Однако замечание директора и парторга бесследным не осталось. Впредь на вопрос о количестве рабочих Ховринов отвечал: «Пятьдесят человек и тридцать женщин». Пойти на больший компромисс в этом вопросе он был не в состоянии.

Дальше поехали втроем. Ховринов стоял на запятках санок и держался за плечи директора и парторга.

Дорога шла ровным чистым болотом и только кое-где пересекалась небольшими перелесками длиной по нескольку сот метров. Она была хорошо полита, обставлена елочками для снегозадержания на случай заноса.

— Степан Павлович, — обратился директор к Ховринову, — почему ты дорогу однопутной сделал, как же трактора разъезжаться будут?

— Трактористы-то, чай, не слепые, неужто не видят, что впереди делается? — спокойно отвечал мастер. — Дорога прямая, словно кнутом по болоту ударено. Тут уж совсем надо быть дураком, чтобы друг на друга наехать. А она ведь, дорога, — продолжал он, — больших денег стоит. Одних баб на прорубке вон сколько приходится держать и каждой деньги плати.

— Вместо своих баб придумал бы простенький колеерез, — посоветовал ему Ковалев. — Эту колею тебе один тракторист со сцепщиком нарезали бы, а за счет сэкономленных на этом денег построил бы второй путь для порожняка. По однопутной дороге лес тракторами одни недоумки возят, а тебе хозяином на дороге надо быть. Иначе нельзя.

— Какой такой колеерез, где такие бывают? — живо спросил Ховринов.

— Бывают, бывают... — передразнил его Ковалев. — Интересные мы люди, нам все готовенькое подай. А самому нельзя мозгами раскинуть? Сделай раму из брусьев, впереди устрой ножи корытцем из десятимиллиметровой стали, два рычага сочини, чтобы ножи можно было поднимать и опускать, загрузи раму камнем для тяжести — вот тебе и колеерез. Сразу сорок женщин освободишь для других работ. Понял?

Мастер долго молчал, что-то соображая, потом тихо проговорил:

— Надо сходить к Копперу, сегодня же сходить. Пусть помаракует со своими чухонцами.

— А кто такой Коппер? — обратился Ковалев к Поленову. — Кем работает?

— Он сам не работает, — вместо парторга ответил Ховринов, — набрал себе человек двадцать чухон, одних стариков, ходит промеж их и чего-то по-своему балакает. А старики все делают. И хорошо, черти, делают, тут уж ничего не скажешь.

— Это у нас мастер по ремонту подвижного состава, — пояснил Поленов. — Он же и деррики делает, и другое, что нужно, из дерева.

Навстречу из перелеска шел трактор с грузом. Шестидесятисильный дизель тащил за собой шесть тракторных саней шириной хода триста сорок сантиметров, груженных бревнами. Лошадь остановилась, секунду постояла, словно раздумывая, что ей дальше делать, и круто шарахнулась с дороги в снег. Ховринов соскочил с запяток, схватил ее за узду и закрыл рукавицей глаз, которым она косо смотрела на проходящую машину.

— Плисюков, паразит, едет, — заворчал он, глядя на тракториста, — небось после вчерашней аварии двенадцать саней брать не захотел, хватило и шести. Кубов восемьдесят будет, не больше...

— Слушай, Ховринов, — раздраженно заговорил Поленов, — ты брось свои дурацкие замашки, я тебе не первый раз говорю! — И, обращаясь к директору, пояснил: — Лучшего стахановца леспромхоза паразитом называет, и управы на него не найдем. Ладно бы у себя, на дороге своей, выражался, так нет, он вчера в клубе перед кино демагогию развел. Плисюков, говорит, только на бумаге стахановец, ему первое место только по числу аварий принадлежит.

— Больше Плисюкова никто дорогу не портит, это я где угодно скажу, — не унимался Ховринов. — Вчера вон в четвертом перелеске такую кашу из двенадцати саней с бревнами смастерил — никакого проезда целый день по делянке не было. Вывезли-то за вчерашние сутки опять вот сколько... — и он подставил под нос лошади большой кукиш. — Всю ночь дорогу в перелеске налаживали да поливали. Стахановец, мать его...

Поехали дальше.

— А много стахановцев в леспромхозе? — спросил Ковалев у парторга.

— Много. И в лесу есть, на вывозке, на погрузке. Почти на всех фазах производства есть. Вот у этого критика, — мотнул он головой в сторону Ховринова, — ни одного нет. Про других треплется, а сам организацией соревнования заниматься не хочет.

— Какое же у меня соревнование, — немедленно отреагировал Ховринов, — когда мужики все на ремонте лежневок стоят, а бабы — сами видели, чем занимаются.

— У тебя и летом ни одного стахановца не было. Почему нельзя организовать соревнования на строительстве лежневых дорог в летнее время?

— Вот это ты зря, Федор Иванович, — обиделся Ховринов, — летом про моих мужиков грех плохо говорить. Работа на лежневках почитай вся аккордная, мужикам заработать хочется. И ломят они часов по двенадцать, по четырнадцать. На соревнование никакого времени не остается.

Поленов только руками развел и посмотрел на директора: вот, дескать, полюбуйся, с кем мне работать приходится.

— Федор Иванович, — опять обратился Ковалев к парторгу, — скажи, пожалуйста, все в леспромхозе стахановцы настоящие или половина липовых?

Поленова словно ударили чем-то по голове. Он ошалело уставился на директора и даже открыл от неожиданности рот. Парторг привык считать стахановцев самыми сознательными, самыми передовыми людьми, по которым он призывал равняться всех остальных рабочих. И вдруг их называют «липовыми», и не кто-нибудь, а руководитель предприятия!

— Ну, знаете ли, Сергей Иванович, — Поленов даже не заметил, что перешел с директором на «вы», — Ховринову простительно, у него образование — четыре класса, а вы директор леспромхоза, инженер...

— А ты подожди, парторг, в бутылку лезть, не поместишься, — заулыбался Ковалев, — вопрос-то я задал не праздный, давай спокойно поговорим.

— Ну?

— Только не нукай в мой адрес, пожалуйста, никогда. Нукают на лошадей. Тебе сколько лет?

— Тридцать второй пошел... — настороженно ответил Поленов.

— Значит, на шесть лет дольше меня живешь и должен знать, что рядом с хорошим всегда можно найти плохое. Такова, браток, жизнь. Сладкое уживается рядом с горьким, доброе со злым. Да что я тебе рассказываю! Диалектика, товарищ парторг, единство противоречий.

— Но о каких липовых стахановцах ты говоришь?

— Ты работой подсобников в звеньях интересовался? Зачем, по-твоему, существуют они в стахановских звеньях, бригадах?

— Подсобник выполняет вспомогательные работы, чтобы не отвлекать звеньевого или бригадира от основной, требующей высококвалифицированного труда. Это же элементарно, — пожал плечами Поленов. — Четкое разделение труда является основой стахановского движения.

— У нас в леспромхозе все подсобники заняты на вспомогательных работах?

— По-моему, все... — не совсем уверенно ответил Поленов. — А ты встречал где-нибудь иначе?

— Приходилось. На Кондопожском мехлесопункте у товарища Башмачникова выискался такой липовый стахановец. Работал он обыкновенным скоблем на ручной окорке балансов. Взял обязательство: выполнять по три нормы в день, попросил четырех подсобников. Дали, конечно. Он им поручил делать то же самое, что делал сам, — корить скоблем балансы. Скоро он вместо трех по пять норм выполнять начал. Его сначала костюмом премировали, потом ружье дали, а затем и дом для него отдельный построили. Тогда все рабочие понесли в контору такие же обязательства и просьбы о выделении подсобников. Пришлось в этом деле райкому партии разбираться.

— И чем же кончилось?

— Поразгоняли всех примазавшихся, организовали школу передовых методов работы прямо на производстве, наладили дела с гласностью достижений, и через полгода половина рабочих стала стахановцами, только уже не липовыми, а настоящими. Мехлесопункт и сейчас в передовых ходит.

— У нас Сафонов на нижнем складе балансы лучком разделывает, а дочка у него подсобником считается, — вставил Ховринов. — Работают каждый сам по себе, а записывают все на отца. Значит, он тоже липовый стахановец, не настоящий.

Поленов ничего не ответил на выпад Ховринова. Он опустил голову и долго о чем-то думал. Похоже, мысленно перебирал состав всех стахановских звеньев леспромхоза.