоже получите.

Он сжимал свой автомат с такой силой, что косточки на руках побелели. У капитана задрожал подбородок, и он даже попятился. Потом он попытался говорить по- другому, очень спокойно, хоть и с начальственными нотками в голосе:

— Послушайте, солдат. Я участвовал в трех войнах, и все же я всегда оказываю уважение старшим по званию. Вы же, судя по вашему возрасту, еще не вошли во вкус войны, а начинаете заноситься, артачиться, проявляете недисциплинированность…

— У меня от вкуса войны уже оскомина! — резко перебил капитана Ниеминен у которого все клокотало внутри. — А насчет вас — не знаю. Думаю все же, что вы воевали где-нибудь в штабах! А ступай-ка, черт возьми, на передовую, там солдаты окажут уважение, воздадут честь по заслугам! —

— Что-о? Что такое?! — Лицо капитана из багрового стало почти синим. — Вы, солдат, еще тыкаете мне!.. Да, вы, вы, вы…

Ниеминен смотрел капитану прямо в глаза и думал: «Сейчас я его убью, я убью этого гада! Вот из-за них, из- за таких-то мы и гибнем!»

Лицо капитана стало бледным, и он сдавленным голосом проговорил:

— Ступайте, можете идти, рядовой… Выполняйте свою задачу.

Ниеминен словно очнулся и только теперь заметил, что нажал на спусковой крючок. К счастью, автомат был на предохранителе. Ниеминен пошел дальше, пошатываясь как пьяный. «Елки-палки, — думал он, — я сошел с ума! Я не в своем уме, это факт! Я же чуть не убил этого капитанишку — и хотел убить! Просто так, как паршивую собаку!.. Меня надо связать. Совсем обезумел. Но что же он-то на меня набросился? И что он мне тут порол? Три войны прошел… Тьфу, чтоб ты провалился! Нет, черт возьми, то были не войны!..»

Командный пункт дивизиона находился на прежнем месте, в лесу. Хотя лес представлял довольно жалкое зрелище, как будто по нему погуляла чудовищная буря. Палатка капитана была наполовину врыта в землю, сам капитан Суокас сидел на пне и делал какие-то пометки на карте. Заметив Ниеминена, он стремительно поднялся ему навстречу.

— Ну что, как там? Пушка цела?

Ниеминен стиснул зубы, чтоб не сорвалось с языка ругательство. «Ему на нас наплевать, пушка для него важнее», — так ведь Кауппинен сказал перед смертью. Ниеминен почувствовал, что его снова начинает трясти и опять откуда-то со дна души поднимается в нем та же ярость: «Я убью его, я должен его убить!»

Суокас заметил, что губы Ниеминена скривились и — пальцы судорожно вцепились в автомат. Он быстро схватил и пожал руку солдата.

— Как там, как все ребята?.. Садитесь, рассказывайте!

Голос капитана прозвучал как-то сипло. Он был смелый человек и порой умел даже щегольнуть этим, но, тут он попросту испугался. Из глаз этого рослого парня с чистым и немного наивным лицом на него глядела смерть. Капитан вцепился в него обеими руками и потащил к себе в палатку.

— Сюда… Кофе? Вы, наверно, голодны… Снабжение у нас…

Он говорил не думая. Просто чутье подсказывало ему, что лучше говорить что угодно, чем молчать. В глубине души шевелилось и чувство собственной вины. Он понимал, что поставил эту пушку на самый трудный и опасный участок. Сделал он это сознательно. Расчет орудия состоял из молодежи, которая лучше повиновалась приказу и была, наконец, просто смелее стариков, ставших после многих боев осторожными да и нервными. Да, конечно, любой офицер на его месте поступил бы точно так же. Капитан не имел никаких сведений о судьбе пушки Кауппинена, хотя он уже знал о гибели другого орудия, направленного ей на смену.

Ниеминен долго молчал. Взгляд его рассеянно скользил по предметам, находившимся в палатке, а мысль в это время занимало другое. «Нет, я действительно схожу с ума! Или уже сошел… Но Реска был все же прав. Капитана интересует только пушка», Капитан тоже молчал и следил за его взглядом и выражением лица. Адъютант варил кофе на железной походной печке.

Капитан поставил на стол две кружки, и тут Ниеминен сказал наконец:

— Нас там только четверо осталось.

Суокас вздрогнул.

— А что Кауппинен?

— Прямое попадание… — прошептал Ниеминен. — Я видел, его сердце билось еще некоторое время.

Капитан снова заметил тот же холодный свет в глазах Ниеминена. Он палил кофе в кружку.

— Пейте, это освежит вас, — сказал он. И добавил торопливо: — Я получил посылку, и в ней пакет настоящего кофе.

Известие потрясло капитана. Кауппинен был отличным стрелком, и гибель его — невосполнимая потеря.

Все солдаты умеют так или иначе обращаться с орудием, но очень немногие способны стрелять так точно, спокойно, быстро, без суеты и без страха, как Кауппинен. «Но надо было все-таки спросить, кто остался в живых».

— Пейте, кофе остынет, — сказал он, пододвигая Ниеминену кружку. — Ночью я организую доставку горячей пищи на линию. Раньше подвезти еду было невозможно, мы тут не могли даже огня разжечь.

Ниеминен стал пить кофе маленькими глотками. Руки его дрожали. Капитан наблюдал за ним и все больше поражался. Трудно было поверить, что это молодой парень, настолько он осунулся и постарел. Морщины на лбу и на висках, глаза и щеки ввалились, скулы торчат, цвет лица старчески-серый. Старик, девятнадцатилетний старик!

Суокас поспешно налил Ниеминену вторую чашку, замечая, что и у него самого дрожат руки. «Нервы, — подумал он, — нервы сдают».

Он налил себе кофе и выпил единым духом. За последние дни он, конечно, устал, хотя и не был непосредственно в бою. Спать почти совсем не удается, вот уже который день. Постоянные заботы и тревоги из-за отсутствия надежных оперативных сведений об обстановке. Связь работает скверно или вовсе не действует. Что, например, произошло там, далеко на фланге, где еще днем почему-то прекратился артобстрел? Неужели прорвана линия обороны? Бои там шли тяжелые, и временами противнику удавалось вклиниться, но потом туда была брошена знаменитая танковая дивизия Лагуса, которая и нанесла контрудар. Каков же результат? Эта тишина пугала. Будь контратака успешной, вряд ли наступила бы тишина. Мысль о прорыве оборонительного рубежа была ужасна. Как это может сказаться на судьбе Финляндии!