Ничего не понимающая Магдалина, тем не менее, уважительно смотрела на своего шефа.

Наскакавшись, Гогенштауфен, довольный, уселся в кресло, возложил ноги на стол и провозгласил. _ Впрочем, это не я - это Пушкин сукин сын...

И добавил, сняв ноги со стола.

Ждут Двенадцать неизбежного Конца -

чтоб с Антихристом сбежать: из-под Венца.

А Одна ведёт Мессию, Жениха -

чтоб Мессия спас Двенадцать: от Греха.

Чем поверг Магдалину в ещё большее смущение. Попросту говоря, ей показалось - что её великолепный шеф спятил. Тогда, украдкой приблизившись к нему сзади, она, наклонившись над ним, обняла его. Она же знала магическую силу своего тела.

_ А это не повредит моей субординации? _ проговорил благодарный Гогенштауфен, осторожно принимая её ласки, словно хрупкий кувшин живой воды.

_ Не повредит - не повредит, _ став вдруг трепетной и податливой (как секретарша Марфа), прошептала Магдалина, оплетая его паутиной страсти.

Дуга 34.

В душе Гогенштауфена зазвучала невесть откуда взявшаяся музыка. Казалось, она струилась из рук, и губ... и самой души Магдалины, - и наполняла собою - и Гогенштауфена, и всё пространство комнаты. И из этой музыки в его душе стали возникать, и наполнять его воображение, живые картины какой-то иной жизни. Глаза его загорелись каким-то чудесным светом; и сам он, казалось, весь был наполнен этим светом. Это почувствовала Магдалина; и, слегка отстранившись от него, с радостью и удивлением следила за его преображением. И вдруг он встал, устремлённый куда-то вовнутрь себя, и из его уст полились стихи.

"Плавно,

словно танцующие пары,

величественные звуки

наполняют

всю вашу комнату,

подхватывают вас

своими тонкими хрупкими

руками

и несут, несут куда-то вверх...

Всё выше... выше...

И вот вы уже

розовой чайкой

парите

над сверкающим

до боли в глазах

зеленовато-синим морем.

А внизу,

по ровной его глади

скользит серебристо-белая

с нежно-голубыми парусами

яхта,

управляемая

красивой, как букет роз,

и хрупкой,

как дуновение ветерка,

девушкой.

Словно оживляя

звуки музыки,

осторожные волны

то приподнимают,

то опускают

яхту,

придавая особую прелесть

мягким, но уверенным

движениям девушки...

И солнце,

расплескав

свою ослепительную улыбку

по смуглому от загара

лицу девушки,

словно замыкает собою

этот мерцающий хоровод

света, моря и тишины

в лёгкой небрежности

её золотистых волос...".

_ Как здорово! _ захлопала в ладоши Магдалина, когда он закончил читать. _ Никогда не думала, что ты такой... Это в тебе пробуждается поэтический дар. А может, он у тебя и был - только ты о нём не знал. А теперь знай, - ты поэт, и поэт чудесный. Талант нельзя купить, и нельзя продать. Это от Бога... Его можно обрести только служением... А ты мог бы сочинить мне сказку?.. про маленькую девочку, - вдруг робко попросила она; и Гогенштауфену показалось, что на диване, таком огромном в сравнении с ней, действительно сидит совсем маленькая девочка.

Он глубоко задумался, подошёл к окну, постоял, потом вернулся и стал расхаживать по комнате. Магдалина робко, почти с испугом, следила за ним... Что-то сместилось вдруг во времени и пространстве между ними; и ей начало казаться - что она маленькая девочка, а это её отец... или нет, пусть будет как было, - это её отчим, которого она всё-таки любила, как отца. Он был такой шумный, и от него всё время пахло дымом... Мысли её стали путаться, словно её сознание стало сокращаться до сознания маленькой девочки...

Но вдруг всё распалось; и Гогенштауфен, став посреди комнаты и обратив к Магдалине своё необыкновенно вдохновенное лицо, провозгласил...

_ "Дым-Дым"... сказка... для маленькой девочки...

Жила-была маленькая девочка. Она была такая маленькая, что каждый, кто её встречал, удивлялся.

_ Какая же ты маленькая. Ты, наверное, дюймовочка?

_ Нет, _ отвечала девочка, _ просто я ещё не выросла. А когда я вырасту - я буду такая как мама.

_ А какая у тебя мама? _ спрашивали её.

И девочка гордо отвечала.

_ У меня самая лучшая на свете мама.

Девочка очень любила свою маму. И мама очень любила свою девочку. Так они и жили вдвоём. И были очень счастливы. Но вот однажды у них в доме появился незнакомый человек. Он был весёлый, много говорил, смеялся, шутил. Потом он ушёл, потом вернулся - и, наконец, остался совсем. Девочка сначала боялась его. Он был такой шумный и от него пахло дымом. Но он был с ней ласков, рассказывал ей смешные истории. И всякий раз, когда он приходил, он приносил ей какую-нибудь игрушку. Или просто брал её наруки, сажал её на плечи - и они шли гулять. А рядом шла мама. Им было хорошо вместе. И девочка постепенно к нему привыкла - и скучала, когда его долго небыло. А когда он приходил - она кричала маме.

_ Дым-Дым пришёл!

И радостно выбегала ему навстречу. За нею ему навстречу выходила мама. Потом они шли гулять, или оставались дома пить чай с вареньем. Это длилось долго. Но вот однажды Дым-Дым не пришёл в обычное время; не пришёл он и на другой день, и на третий. И в их доме стало пусто и невесело. Мама тревожно ходила по комнате, всё у неё валилось из рук. А когда девочка не выдерживала и спрашивала: "Мама, ну почему Дым-Дым к нам не приходит?", - мама прижимала её к себе и говорила: "Не знаю, дочка. Может, ему было плохо с нами. А может быть, у него дела". "А разве мы не его дела?" - удивлялась девочка; ей было не понятно, что у Дым-Дыма могут быть другие дела кроме них с мамой.

Однажды мамы долго небыло. И девочка так испугалась, что стала плакать. Вернулась мама поздно, и вся в слезах. Девочка подумала, что мама плачет из-за неё - из-за того, что ей было страшно. И она стала утешать маму, и говорить.

_ Ну, не плач, пожалуйста. Ты же видишь - мне больше не страшно. Ты ведь вернулась.

Но мама посмотрела на неё такими глазами - что девочке опять стало страшно; и вдруг сказала: "Дым-Дым больше к нам никогда не придёт", - и заплакала.

Девочка сначала не поняла слов мамы. Но когда она поняла в чём дело - она тоже расплакалась. Так они и проплакали всю ночь. Под утро девочка заснула на коленях у мамы...

С тех пор прошло много лет. Девочка выросла. У неё родилась дочка. Она была такая маленькая, что каждый, кто её встречал, удивлялся.

_ Какая же ты маленькая. Ты, наверное, дюймовочка?

_ Нет, _ отвечала девочка, _ просто я ещё не выросла...

Едва Гогенштауфен закончил, и в его глазах стал гаснуть огонь вдохновения, как Магдалина спрыгнула с дивана, подбежала к нему и с восторженным криком бросилась ему на шею. На глазах её были слёзы.

_ Ой, Пётр. Ты даже не представляешь, что ты сочинил. Ты как будто заглянул в мою душу. Это же обо мне. Это вся моя жизнь с мамой. Только у меня, к сожалению, нет дочки. Но я понимаю, это так надо. Это безконечное в конечном. Чтобы родить - нужно родиться; и чтобы родиться - нужно родить. И сохранить рождённое, даже если ушла любовь. И ждать, ждать... может быть, даже целую вечность... ждать, когда она снова вернётся... и, может быть, опять уйдёт и снова вернётся... пока, наконец, не останется навсегда. Господи! Это непостижимо...

Она исцеловала всё его лицо и истормошила всё его тело. В конце концов, она повалила его на пол, схватила со стола ручку и чистый лист бумаги, уселась на него верхом и затребовала, чтобы он прочитал это ещё раз... для всего человечества.

Смущённый и польщённый своим первым и неожиданным успехом, и ощущая на себе в её теле тяжесть всего человечества, он стал читать сказку снова.