Почувствовав прилив отчаянной, веселой даже какой-то решимости, мальчик выхватил у нее вожжи. Упершись ногами в грядушку телеги, он откинулся назад и почти повис, натягивая их всем весом тела. Телега по-прежнему грохотала и моталась, но ход ее, показалось мальчику, немного замедлился. Самым трудным было удерживать равновесие, и он вдруг с обжигающим страхом представил, как летит от очередного толчка в сторону или вперед, под колеса… Но тут лошадиные копыта застучали гулко, и телега выскочила на мост. Несколько секунд мальчик еще тянул вожжи с прежней силой, а потом отпустил их и сел на солому. Лошадь пробежала еще немного, перешла на шаг и в конце концов остановилась.

— Господи, твоя воля! — простонала старуха. — Страсть-то какая была!

Мальчик оглянулся и увидел, что она лежит на боку в задке телеги, обнимая плачущую девочку.

— Ох, спасибо, голубок! — Старуха приподнялась и начала мелко креститься. — Ты же нас от погибели отвел!

Мальчик молчал, дыша тяжело, как после бега. Окружающее виделось ему каким-то смазанным и смутным.

— Ах ты, дохлятина проклятая! — крикнула старуха на лошадь. — Чуть живая, кожа да кости, а припустила как! А теперь отдыхаешь, стоишь?!

Мальчик шевельнул вожжами, и лошадь неохотно тронулась.

— Я править буду? — спросил он.

— Давай, давай, милый! Кому ж еще?

Успокоившись и окончательно придя в себя, мальчик почувствовал гордость. Ведь это не шутка, с лошадью на такой горе справиться! Не каждый сможет. Он хоть и не остановил ее, зато на дороге удержал. Могли бы ведь и перевернуться, и под кручу улететь! Погибель могла бы быть, как старуха сказала…

Теперь подвода ползла вверх, наискосок по склону. Лошадь ступала вяло и медленно, и уже не верилось, что всего несколько минут назад она летела вскачь. Мальчик слушал, как за его спиной всхлипывала девочка и успокаивающе бормотала что-то старуха.

— Стой, стой! — закричала вдруг она. — Чуток не проехали!

Мальчик увидел, что впереди от их широкой дороги отходит в сторону дорога узенькая и ненаезженная — две колеи среди курчавой, красновато-зеленой муравы. Он остановил перед ней лошадь и спрыгнул с телеги.

— Погоди, ты куда?! — воскликнула старуха, словно опасаясь, что он убежит. — И расставаться-то с тобой жалко, выручил ты нас.

Мальчик стоял у телеги, потупившись и ковыряя ногой землю.

— Я тебе счас картошек вареных дам, — решительно сказала старуха. — Нам-то уж ни к чему, мы-то дома, считай.

Покопавшись в большом, полосатом узле, она достала три картофелины.

— Не обессудь, хлебушка нету.

— Спасибо, — сказал мальчик.

— Да, ведь и соли ж тебе надо дать! — спохватилась старуха. — Соль-то есть. Хоть щепотка, а есть. — И она протянула мальчику маленькую, завязанную узлом белую тряпочку. — Ну господь с тобой!

Мальчик пошел было вперед, но скоро почувствовал, как нестерпимо ему хочется спать. То ли весь долгий, начавшийся, казалось, давным-давно день со всеми своими событиями его измучил, то ли последний случай с понесшей лошадью, но он испытывал такую слабость, что еле передвигал вялые, подрагивающие в коленях ноги. Заметив недалеко от дороги копну соломы, поспешно свернул к ней и прилег в коротенькой ее тени. С трудом разлепляя веки, поглядывая на низкое уже солнце, думал, что спать ему никак нельзя, что надо до темноты добраться до какой-нибудь деревни, но ничего не смог с собой поделать. Минутку посплю, решил он, уже засыпая…

Сначала мальчик ощущал уютный, хлебный запах свежей соломы, слышал под ухом ее потрескивание и хруст, улавливал легкий, холодящий его ветерок, но потом все это стало отодвигаться, слабеть, меркнуть. Он увидел вдруг красивую женщину с блестящими от слез глазами, которая бежала к нему, протягивая огромное, как арбуз, яблоко. За женщиной гнался Щерба с палкой в руках, а того догонял милиционер в красной фуражке. Все они пробежали мимо, и тут же появился суслик величиной с кошку, потер мордочку лапками и подмигнул мальчику круглым, веселым, словно бы человеческим, глазом. А потом возникла деревня, и он летел, кружил над ней, раскинув руки как крылья и разглядывал все до мелочей — и родной дом, и двор, и мать, стоящую с запрокинутым, обращенным к нему лицом, и сестренку с ней рядом, и дым из трубы, и Волчка, лаявшего радостно и звонко…

Проснулся мальчик в темноте и сначала никак не мог понять, где он и что с ним? Солома, на которой он лежал; звезды над головой; густая и, казалось, шевелящаяся тьма вокруг существовали как бы раздельно, не складываясь в единое целое. Это длилось несколько тяжелых, напряженных, пугающих мгновений, и мальчик уже готов был заплакать или закричать от страха, как вдруг в голове у него словно бы вспыхнул яркий, пронзительный свет, и он сразу, целиком все вспомнил. И весь вчерашний день, и весь сегодняшний, и то, как он прилег отдохнуть под копной соломы и закрыл глаза… Получилось, что он проспал здесь до ночи и теперь оказался один в безлюдье и темноте.

Когда он осознал это, страх не только не уменьшился, но стал еще сильнее. Мальчик был готов вскочить и бежать куда попало, лишь бы приглушить его, но в последний момент удержался. Такая тьма стояла вокруг, что почудилось — сделай шаг и ударишься о нее как о стену. И он остался сидеть, охватив колени руками, сжавшись в комок и стараясь успокоиться. Постепенно глаза его осваивались, и темнота начала редеть, разбавляться. Уже можно было различить дорожную насыпь, очертания копны, под которой он сидел, дерево неподалеку. Когда же он поднимал голову, то там, в вышине, было еще светлее: перемигиваясь, горели звезды. Мальчику вдруг бросилась в глаза группа их, напоминавшая ковшик, из которого они дома пили воду. Отец показывал ему эти звезды недавно и сказал, что они называются  М е д в е д и ц а. Мальчик обрадовался этому открытию — уж если на небе он смог увидеть что-то знакомое, то на земле ведь и подавно все свое. Он ясно представил себе дорогу, которая виднелась рядом, с ямами, буграми, пылью, травой на обочинах; потом копну желтой, свежей соломы, под которой сидел; потом дерево, молодой дубок с густой, круглой кроной… Ну и что ж, что всего этого сейчас не рассмотреть как следует, подумал мальчик. Просто все закрыто темнотой, но ведь оно прежнее, знакомое, такое же, как и было. Ночь пройдет, наступит утро, и опять будет видна та же дорога, та же копна, то же дерево, та же земля вокруг…

Мальчик понемногу успокаивался и все сильнее ощущал голод. Он вспомнил о картошках, которые дала ему старуха, и достал их из карманов. Одна была раздавлена, две другие целы. Он очистил их кое-как, на ощупь, и начал торопливо есть. Картошки были тугие, холодные и, несмотря на голод, глотались с трудом.

Еда совсем успокоила мальчика, и он с интересом смотрел то на небо, на звезды, то вокруг, различая теперь в темноте очертания холмов, деревьев и далекий-далекий, дремотный какой-то огонек.

Ночь была теплой, безветренной, и понемногу мальчика стало вновь клонить в сон. Он зарылся поглубже в солому, подсунул под щеку сложенные ковшиком ладони и скоро заснул.

Во сне мальчику показалось, что чья-то мягкая, ласковая ладонь легла ему на лицо. Он улыбался, чувствуя, как она теплеет, становится горячей, щекочет ему губы, веки… Он открыл, наконец, глаза и тут же, засмеявшись, вновь зажмурился от слепящего солнца. И если, проснувшись ночью, он испытал недоумение и страх, то теперь вместе с солнечным светом в него толчком вошла радость. Он лишь на мгновение увидел желтое поле, черную дорогу, темно-зеленый шар дубка рядом и принял это, как давно знакомое и родное. Подождав, пока под опущенными веками исчезнет мельтешение разноцветных полос и точек, заслонился от солнца ладонью и стал смотреть.

Все то же, вчерашнее, поле лежало перед ним, все та же дорога, все тот же дощатый мост, но каким теперь это было ярким и веселым! Выпавшая за ночь роса сверкала и на траве, и на стерне, и на соломе, и даже влажноватый ствол дубка рождал под солнцем узкий, длинный отблеск. Мальчик почувствовал, что и в душе у него так же весело, как и вокруг. Хотелось двигаться, действовать, и, вскочив, он выбежал на дорогу.