— Я сам, — сказал мальчик. — Тут близко теперь.

— Доберешься, не робей! Ты знаешь что? Ты на базар двигай, вон, за поворотом сразу. Там всегда машины и подводы стоят. Поспрашивай, должно что-нибудь попутное подвернуться.

— Денег ему надо дать на всякий случай, — сказала девушка.

— Верно, — с готовностью отозвался шофер, пошарил в кармане пиджака и сунул в руки мальчика бумажку.

Если бумажные, то это много, подумал мальчик, смутившись.

— Не надо, — пробормотал он. — Я и так…

— И что ж ты самостоятельный такой! — улыбнулась девушка. — Дай-ка я тебя поцелую на прощанье.

Она наклонилась, и мальчик ощутил теплый, молочный ее запах и прикосновение теплых губ к щеке. Ему было и приятно, и стыдно, и он с трудом удержался, чтобы не отшатнуться от нее.

По улице мальчик шел, не оглядываясь, не позволяя себе этого, но на углу все-таки оглянулся. Девушки и шофера на прежнем месте уже не было.

Знобкое ощущение одиночества дрогнуло в душе у мальчика, такое уже знакомое, идущее как бы по пробитому, накатанному следу. Он напрягся и сумел придержать, подавить его, лишь чуть осталось — тоненькая такая боль. Если не прислушиваться, то и незаметно совсем. Теперь-то хорошо, думал он, убеждая, уговаривая себя. Теперь почти дома. Тут и из Углов могут люди быть, может, сейчас прямо кого-нибудь встретит. А не встретит, на дорогу опять пойдет, подъедет. А не подъедет, то и пешком можно дойти. Идти, идти и придешь. И еда у него на дорогу есть, и даже деньги. Мальчик разжал ладонь и увидел зеленую бумажку. Три рубля. Это было много денег. Он никогда столько и в руках не держал.

За углом открылся базар: несколько длинных, высоких, врытых в землю лавок со стоящими за ними женщинами. Проходя мимо, мальчик с недоумением заметил, как неприветливо и настороженно женщины смотрели на него.

Рядом с базаром стояло несколько подвод и грузовик, полуторка. Мальчик подумал, что грузовик или какая-нибудь из подвод, возможно, поедут скоро в сторону его деревни, но спросить об этом было некого, и он решил ждать.

Находиться рядом с лошадьми было хорошо. И вид их, и особенно запах, такой родной и знакомый, успокаивал мальчика. Если закрыть глаза, то вполне можно вообразить, что он дома, во дворе отцовской конюшни…

Услышав истошный женский крик, мальчик оглянулся и увидел, что к нему бегут двое пацанов. Передний, высокий и тощий, втягивал голову в плечи и прижимал что-то обеими руками к груди. За пацанами, продолжая кричать злобно и тонко, бежала толстая женщина, за ней шел человек в синем кителе и военной фуражке. Милиционер, мелькнуло у мальчика. Проскочившие мимо пацаны с испуганными лицами, растрепанная, свирепого вида тетка и особенно милиционер — все это вызвало у мальчика мгновенную вспышку страха. Никакой вины он за собой не знал и все-таки невольно сорвался с места и бросился бежать вслед за пацанами. Они юркнули во двор, перелезли через низенький деревянный заборчик и, мелькая головами, скатились по склону заросшего бурьяном оврага. На дне его мальчик их и настиг.

— Ты чего? — спросил высокий пацан, глядя подозрительно и настороженно.

— Ничего…

— Чего бежал-то? Тоже спер что-нибудь?

Тут только мальчик рассмотрел, что пацан держал в руках две большие, темные лепешки. Украли, догадался он. У толстой тетки украли.

— Нет, — сказал мальчик. — Я испугался просто…

— Чего?

— Так… Не знаю…

— Придурок, значит, — решил высокий. — Как звать?

— Васька.

— Балда ты, а не Васька, понял?

— Слушай, Щерба, — с опаской сказал второй пацан, поменьше, — а не полезет она сюда? Может, отойдем подальше?

— Да ну! — пренебрежительно оскалился тот и в самом деле оказался щербатым. — Она и с улицы за нами не повернула небось! — Он длинно цыркнул слюной через дырку в зубах. — Не трухай, Жмурик!

Мальчик вновь отметил, что прозвище подходило и ко второму пацану — он был узкоглаз и к тому же щурился все время. Мальчик и возраст их прикинул примерно: высокий был старше его года на два, а маленький ровесник, похоже.

— К роднику пошли, — сказал Щерба. — Там пошамаем!

И он, и его приятель не нравились мальчику, но он все-таки пошел вслед за ними по дну оврага. Очень уж ему не хотелось вновь оставаться одному, решать что-то, обдумывать каждый свой шаг. Он вдруг понял, как соскучился по ребячьей компании, по ощущению растворенности в ней.

У маленького, бьющего из меловой осыпи, родничка остановились. Щерба сел у самой воды, подвернув под себя ноги. Мальчик со Жмуриком устроились рядом.

— На! — Щерба протянул Жмурику одну из лепешек. — И ему отломи!

— Я не буду, — сказал мальчик. — Я не хочу.

— Жри, тебе говорят!

Мальчик смутно чувствовал, что, согласившись, он попадет в какую-то зависимость от Щербы, не хотел этого, но, в конце концов, не выдержал и начал есть. Лепешка оказалась довольно вкусная, сладковатая такая.

Во время еды молчали. Щерба жевал с яростью, невидяще глядя прямо перед собой. Сонливая пустота его глаз была в таком резком противоречии с торопливо и жадно работающими челюстями, что мальчику становилось не по себе, как-то тревожно и зябко.

Первым покончил с едой Щерба, стал у воды на четвереньки и пил долго как лошадь. Потом повалился на спину и похлопал себя по тощему животу:

— Порядок! А это что у тебя? — Он схватил газетный сверток, порвал бечевку и развернул. — Так, шамовка. Лады, подрубаем потом еще.

Мальчик почувствовал, что он теперь не сможет просто так уйти от пацанов. Съеденная лепешка словно бы обязывала его поделиться с ними и своей едой.

— Давай сейчас, — предложил он неуверенно.

— Сказано, потом — значит потом. А ты с какой улицы? Что-то я тебя не видел?

— Я не с улицы, — сказал мальчик. — Я в деревне Углы живу.

— Оно и видно, — хохотнул Щерба. — Балда ты деревенская! А мы из спецдетдома, понял? Спец, это значит особые ребята, специальные. Нас все тут боятся. У нас даже мильтон прикрепленный есть, почти каждый день приходит. Потому что мы самые смелые, понял? А ты чего тут делаешь?

— Я к себе домой еду.

— Едет он, смотрите! — хихикнул Жмурик. — Верхом на палке, да?

— Мне на дорогу надо, — сказал мальчик. — На деревню идет которая.

— Сейчас пойдем сусликов ловить, — заявил Щерба. — В Глухой лог. Там рядом и дорога на Углы твои. Мы к вам колоски ездили собирать. Гуся подбили, здоровенного! Спекли в глине, шамовка была — во!

— Я знаю, — вспомнил вдруг мальчик. — Вы у Сошниковых гуся подбили. Тетка Наталья говорила, что вас за это надо судом судить.

— Ха, судить! Пусть бы доказала сначала. Не пойманный, не вор, понял?

— Гусей нельзя воровать, — сказал мальчик. — Они домашние животные потому что.

— Нельзя! — фыркнул Щерба. — А что можно? Жратву с базара, да?

— И жратву нельзя.

— А что ж ты ее ел тогда, жратву? — ухмыляясь, спросил Щерба. — Ты с нами тоже участник получаешься, понял? И убегал и ел!

— Это случайно, — сказал мальчик. — Я не хотел.

— Доказывай теперь, хотел, не хотел! Ну, что, балда, за сусликами с нами идешь?

Мальчик задержался с ответом. Ему были неприятны и Щерба, и Жмурик, но все-таки с ними ему казалось веселее, легче, чем одному. Да и идти Щерба предлагал к дороге на Углы, по крайней мере не надо будет самому искать ее, людей расспрашивать. Пойду, решил мальчик, а там посмотрю, как дальше.

— Ладно, — кивнул он, — пошли.

Они долго пробирались по дну оврага через заросли терновника, бузины и бересклета. Вокруг было много мела: глыбы, плиты, крошево. Улавливался и запах его, чуть прохладный почему-то, напоминающий ежегодную весеннюю побелку хаты. Мел отливал синевой в тени и ярко, как снег, белел на солнце. В сочетании его белизны с зеленью травы и кустов было что-то радостное и бодрящее…

Вышли на кочковатый, заросший осокой луг и побрели по нему, петляя между коричневыми лужицами болотной воды. Воздух здесь был гораздо прохладнее, чем в овраге, да и солнце, казалось, уменьшило свой жар. Вспугнули двух чибисов, и они начали кругами ходить, мотаться над лугом, крича истошно и жалобно, мигая белым исподом крыльев. И луг, и осока, и лужи, и чибисы — все это было так хорошо знакомо и мило мальчику, что он невольно, не замечая этого, улыбался. Добрели до маленькой речки, перебрались на другой берег по скрученным проволокой бревнам. Здесь было посуше, росли ракиты и ольха. Петлявшая между деревьями черная, влажная тропинка пружинила под ногами. Скоро она понемногу пошла вверх, становясь все светлее и тверже. Вот уже и трещины появились на ней, и белесая пыль, и она вынырнула, наконец, из прибрежных зарослей на простор. Зной с новой силой охватил мальчика, слепящий, въедливый, дурманящий.