Человек-зеркало.

В наследство от родителей ему досталось быть мотом; но не досталось состояния, которое он мог бы проматывать. Собственно говоря, ему досталось состояние, но не вполне обычное. То-есть, я имею ввиду, - что состояние, которое ему досталось, выражалось теми свойствами души, которые именуются талантом.

Итак, он обладал талантом. Само по себе, иметь талант и уметь его выразить - не одно и то же. Самовыражение таланта - наподобие выращивания редкого и прихотливого растения, - требует от его обладателя неимоверных усилий, доходящих до самопожертвования. Но это возможно только в случае колоссальной духовной энергии. А если её нет? То-есть, все остальные составляющие талант есть, - есть необыкновенное и проницательное видение мира; есть необыкновенное умение отобразить его через какое-либо творчество (или через какую-либо форму самовыражения); есть необыкновенное чувство гармонии и красоты, сочувствие и сомыслие с окружающими людьми и миром, и ещё многое другое. Но нет, может быть, главного. Нет той духовной силы, которая могла бы прорвать оболочку его "не от мира сего отрешённости" и выпустить на свободу его великие мучения и его великие искания... Тогда это трагедия...

Должно быть, это началось задолго до его рождения. Потому что одна его жизнь (а к тому времени, когда он понял это, она исчерпывалась только двадцатью пятью годами), не могла породить такое обилие великих и ничтожных, и почти всегда противоречивых свойств. Например, в минуты вдохновения и восторженности - он был необыкновенно красив; а в минуты депрессий и озлобленности - безобразен до невозможного. Он с лёгкостью проникал в души других людей, но в своей собственной душе плутал как в египетском лабиринте. Он мог увлекать собою женщин, но увлекаться ими сам не мог. Зато он часто увлекался какими-нибудь идеями; но, достигнув в них только начального результата или не достигнув даже его, на полпути бросал их. В иное время он был настолько трудолюбив и плодотворен, что все только дивились; но в другое время он был до невозможности ленив и ни к какой деятельности не пригоден.

Иными словами, природа в нём не вполне разумно распорядилась своей великой способностью сотворять совершенное. И в нём всё необходимое оказывалось: вполовину или частью, или вовсе отсутствовало.

Этот сонм противоречий и послужил завязкой его хаотической, не вполне разумной, но увлекательной жизни человека незаурядного. Особенно остро его противоречия проявлялись в нём тогда, когда он был чем-то обижен или с чем-то совершенно не согласен. Тогда в борьбу вступало его непреодолимое упрямство. И, может быть, это упрямство было той единственной силой, которая противостояла всем другим силам извне.

Конечно, люди, облечённые большой духовной силой, в лице: тщеславия, упорства, энергичности, - то-есть, цельно-слитые люди личности скажут, что упрямство - не то качество, посредством которого можно преодолевать трудности и достигать цели.

Это правда. Но это правда больших и сильных людей. А как быть маленьким и слабым? Природа ведь мать всем своим детям. И если она даёт им жизнь - следовательно, она должна позаботиться о том, чтобы защитить их в жизни. И она даёт им своё покровительство, - упрямство и проницательность - как средство защиты; красноречие и обаятельность - как средство нападения.

И если эти качества обладают активной внутренней силой, то мы говорим: он талантлив; если нет, мы говорим: он как все.

Итак, он имел талант - но странного свойства, - а именно, он был из тех странных типов, которым название ещё не придумано (а по моему разумению - "человек-зеркало"), но которые откровенно и напористо заявляют о своём существовании своими странными и нелепыми выходками.

У него была странная привычка копировать людей. Ну как, например, иногда вполне нормальные и приличные люди, чтобы унизить своего недруга, повествуя о своём с ним столкновении, свои слова пересказывают голосом полным достоинства, а слова своего обидчика - голосом жалким и нелепым.

Но так поступают мелкие души. Души же большие со своими противниками ведут более крупные сражения, - как, например, наш герой. То-есть, он, конечно, как человек великодушный (к слову сказать, - человек, имеющий великую душу), не ставил перед собой ничтожные и недостойные цели мелкой мстительности по отношению к противникам. Он их уничтожал - их же оружием, - он их копировал. Но делал он это более методично и целенаправленно, нежели они. Ведь они, руководствуясь только животными инстинктами самосохранения, изрыгали на менее защищённых яд злословия; а он защищал идею сохранения человеческой души.

Итак, на лесть он отвечал лестью, но ещё более нелепой; на грубость - грубостью, но ещё более жёсткой; на иронию - иронией, но ещё более язвительной... и так далее. И этим он приводил своих противников в такое искромётное бешенство, что те начинали совершать одну глупость за другой, - ещё более усугубляя своё, и без того слишком двусмысленное, для порядочного человека, положение. Тем более, что это было равносильно тому - как нанёсшему пощёчину, тут же, без права вызова, получить ответную. И это на глазах у всех.

Поэтому произнося публично какую-нибудь досадную или, попросту, порочащую фразу в его адрес или в адрес кого бы то ни было в его присутствии, противник знал, - что тотчас она вернётся обратно - ещё более порочащая, но уже его самого.

Надо, однако же, отдать должное нашему герою - что делал он это так тонко и так легко, и такой заметной малостью превосходил своего противника, и так был точен в каждой мелочи, и так был невозмутим, - что нет никакой возможности вообразить себе более тонкого поведения с целью досадить своему противнику. Естественно, что при таком положении вещей вскоре уже почти не нашлось охотников открыто с ним враждовать.

Однако, время шло. И эта его случайная особенность, этот его случайный дар, - уничтожать зло в самых мелких его проявлениях: злословия, мстительности, зависти... и прочего, - развился в талант - настойчиво и явно утверждающий религию уничтожения зла. И с этого момента он стал социально опасен для людей злых, жестоких и безчувственных; для людей, алчностью своей порочащих само великое и вечное, хрупкое и живое, что именуется одним словом - человек.

И вот во имя этого великого и вечного, хрупкого и живого, он наказывал любые проявления зла; наказывал методично и целенаправленно; наказывал в самом его зародыше и в любом его проявлении - будь то откровенная грубость или прикрытая лестью интрига.

Согласитесь, такой весьма редкий дар не мог остаться незамеченным и неоплаченным... Он был замечен Небесами, и ему было даровано пожизненное (а в случае особо великих заслуг перед справедливостью, - безсмертное - с причислением к лику святых) всемогущество и всепрощение... Так человек смертный обрёл Себя - в безсмертии, - став Сыном Человеческим; и в Себе увидел - Сына Божьего...

Дуга 36.

Закончив эту, непроизвольно сложившуюся импровизацию, Гогенштауфен начал было рассуждать о том, - чей же это портрет он здесь изобразил; кто это, способный быть одновременно: добрее добра и злее зла; кто это, несущий в себе одновременно: черты святого и черты дьявола? Гогенштауфен начал уже было догадываться, - что это и есть Человек - ещё не распознавший и не разделивший в себе добро и зло, но уже могущественный как бог; а потому неодолимый: ни силой добра, ни силой зла - а одной только любовью...

Однако, сон взял своё. И не доведя все эти рассуждения до конца, он уснул тут же за столом - на этих своих первых творениях поэзии и прозы, на этих раскольниках его пошатнувшейся (или укрепившейся?) веры.

И был сон. И было откровение...

Размашисто и грубо она распахнула его откровенность и вошла в его душу, - деловито и просто - как входят в долю.