Диего окружил меня нежными заботами, угадывал мое малейшее желание, но он был все-таки деспот, и я его ненавидела за это. Повсюду за мной следили, я была его пленницей.
Сколько раз я пыталась дать тебе знать о своей горькой участи, но все мои радиограммы перехватывались. За помощь мне в неудавшемся побеге Диего жестоко побил молодую индианку, которая жалела меня и старалась по-своему утешить.
Я чувствовала его насильственную власть надо мной особенно сильно, когда он смотрел своими глубоко сидящими, мерцающими глазами. Когда он спал, его гипноз ослабевал, я становилась сама собой. Тогда я постоянно думала о тебе, Том, понимала все твои горькие жалобы, тоску одиночества. Но что же я могла сделать? Разве ты не чувствовал иногда моего как бы невидимого присутствия с тобой? Как только я освободилась от влияния личности Диего, мои мысли и думы были о тебе, Том.
Когда началась особенная длительная жара прошлого лета, у Диего стали погибать целые стада. Почти было не чем поить скот.
Как страдал в бессильной ярости Диего, видя, что его достояние — огромные стада — исчезает, а он не в силах остановить и помочь страданиям несчастных животных.
Впрочем, мне сообщали, что за жестокость Диего к ковбоям, они из мести способствовали уничтожению его скота, отравляя места водопоя.
Диего не вынес до конца ужасного зрелища и во время бешеной скачки на своем любимом коне Вихре бросился в пропасть.
Судьбе угодно было таким образом освободить меня. Первой моей мыслью было послать тебе радиограмму. Но почему я сразу не сделала этого? Может быть, оттого, что весь мир знал уже о твоем решении построить «Холодный город», ты был знаменит и был занят более важными мыслями, чем мыслью о бедняжке Мод. Я думала, что ты страдал после моего исчезновения, но после наверно нашел забвение и радость в любимой работе. Зачем было тревожить твой душевный покой? А потом, после долгого заточения, мне захотелось побыть совершенно свободной, оглядеться и почувствовать счастье иметь свою волю, свои желания. Я не хочу разбираться, почему я так поступила, ты ведь хорошо знаешь свою капризную Мод. Может быть, из гордости я также не явилась к тебе и надеялась, что судьба сама устроит все к лучшему.
Когда я стала свободной и могла дышать полной грудью, я любила посещать кинофоны и постоянно следила за ходом работ по сооружению Колтона.
Когда я видела тебя на экране, мне хотелось крикнуть: «Том, Том», и все сильнее вырастало у меня желание увидеть тебя самого, а не твое изображение.
Ты можешь себе представить, как я была потрясена, узнав о твоей болезни. Я решилась тогда навестить тебя и вот я здесь, снова с тобой, мой милый. Ведь ты ничего не имеешь против этого?
— Не говори так, Мод, — произнес Том и закрыл от волнения свое лицо ее маленькими ручками.
Мод почувствовала, как счастливые слезы падают на ее руки.
— Том, — нежно и ласково сказала, она, наклоняясь к нему, — знаешь, ведь жажда личного счастья и любви это — сильнее всего.
— Сильнее всего, — согласился Том.
Мод так заботливо следила за здоровьем Тома, что через десять дней он уже оправился настолько, что понемногу стал приниматься опять за работу, просматривая отчеты инженеров и посылая в день по нескольку десятков диктограмм.
Личность Хэда пользовалась таким большим уважением, что даже обычно беззастенчивые газеты не комментировали с излишними подробностями возвращения Мод и ограничивались, только помещением ее изображения с надписью: «Спасительница мистера Хэда и Колтона».
Каждый день они получали массу радиограмм самого разнообразного содержания, в которых выражалось искреннее желание восстановления сил Хэду и продолжения его полезной творческой работы на благо человечества.
— Вот радиограмма акционера Компании «Колтон», — говорил улыбаясь Том.
— Откуда ты знаешь это? — спрашивала удивленная Мод.
— Как откуда? Разве здесь не чувствуется тревога за правильный и своевременный монтаж холодильного оборудования города. Мое здоровье постольку нужно им, поскольку я гарантирую создание Колтона и большие дивиденды.
Но большинство радиограмм приятно доказало Тому, как он необходим и нужен, каким доверием облекли его и с какой верой смотрят на его способности.
Том считал себя уже преступником за то, что продолжал сидеть дома. Но Мод правильно полагала, что жара, которой нельзя избежать при поездке на завод и в Колтон, вредно отразится на его здоровье.
— Милый Том, ты должен меня слушаться и еще посидеть немного, — говорила она, подавая пачку диктограмм и газет. — Твой ранний выход будет только во вред интересам дела, и меня, конечно, огорчит.
Мод так мило дула губки, что Том соглашался с ней и, надо сознаться, был доволен сложившимися обстоятельствами.
XI. Монтаж холодильного оборудования
Бесконечной вереницей над Колтоном проносились вагонетки подвесной дороги, которые особыми щупальцами крепко держали огромные пучки труб. Эти трубы служили для испарения в них холодильного агента и производства этим охлаждения.
Целые батальоны монтеров разбирали их, гнули, соединяли и в оставленных для этого пространствах круговой стены образовали прихотливо извивающиеся змеевики для воздухоохладителей.
Как только заканчивался монтаж змеевиков одного из воздухоохладителей, Комов испытывал всю систему на громадное давление воздухом, чтобы убедиться в прочности соединения труб. Все подозрительные места покрывались особой жидкостью, которая ясно обнаруживала малейшие неплотности.
Одновременно с змеевиками прибыли в Колтон лопасти громадных вентиляторов, за сборкой которых Комову очень помогал еще крепкий старик Томсон.
Комов при совместной работе с ним быстро оценил и полюбил его. Он узнал, что старик Томсон одинок, и что единственным утешением его была внучка, славная десятилетняя девочка Элли.
— Элли хорошо учится, — рассказывал он Комову, — она радует мое сердце. Право, вам покажется смешно, она смотрит на меня как на маленького и рассказывает мне сказки о прошлом человечества. А я, не скрою, очень люблю их слушать.
Через месяц энергичной работы был уже вполне закончен монтаж двадцати семи воздухоохладителей и произведено тщательное испытание на неплотности в трубах и на количество прогоняемого вентиляторами воздуха. Исполненное составляло только незначительную часть всей необходимой работы.
Комов довольно часто заглядывал па центральную холодильную станцию, где инженер Руддик устанавливал первый турбокомпрессор.
«Всеобщая Компания Электричества» доставила уже ряд мелких моторов для вентиляторов, а также последнее детище Леру — электродвигатель-колосс в 50 000 киловатт.
При установке моторов для воздухоохладителей Комов познакомился с Леру, который поразил его каким-то инженерным экстазом и видом «приговоренности».
Комов так говорил о нем Чарской, с которой старался видеться при всяком случае:
— Мне кажется, у Леру бывают минуты невыразимого счастья, какое может дать творчество влюбленного в свое дело инженера, но зато он испытывает и великие душевные муки. Он живет такой обостренной жизнью, что часто в его переживаниях соприкасаются грани восторга и муки. Он чувствует какое-то «сладострастие страдания». Около него притаилась как будто смерть, овеявшая его своим крылом. Мне кажется, что он обреченный, и хотел бы, чтобы мои предчувствия не оправдались.
— Да, — произнесла задумчиво Чарская, — мир напоен страданьем и тайнами его; кто сумеет постичь эти законы и скажет, что они ему ясны и понятны? А внезапное возвращение Мод, — как бы вспомнив что-то, продолжала она, — разве это не тайна и не своего рода чудо? Впрочем, вы наверно не знаете о личной драме Хэда?
И Чарская рассказала Комову загадочную историю исчезновения Мод и ее внезапное появление, которое возродило Хэда.
— Знаете, — говорила она, — Том Хэд — замечательная личность. Он так не похож на этих бездушных «наживателей долларов». В нем есть особенно ценное качество — это детская наивность его; он, несмотря на свои огромные познания и большой жизненный опыт, все-таки во многом — большой ребенок, с простой и ясной душой. Вы заметили, как он по-детски наивно вытягивает вперед губы, когда что-нибудь соображает? Нет, право, он мне так нравится.