А на соседних участках с Южным сектором продолжались с прежней быстротой строительные работы и параллельно подвигалось холодильное оборудование законченных этажей.

Комов, вследствие некоторого недостатка в обслуживающем техническом персонале, по распоряжению Хэда, временно исполнял теперь обязанности помощника машиниста при турбокомпрессорах № 3 и № 4. Помещался он в небольшой комнате при центральной холодильной станции.

Часто, проснувшись ночью, Комов прислушивался к работе холодильных машин и улавливал низкий тон своеобразного пения дисков и гудение электродвигателей.

Каждый турбокомпрессор работал только 20 часов в сутки.

После 10 часов работы его был перерыв на 2 часа для остывания движущихся частей и самого тщательного осмотра. Так приказал Хэд, который принимал все меры предосторожности и предусмотрительности, чтобы обеспечить безопасность и надежность действия.

Так как Тому необходимо было постоянно находиться при работах и на центральной станции, то понятно, что он переселился из своего особняка в Колтон. Он занимал с Мод небольшую квартиру в радиальной стене, против большого цветника, который получил название «Цветника Мод», так как Мод отдавала уходу за ним много свободного времени.

Том Хэд имел бесспорно первое право быть даже почетным гражданином Колтона, и присутствие его там было необходимо, чтобы у всех царила уверенность в правильном действии охлаждения.

Изредка он, по настоянию Мод, прогуливался с ней по «аллее пальм», заходил в кафе и кино. Взоры всех обращались к ним. Том испытывал тогда чувство неловкости и смущения, а Мод гордилась им, слыша, как, трогательно говорили про него: «Наш Том».

Наступал уже тринадцатый день существования Холодного города или вернее части его — Южного сектора. Улицы и площади были полны оживленной толпы, которая вдыхала прохладный озонированный воздух и спешила заняться наживой, позабыв о миллионах, томившихся за стенами Колтона жарой, и тех тысячах трупах, на которых они обитали сейчас.

Комов уже условился с Чарской о дне отъезда на родину. Она должна была ждать его дома, вполне приготовившись к далекому путешествию. Сегодня, наконец, он сдал свои обязанности новому инженеру и сердечно простился с Руддиком, который многому его научил.

Инженер Хэд сказал ему при прощании несколько приветливых слов и благодарил его, высказав мысль, что приобретенный опыт в холодильном деле он, конечно, не замедлит применить в России.

— Я, — сказал Том, — уже сделал распоряжение в конторе Правления, чтобы с вами произвели полный расчет и выдали добавочное вознаграждение, равное стократной суточной плате. Значит завтра вы покидаете Колтон? Ну-с, мистер Комов, счастливый путь!

Комов к пяти часам вполне закончил свои дела в центральной холодильной станции; он простился со своими турбокомпрессорами, которые он обслуживал с такой заботой и любовью.

— Смотрите, не нагревайтесь слишком, — сказал он громадным подшипникам, потрепав их по крышке, которая превосходила размерами спину слона в три раза.

Вернувшись в свою комнату, он задумался; ему сделалось как-то грустно и хорошо. Значит, завтра он оставит это место, где у него запечатлелось столько воспоминаний.

Может быть, думал он, через месяц мы будем счастливы, вдыхая родной воздух, любуясь родными полями. Наша любовь, родившаяся здесь, должна расцвести на любимой родине прекрасными цветами. Милая, милая, шептал он живо представляя себе образ Чарской.

Его думы прервал радиофон. Комов сначала не мог понять, кто говорит с ним.

— Это Чао, слуга госпожи, — услышал он. — Надо скорее, скорее! Госпожа нездорова.

— Что случилось? — встревоженно спросил Комов, но услышал опять только:

— Надо скорее, скорее.

Комов немедленно вышел на «авеню Хэда», взял авто и помчался к станции электрической дороги, проехав несколько температурных шлюзов.

Через 20 минут он был уже далеко, но стены Колтона еще виднелись, все заполненные рекламами и напоминавшие издали забор провинциального города XX века.

Вот уже промелькнул город Райтон. Комов сидел неподвижный, теряясь в догадках о причинах такого спешного вызова, и представлял себе ужасные картины на заре наступившего счастья.

От жары в высоте все разговоры притихли и слышалось только в стуке колес какой-то ненасытный голод к пожиранию пространства. Вдруг все пассажиры вздрогнули и переглянулись.

— Мне послышался как будто отдаленный взрыв в стороне Колтона, — заметил своему соседу худощавый господин с усталым выражением лица.

— Уж не предполагаете ли вы, что это взорвали счастливчиков, «райских жителей», — бросил ему в ответ желчный и раздражительный редактор «Герольда Мира».

Однако он сейчас же встрепенулся и прошел в конец вагона к радиофону, предчувствуя какую-то сенсационную новость.

— Странно, — сказал он, — я не могу вызвать своего корреспондента Муро. Что бы это значило?

Комов не обратил внимания на эти разговоры, так как был чересчур занят мыслью о возможном несчастье с Чарской.

Когда поезд электрической дороги на минуту остановился, все были как громом поражены страшной новостью: «Колтон взорван, погибло около 2 миллионов человек».

Но прибывшие только что из Колтона люди пожимали плечами и говорили:

— Злостная выдумка; началась борьба с Компанией «Колтон», но все это не достигнет цели. Машины Хэда работали великолепно, температура воздуха действительно была +15º Цельсия.

Комов не знал, как объяснить себе это неожиданное сообщение о гибели Колтона, но мозг его заработал напряженно, стараясь найти какую-то связь между его вызовом, гибелью Колтона и Чарской.

Он вспомнил испуганные слова китайца Чао: «Надо скорее, скорее», и живо представил себе его в воображении в тот день, когда старик узнал о жестоком побоище его соотечественников.

«Если действительно Колтон взорван, то этот неожиданный вызов Чао спас меня, — думал Комов. — Но как же это могло случиться, ведь Колтон кишит сейчас как муравейник; чтобы взорвать город, надо огромное количество взрывчатого вещества. Его можно было только доставить в охлажденные подвалы под видом резервуаров с консервами.

А это могли сделать, — пронеслось яркой молнией в мозгу его, — только китайцы, чтобы отомстить за жертвы, принесенные ими для создания Колтона.»

И Комов припомнил, что в последнее время в подвалах для разгрузки «белых поездов» почти исключительно работали китайские кули.

«Значит, — продолжал он свои выводы, — Чао вовремя для меня узнал о задуманном и спас этим мою жизнь. Он это сделал из преданности к своей госпоже, так как чувствовал, что я для нее уже не чужой.»

Поздно ночью с замирающим от волнения сердцем Комов достиг скромного домика Чарской, в окнах которого горел еще свет.

Крик восторженной радости вырвался у встретившей его Чарской; лицо ее было мертвенно-бледно, а бездонные глаза горели. В порыве охватившего их чувства они бросились друг к другу на шею и замерли без слов.

В углу стоял Чао с низко опущенной головой.

— Госпожа рада, господин хороший, Чао доволен, — говорил он сам с собой.

— Как я мучилась, — рассказывала Чарская, когда улеглось немного их волнение, — когда Чао сообщил мне уже перед сном, что сегодня хотят взорвать Колтон. Я сначала не поверила, — думала, что старик от всего пережитого стал заговариваться. Но он твердил только: «Они были злые, теперь конец злым». Наконец мне удалось заставить его рассказать в чем дело: я узнала жуткую правду, услышанную Чао от своих. Я сейчас же вызвала вас по радиофону, но мне никто не ответил. Я тогда вызвала инженера Хэда, но Мод ответила мне грустно: «Он ушел, и я не могу сказать, когда он вернется». Что я испытала, сама еще не зная, верить или не верить ужасной участи, постигшей Колтон. Я вызывала вас после этого несколько раз. В глубине души росла уверенность в неизбежном и непредотвратимом.

Чао, видя мои терзания, только недавно догадался сказать мне, что он вызвал вас, выдумав, что я больна. Я за это готова была обнять и расцеловать его.