Ее губы дернулись в возражении, поскольку она презирала Калеба и не хотела его очеловечивать, однако стоило ей только принять такой ход мыслей, и она уже не могла остановиться. Тот Холден, который занимался с ней сегодня любовью, в некоторой степени тоже являлся результатом заботы, полученной им от Калеба за долгие годы их разлуки, и за это она тоже могла быть ему благодарна.

— Все еще злишься?

Вздрогнув, она обернулась и увидела, что позади нее стоит Холден.

— Я же сказала тебе не ходить за мной, — сказала она, снова переводя взгляд на ручей.

— Думаю, я не умею следовать чужим указаниям.

— Очевидно, — сказала она, снова надев сандалии и встав лицом к нему. Он набросил на себя фланелевую рубашку с длинными рукавами и застегнул ее на две пуговицы, но ноги у него по-прежнему были босые, а джинсы расстегнуты.

Он слегка прищурился и посмотрел на ручей.

— А если бы ты тут на кого-нибудь наткнулась? На какого-нибудь охотника-извращенца, который бы захотел причинить тебе боль?

Она бросила на него косой взгляд.

— Ты, может, и чувствуешь себя получше, но у тебя все еще два ушибленных ребра. Ты не в том состоянии, чтобы быть моим защитником. Ты слаб.

— Черта с два, — сказал он, и его глаза вспыхнули.

Она фыркнула. Ей вовсе не хотелось быть с ним грубой, просто ей требовалось какое-то время, чтобы понять всё, что с ним случилось и каким образом это сделало из него человека, которым он теперь стал.

— Меня бесит, что ты с ним остался, — сказала она.

— Я знаю. Меня иногда тоже.

— Но я могу тебя понять. То, что миссис Филлман делала с Билли… Я рада, что с тобой этого не случилось.

— Гри, я вовсе не испытывал к нему теплых чувств, — осторожно проговорил он, подавшись к ней. Он обнял ее за талию, притянув к своей груди, и она не воспротивилась.

— Я был потерянным ребенком. И да, он был злом, но, на мой взгляд, он был наименьшим злом из всех возможных.

Он вздохнул ей в волосы, крепко прижимая к себе.

— Поэтому я остался.

— Я не хочу тебя за это осуждать.

— Тогда не осуждай, — произнес он. Некоторое время они стояли в молчании, прежде чем Холден снова заговорил. — Я не слаб. Я хочу заботиться о тебе, Гри.

— Я и сама могу о себе позаботиться, — тихо сказала она, не желая окончательно капитулировать.

— Я сильный, — прошептал он возле самого ее уха. — Позволь мне сделать это вместо тебя.

От тепла, идущего от его груди, она полностью расслабилась, дорожа чувством его надежного покоя, запоминая ощущение его ласковых объятий. Положив голову ему на плечо, она взглянула на реку.

— Мне так много нужно осмыслить, Холден. Столько всего разом изменилось.

— Ну, так не торопись, — сказал он, одной рукой поглаживая ей спину. — У нас, наконец, есть время, Гриз, и я н-никуда не уйду.

Глава 22

Минуты превращались в часы, часы в дни, и под конец второй проведенной вместе недели, их жизнь начала обретать свою собственную хрупкую самобытность, свой неуверенный, робкий ритм.

Днем Гризельда сидела в кресле-качалке на маленькой террасе, записывая в свой новый блокнот сказки, которые потом читала вечером Холдену. По вечерам он разжигал в камине огонь, и пока она читала, сидел рядом с ней на диване, обнимая ее за плечи и время от времени целуя в макушку.

Каждый день они гуляли по лесу, рассказывая друг другу о том, что произошло с ними за то время, пока они были в разлуке. Иногда делились счастливыми воспоминаниями о годах, прожитых вместе: о временах, когда они наблюдали за дикими зверями, заходившими во владения Калеба Фостера; об их Днях рождениях, которые тихо отмечали в темном подвале; и о том, как пару раз Калеб споткнулся об их цепи и на несколько часов терял сознание.

Они держались за руки. Они целовались. Они обнимались и хохотали. Они обнимались и плакали.

Много раз они ходили на маленький ручей, чтобы опустить ноги в прохладную воду, перекусить на камнях и искупаться нагишом. Не раз Гризельда хватала одежду Холдена и бежала через лес в дом, запрыгивала в кровать, и он догонял ее там, запыхавшуюся и потную, хихикающую и совершенно голую.

Его раны быстро зажили, и к началу второй недели его лицо уже выглядело совсем как обычно, не считая нескольких небольших пятен желтого цвета, и хотя для полного выздоровления ребрам требовалась еще пара недель, они больше не болели. Врач сообщил Холдену, что швы у него на ранах рассосутся дней через шесть, и действительно, так все и произошло. Он, конечно, не выздоровел на все сто процентов, но, определенно, всё к этому шло. Ему не удалось возобновить свои тренировки — Гризельда ему это запретила — но он нашел в доме топор и жутко захотел выйти на улицу и нарубить немного дров, поработать мышцами, вновь почувствовать себя сильным и здоровым.

Особенно после того как он наконец-то прослушал сообщения, оставленные на телефоне этим гребаным мудаком, ее бывшим парнем. Он проверял свои сообщения, не читая, удалял СМС-ки от Джеммы и отвечал Клинтону, который спрашивал, как у него дела. Он помнил просьбу Гризельды не слушать сообщения Джоны, когда будет их удалять, но любопытство оказалось сильней, и он все равно прослушал.

Лучше бы он этого не делал.

В недоумении слушая, как полный ненависти голос Джоны обзывал Гри сукой, пи*дой, бл*дским мусором, Холден в бешенстве сжимал кулаки, из последних сил сдерживая смертоносный порыв сейчас же запрыгнуть в грузовик, поехать в Мэриленд, найти этого кретина, разбить ему морду и переломать все пальцы. Ему стало любопытно, как еще Джона проявлял свою агрессию по отношению к Гризельде. Он что, сделал ей больно? Избивал? Если Холден когда-нибудь узнает, что Джона в гневе хоть пальцем ее тронул, ему лучше уже сейчас начинать поглядывать по сторонам, потому что Холден непременно его найдёт.

Внимательно прослушав сообщения, он отправил на номер Джоны СМС:

«Она с тобой порвала. Если ты еще раз к ней приблизишься, я тебя прикончу, *баный ты ушлёпок. Сет»

После этого Джона обрушил на Холдена нескончаемый поток сообщений, изобилующих всевозможными ругательствами. Он присылал их по паре в день, в основном по ночам, обзывая Сета с Гризельдой самыми последними словами. Холден больше их не читал, но достаточно сказать, что он в любой момент был готов надрать Джоне задницу, если им когда-нибудь не посчастливится встретиться лично.

Холден не забыл, какой хреновой была до этого сексуальная жизнь у них обоих — он спал с любой, кто раздвинет ноги, лишь бы изгнать из своей жизни образ Гризельды, а она жила с этим полным идиотом, который, по всей видимости, ни капли ее не уважал и не имел ни малейшего понятия, какой удивительной женщиной ему посчастливилось обладать.

Холдена страшно беспокоило, что Гризельда вообще могла пустить в свою жизнь — и да, в свою постель — такого типа, поскольку он считал, что она заслуживает гораздо большего. Ну, уж точно, кого-то получше этого Джоны. Даже получше него самого, всего-навсего, скромного заводского рабочего и звезды местного бойцовского клуба. Холдена бесило то, что ему практически нечего было ей предложить, но чем больше времени он с ней проводил, тем больше он хотел это исправить. Он хотел стать для нее всем: ее самым близким другом, ее доверенным лицом, её опорой, её супругом, её любовником.

Её любовником.

С той минуты, как она вернулась в его жизнь, Холден хотел её так, словно, если они будут спать вместе, соединять их тела самым интимным из всех возможных способов, то это непременно свяжет их навеки. И в некотором смысле это сработало. Узнавать, какие именно прикосновения ей нравятся, двигаться внутри нее, наблюдать за ее лицом в момент наивысшего наслаждения — из-за глубины его чувства к ней, это было для него чем-то, чего он никогда раньше не испытывал. И когда она спала обнаженная, свернувшись, рядом с ним, положив голову ему на грудь и разметав мягкие золотистые волосы по его коже, Холден ощущал в душе просто удивительный, не ведомый ему доселе покой.