В воздухе с ревом; свистом и грохотом пронеслись два самолета. Впереди финский истребитель, а за ним, наседая, русский штурмовик. Он стрелял из двух своих пушек, и огненные полосы трассирующих снарядов тянулись к беглецу, почти касаясь его. Первый раз за время боев ребята увидели свой истребитель. И тот позорно спасался бегством. Ниеминена передернуло.

— Видали? Камнем бы в него запустить! Удирает, — зараза!

— Приходится удирать, — вступился за летчика Хейно. — У этих же ИЛов броня, что пулеметом не пробьешь.

— Ну, так сидел бы уж лучше дома, не показывался на глаза.

Доносившийся сзади грохот снарядов стал приближаться, и ребята поспешили укрыться. Ниеминен посмотрел на часы и крикнул:

— Черт возьми, ребята, он атакует уже семь часов подряд!

На этот раз артобстрел был кратковременным. Он оборвался внезапно, и наступила непривычная, жуткая тишина. Но откуда-то издалека доносился глухой, непрерывный грохот.

— Он, ребята, одновременно в разных местах атакует. Пытается взломать нашу линию обороны по всему фронту, — сказал Ниеминен.

— Ладно, пусть пытается, — буркнул Хейно. — А мы давайте-ка вынесем тела товарищей, пока здесь тихо. Да позаботимся и о себе. Ведь у нас снарядов больше нет.

— Qa woi, согласен, — отозвался Сундстрём.

Они уже было направились к кустарнику, искать тела Вайнио и Лаурила, но услыхали крик Саломэки:

— Сюда, парни, скорее! Здесь покойник!

Они бросились к нему и увидели мертвого водителя тягача, лежавшего в ровике ничком.

— Еще один, — прошептал Ниеминен. — Теперь нас осталось четверо.

Все были ошеломлены. Не успели даже узнать человека, как он уже мертв. Наконец Хейно сказал нарочито грубо:

— Ну, что ж мы встали? Дело ясное. Опять же плотникам работа. Нечего смотреть. Подходи, ребята. Взяли да понесли.

День клонился к вечеру. Было тихо. И это тревожило. Конечно, затишье перед бурей. Неприятель, разумеется, соберется с силами, пополнит израсходованный боезапас и начнет артобстрел с новой силой.

Артиллеристам пришлось оставить своих убитых возле блиндажа командира полка. Капитан Лейво погнал их назад к орудию, хотя у них не было снарядов.

— У вас есть автоматы! — кричал он им из бетонной ниши — А сейчас и автоматы нужны.

Ниеминен кипел от злости.

— Ух, сатана, он мог бы и сам взять автомат да выйти на линию. Хорошо ему из укрытия горло драть. Боится нос высунуть наружу. Командовал бы своими, мы не из его полка.

У него было желание пропустить мимо ушей приказ капитана, но совесть не позволила. Личный состав рот все время уменьшался. Свежая рота, присланная для подкрепления и сразу же брошенная в бой, почти вся перебита.

Ребята с помощью пехотинцев оттащили пушку за бугор, чтоб не была на виду. Хейно был на часах, а остальные пошли взглянуть на соседнюю разбитую пушку. Санитары пронесли трех убитых. Но смерть этих незнакомых людей не трогала их. Гораздо больше значила для них гибель пушки. Она лишала их надежды выбраться отсюда. Хейно даже попытался съязвить:

— Быстро отыгрались со своей пукалкой! Раз выстрелила — и нет ее! Вот вам и замечательная пушка! Куда уж лучше!

В той стороне, откуда слышалась канонада, теперь тоже стояла тишина. Ниеминен встревожился:

— Что бы это значило? Неужели там прорвали оборону? Или готовятся к новому штурму?

Сундстрём спал, положив голову на толстый корень сосны. Саломэки свернулся рядом калачиком и тоже захрапел с присвистом. «Вот кто нынче легко отделался, — пронеслось в мозгу Ниеминена. — Сидел себе да диски перезаряжал. Впрочем, кому-то все равно пришлось бы это делать».

Веки-слипались, а сон еще не пришел. Мучила жажда, хоть только что ходили к болоту на водопой. Зато голод не беспокоил. Желудок словно замер и не напоминал о себе. «Они приучают нас обходиться без еды, как цыган лошадь приучал. Хотя не все ли равно, сытыми убьют или натощак».

Солнце приятно пригревало. «Совсем как дома, — подумал Ниеминен, словно дивясь, что солнце и здесь греет — Чуть больше недели осталось до Иванова дня. Нынче и на гражданке не больно-то празднуют. Во многих домах плач стоит, не идут на ум костры да танцы. Да, должно быть, и нельзя теперь жечь костры».

На Иванов день Ниеминен впервые познакомился со своей Кепой. Они катались на лодке и разожгли на острове свой маленький костер. Кажется, что с тех пор прошла целая вечность. «Ах, Кепа, Кепа! И ей тоже нелегко… Все время ждать, что придет священник с вестью о смерти!..»

Ниеминен задремал на минуту, но тотчас проснулся и насторожился. Где-то возле бункеров слышался стук телеги. «Приехали за покойниками. Свалят куда-нибудь в одну кучу. И Кауппинена туда же. Скоро родители получат извещение, что нет больше у них сына Рески. — Ниеминен вздохнул. — А Реска знал, что должен умереть. Он как будто даже искал смерти. Прогнал меня, чтобы я не погиб вместе с ним!.. Надо бы написать его родным, чтоб не открывали гроб. Не дай бог никому увидеть такое…»

Ниеминен взял часы и бумажник Кауппинена. Он не раскрывал бумажника и не смотрел, что в нем. Может быть, там письмо или записка близким? Он ведь чувствовал, что погибнет. «Скоро и вся наша армия будет свалена в ту же мертвецкую кучу! Массовое убийство. Это Реска сказал. Да, так оно и есть. Когда-то и я отправлюсь туда же?»

Комок подступил к горлу. Мысль остановилась, словно застряла в этом тупике. «Нет, я сейчас же напишу домой прощальное письмо, на всякий случай! И скажу прямо обо всем, пусть знают, какая дикая, страшная бессмыслица эта война!»

Он достал из рюкзака блокнот и карандаш, но его внимание отвлек жалобный писк. Оглянувшись, Ниеминен увидел в нескольких шагах от себя маленькую птичку с беспомощно повисшим крылом. Пичуга сидела на ветке молодого деревца и, склонив головку набок, укоризненно смотрела своим круглым глазком. «Она ранена! Ах, маленькая!» Ниеминен осторожно поднялся, чтобы подойти ближе, и тут же остановился, боясь шевельнуться. Откуда-то вспорхнула другая птичка. Она принесла раненой пищу и стала кормить ее из клюва в клюв! Ниеминен почувствовал, что у него навертываются слезы. «Не бросила товарища! А может быть, они муж и жена? Ах, малышки, почему же вы раньше не улетели из этого ада!»

Его раздумья прервал крик Хейно:

— Ребята, идите же сюда, да поторапливайтесь, черт возьми, скорее!

— Подъем! — скомандовал Ниеминен и первый бросился на зов. Хейно высунулся из своего окопа и показывал на предполье, где лежал русский, которого считали убитым. Это был тот самый великан, что нагнал страху на Ниеминена и был сражен выстрелом Хейно. Оказывается, он не был убит. Он ворочал головой и громко стонал.

— Тише! Стойте! — зашикал Ниеминен, видя, что Сундстрём и Саломэки прибежали спросонок и бросились в свои окопы, готовые стрелять в белый свет, как в медную копейку. — Там на поле раненый. Надо вытащить его оттуда.

Затаив дыхание, они вглядывались в предполье. Человек, очевидно, еще был без сознания, так как мычал невнятно и странно мотал головой.

— Я притащу его, — сказал Хейно. — Я же его подстрелил.

— Одному тебе его не взять. Я пойду с тобой, — шепнул Ниеминен и положил автомат на бруствер окопа. — Смотрите, ребята, чтобы не жахнули оттуда с горки. Если что заметите, так стреляйте туда под тысячу чертей.

Они поползли с замиранием сердца, бьющегося у самого горла. Хейно быстро скользил впереди, извиваясь, как ящерица. Он добрался до раненого и взял его за руку. Тот, видно, очнулся и начал отчаянно вырываться. Несмотря на ранение, он отбивался с такой силой, что они вдвоем едва-едва могли с ним сладить. Потом он, видимо, опять впал в забытье.

— Потащим скорей, — пропыхтел Хейно. — Если очнется, будет опять драка.

Они с трудом, метр за метром, волокли огромное безжизненное тело и благополучно добрались до своей позиции. Затем пленного оттащили за бугор, к орудию. У него надо лбом была глубокая надсечка от пули, прошедшей вскользь, и плечо было ранено — весь рукав в крови. Хейно стал его перевязывать.