Щерба покосился с удивлением.

— Тихо, тля, — буркнул он и, подняв ногу в огромном рваном ботинке, с силой толкнул мальчика в живот.

Мальчик отлетел в сторону и скорчился от боли, а когда поднял голову, то увидел огненный шар, катящийся по земле. Через несколько секунд шар замер, словно наткнувшись на что-то, и можно было рассмотреть горящего суслика.

— Маловато пробежал, — сплюнув, сказал Щерба. — Слабак оказался.

Эти простые слова и обычный, спокойный тон, которым они были сказаны, послужили мальчику как бы сигналом. Он кинулся на Щербу, молотя перед собой кулаками и едва различая его сквозь красноватый, застилающий глаза туман. Несколько раз попал, сам ощутил резкий, обжигающий удар, а потом Щерба вдруг исчез куда-то.

Мальчик осмотрелся и увидел, что Щерба стоит в стороне с палкой в руках. Мальчик застыл в оцепенении, не зная, что ему делать дальше. Чувство ненависти, ярости и страха прямо-таки разрывало ему грудь.

— А ну, жми отсюда, припадочный! — хрипло крикнул Щерба. — Быстро!

Он шагнул вперед, высоко замахнувшись палкой.

И мальчик побежал, беззвучно плача, к дороге, к дому…

Выбравшись на дорогу, он медленно побрел по ней. Теперь не надо было ждать, пока его на машину или на подводу посадят, теперь он и сам сможет до дома дойти. И он шел, ощущая вокруг неторопливую, утомленную долгим дневным зноем жизнь степи. Густой, настоянный на солнце и запахах трав воздух был то неподвижен, то вдруг проходила в нем легкая, тягучая волна и исчезала бесследно; марево дрожало, зыбилось над скошенными полями, напоминая воду; стерня блестела; коршун кружил в вышине, завораживал однообразным упорством своего полета. На телеграфных проводах то поодиночке, то группами сидели сизоворонки с их радужным, праздничным оперением; сипло, устало стрекотали кузнечики, и весело, свежо пересвистывались суслики. Дорога была все та же, серая и пыльная, все те же были и поля, и мальчику казалось, что он увязает все глубже в степной простор, зной и тишину. Далеко впереди на верхушке придорожного засохшего дерева виднелась большая черная птица, и он никак не мог дошагать до нее. Она была неподвижна и недосягаема, и мальчику представлялось уже, что это какое-то главное степное существо, которое наблюдает сверху за всем вокруг и всем командует. Что-то сказочное и колдовское было в ней, и мальчику стало даже немного не по себе; когда птица все-таки приблизилась — и он различил уже и голову ее, и плечистое тело, и коричневатый отлив пера. Он не спускал с птицы глаз, чтобы не прозевать момент взлета, но она все сидела неподвижно, и мальчик подумал, что она, возможно, вообще не взлетит, не испугается его — такая она была большая и важная. А что если она, снявшись с места, не вверх полетит, а вниз, к нему, мелькнуло у мальчика. Чтобы перебить, заглушить чувство тревоги, он побежал к дереву, размахивая руками. И птица взлетела, медленно и неохотно, и показалась мальчику огромной как самолет. Едва заметно пошевеливая крыльями, она поднималась все выше, завершала за кругом круг, и у мальчика почему-то защемило в груди от вольного ее полета…

Навстречу показалась подвода, ползла с тягучим, нудным скрипом, как-то странно совпадающим со зноем, блеском солнца, пыльной дорогой и пустыми полями вокруг. На ней сидели две женщины в белых косынках. Они удивленно посмотрели на мальчика, и от этого их удивления он почувствовал себя особенно бесприютным и затерянным в степи.

А потом его догнала полуторка. Он поднял руку и даже испугался, оцепенел от неожиданности, когда она, проскочив мимо, вдруг затормозила. Ему показалось, что для остановки машины должна быть какая-то гораздо более серьезная причина, чем просто просьба подвезти. Он бежал к ней и со страхом думал, что скажет шоферу, и ждал, что тот рассердится и обругает его.

Высунувший из кабины шофер напомнил мальчику отца. Такое уже случалось несколько раз, и всегда его радовало и бодрило. И огорчало тут же — похож, но не отец…

— Чего тебе? — спросил шофер.

— Посадите меня! — задыхаясь от бега и волнения, попросил мальчик.

— Что ж, садись.

Мальчик торопливо юркнул в кабину, и машина тронулась.

— Так ты чего? — покосился шофер. — Прокатиться решил?

— Нет! — Мальчик покрутил головой, решительно отвергая такое предположение. — Мне домой надо.

— А где ж твой дом?

— Деревня Углы.

Шофер присвистнул.

— Ну это я тебе сильно не помогу. Мне километра через четыре в сторону сворачивать.

— Ничего, хоть четыре, — сказал мальчик.

Он только-только примостился на сиденье, начал в окно поглядывать, наблюдать исподволь за шофером, как машина остановилась. Неужели целых четыре километра проехали, подумал он, чувствуя разочарование и даже смутную какую-то обиду.

— Все, браток! — сказал шофер. — Дальше нам не по пути.

И мальчик вновь остался на дороге один. Ничего, подумал он, подбадривая себя, все-таки четыре километра проехал, да еще прошел сколько, может, целых пять. Всего почти десять получается и остается десять, мало совсем.

Подвода, вскоре догнавшая мальчика, остановилась, когда он еще и попросить не успел об этом. На ней ехали старуха и маленькая, белоголовая девочка.

— Садись, милый, — прошамкала старуха. — Подвезем.

Она ни о чем не стала расспрашивать мальчика, подремывала, держа в сморщенных руках веревочные вожжи. Молчала и девочка, изредка взглядывая своими синими глазами, и так они и ехали молча, лишь колеса поскрипывали, да лошадиные копыта глухо и мерно стучали по пыльной дороге. Мальчик устроился в телеге поудобнее и почувствовал себя совсем по-свойски. Ему казалось, что и старуху, и девочку он знает давным-давно, и им поэтому даже говорить не о чем.

Впереди показался перекресток, и мальчик спросил:

— Вы куда, бабушка? Мне в Углы надо.

— А мы в Забелье, милок, — отозвалась старуха. — Как будем сворачивать, так тебя и ссадим. Я скажу тогда, не бойся. Дома, чай, ждут?

Мальчик вдруг ясно представил себе мать, бабушку, сестренку и так захотел их увидеть, что движение подводы показалось ему мучительно медленным, прямо хоть соскакивай с нее и бросайся бежать изо всех сил. Мать скоро с работы должна вернуться, а, может, и вернулась уже; бабушка, наверное, возится в огороде или у летней печурки; сестра в куклы с подружкой, Нюркой соседской, играет… А ребята на речке, конечно, купаются, раков руками ловят, ежевику ищут в густых прибрежных зарослях… Медленная езда все больше томила мальчика, а тут еще и машина их обогнала, похожая на колхозную, и шофер, мелькнувший за лобовым мутным стеклом, был вроде бы дядя Пантелей…

— Далеко до Углов, бабушка? Сколько еще километров?

— Не знаю, милок, в точности. Десять, может.

Десять это мало совсем, подумал мальчик радостно. Это сколько пальцев на руках, вот они, все увидеть можно. А как километр проехали, так один палец долой.

— А километр, это сколько?

— И опять точно не знаю, — засмеялась старуха. — Вроде как десять столбов вот этих, телефонных, минуется, так и километр.

Мальчик стал считать столбы, и так долго тянулась подвода от одного к другому! Вот до первого доехали, наконец, вот до другого дотащились, вот третий приближается… А вот и десятый и километр долой!

Мальчик понемногу стал задремывать и почти заснул, когда телега вдруг покатилась быстрее, шибче, погромыхивая и подскакивая на ухабах. Он с усилием открыл глаза и увидел впереди длинный спуск, речку и мост. Лошадь не тащилась, как раньше, шагом, а бежала. Мальчик сначала обрадовался этому, но потом, взглянув на старуху, испугался. Она, вся перекособочившись, изо всех сил натягивала вожжи, стараясь придержать лошадь, но это ей не удавалось. Та все ускоряла бег, и телега уже грохотала, гремела, мотаясь из стороны в сторону. Лошадь понесла, догадался мальчик. Он уже испытал такое недавно, спускаясь на подводе с горы вдвоем с Колькой Лихачевым.

— Ой, батюшки! Да что же это?! — крикнула старуха тонким, истошным голосом.