— Он не был, — она замолчала, сделав глубокий вдох. — Твоим братом. Он нас похитил. Он мучил нас.

— Д-думаешь, я этого не знаю? Гри, я там б-был, — внезапно он развернулся в своем кресле, продемонстрировав ей испещрённую жуткими шрамами кожу у себя на спине. — Ты д-д-думаешь я н-не помню? Я помню!

Он повернулся и увидел, что ее лицо вспыхнуло от гнева.

— Разве? «Вы будете жить в темноте, пока не очиститесь от своих пороков! Пока не станете достойны света». Помнишь это? «В твоем раскаянии не должно быть сомнений! Ибо возмездие за грех — это смерть!» Смерть! Моя смерть! — продекламировала она, слезы потоком текли у нее по лицу.

— Я з-знаю эти г-гребаные слова не хуже тебя!

— Тогда как? Как ты мог чувствовать к нему… симпатию?

— Да, бл*дь, это была не симпатия!

— Тогда что это было? Когда ржали эти официантки? Что это было? Что это было, когда ты считал, что он выстрелил мне в спину?

— Ненависть! — закричал Холден. — Г-гребаная ненависть!

Птицы, греющиеся на крыше под лучами солнца, вспорхнули вверх, их крылья забились о теплый летний воздух в поисках убежища.

— Хорошо. Но твоей чертовой ненависти было явно не достаточно, чтобы от него уйти.

— Мне было т-тринадцать лет, меня каждую н-ночь в течение двух лет моей с-сраной жизни п-пристегивали наручниками к кровати или рулю грузовика. Даже если бы мне удалось с-сбежать, куда, бл*дь, мне б-было идти?

— Вернуться в Вашингтон? — раздраженно предположила она.

— С-снова в систему патронатного воспитания, чтобы кто-нибудь вроде м-миссис Ф-филлман домогался меня, пока я сплю?

— Не все приемные родители растлители, — сказала Гризельда, но из ее голоса исчезла прежняя уверенность.

— Достаточно, — ответил Холден. — Или алкаши. Или они т-тебя избивают. Или забывают н-накормить.

— Прекрасно. Система патронатного воспитания — совсем не сахар. Но это лучше, чем жить с похитителем детей! Алкоголиком! Сумасшедшим, мать твою, психом!

— У меня в-внутри всё умерло. Все — все — кого я когда-то любил, были мертвы, — сказал он, его голос срывался, глаза горели. — Он меня не б-бил. К-кормил меня. У меня всегда было теплое место для сна. Когда мне исполнилось пятнадцать, мы поселились в Орегоне, и я пошел в среднюю школу.

— Как Сет Вест, — сказала она.

Холден кивнул.

— Ты взял его имя.

— П-прожив с ним два года? Какая уже, на хер, р-разница?

— Большая разница, потому что раньше тебя звали Холден. И если бы ты остался Холденом, может быть, я бы смогла тебя найти.

— Ты бы не смогла меня н-найти, Гри, потому что ты была мертва, черт возьми! — прокричал он. Она пристально посмотрела на него, и он сделал глубокий вдох, их взгляды застыли во взаимной блокировке.

Она встала, уронив на кресло записную книжку, у нее на лице появилось выражение отвращения, скорби и гнева.

— Я пойду прогуляюсь. Не ходи за мной.

— Черт возьми, Гри! Н-не уходи, поговори со мной!

— Я не могу, — сказала она, перекидывая через перила сначала одну ногу, затем другую, и у него сжалось сердце, поскольку это говорило лишь о том, что она боялась случайно прикоснуться к нему, проходя мимо его кресла.

— Пожалуйста, — тихо произнес он вслед ее удаляющейся фигуре, но она так и не обернулась.

Гризельда решительно шагала через поляну, намеренно не оборачиваясь, несмотря на его тихую просьбу, от которой у нее буквально разрывалось сердце.

Мало того, что он остался с Хозяином, у него к тому же сформировалась своего рода… что? Холден отказывался называть это симпатией, но чертовски похоже, что это была именно она! — мягкость к Калебу Фостеру. Как будто какая-то часть Холдена поверила, что он и правда Сет Вест и приняла покровительство Калеба Фостера, а когда над ними посмеивались ехидные официантки, даже отвечала ему тем же.

Это был человек, который их похитил, мучил и запугивал, который, как тогда полагал Холден, убил Гризельду, хладнокровно прикончил ее и похоронил. С момента ее смерти прошло всего два года, а Холден жил с Калебом на полную катушку, ел его еду, спал в отведенном ему Калебом месте, ходил в школу, так, словно никогда и не было этого кромешного ада в Западной Вирджинии.

«Это не честно», — тихо шепнуло сердце, прервав ее внутренний монолог.

Пройдя поляну, она направилась в лес и пошла влево, на шум журчащего где-то поблизости ручья.

«Его тоже похитили, по твоей вине! — напомнило ей сердце, — и он вытерпел гораздо больше положенных ему побоев».

Он держался очень храбро, но она знала, что ему было также страшно, как и ей. Он пытался сбежать, но ему не удалось, а ей повезло. По сути дела, его снова похитили, на этот раз совершенно одного, его лучший друг мертв, и нет никого, кто мог бы его утешить. Он сказал, что чувствовал себя опустошенным, мертвым внутри, и Гризельда ему верила. Из глаз потоком хлынули слезы, как только она представила себе его тонкие запястья, прикованные наручниками к рулю грузовика, к кровати в мотеле, свобода так близка, но не возможна. Он напомнил ей, что ему было всего тринадцать лет, ещё ребенок. И он потерял всё и всех, кто имел для него хоть какое-то значение. И да, он мог сбежать и, как она предлагала, вернуться в систему патронатного воспитания, но он был прав. Она вздрогнула, вспомнив руку миссис Филлман на бедре у Билли тогда в парке. Холден, с его светлыми волосами и типично американским лицом в веснушках, оказался бы легкой добычей.

Калеб Фостер кормил его, давал крышу над головой, не бил и, в конце концов, позволил ему ходить в школу, как обычному ребенку.

Она не думала, что это была счастливая жизнь, но, так же как и он, прекрасно знала, что всё могло быть гораздо хуже.

Звук бегущей воды стал громче, и она вышла к ручью, который искала, — совсем небольшой, всего, наверное, метра четыре в ширину, и не глубокий, но прозрачный и чистый, с большими камнями на берегу. Она села на один из них, сняла босоножки и опустила ноги в воду.

«Я заставлю тебя кончить. Я буду обнимать тебя, пока ты спишь. Я изменюсь для тебя. Я буду жить для тебя. Я никогда тебя не отпущу»

Поверила ли она ему?

«Я такой же, как прежде. Ты делаешь меня прежним».

После таких откровений о Калебе Фостере, может ли она ему доверять?

«Я всегда любил тебя, Гри».

Она рыдала, и ее тело ожило, вспомнив о том, с каким благоговением он к ней прикасался, смотрел на нее, занимался с ней любовью.

«И ты не бросишь меня?» — спросил он.

И она ответила ему: «Никогда».

И она не лукавила.

Она слишком долго держалась в надежде его отыскать, и найти его было слишком чудесно, слишком правильно, слишком хорошо, чтобы сейчас просто взять и отказаться от него, только потому, что он поддался какой-то гребаной разновидности Стокгольмского синдрома. Она может допустить, что он испытывает к Калебу Фостеру определенную признательность за то, что тот сохранил ему жизнь.

И вдруг ее осенило.

Несмотря на все то, что Калеб Фостер с ними сделал, она была вынуждена признать, что тоже чувствует к нему некоторую благодарность.

Она была благодарна за то, что Калеб в этот же день не застрелил Холдена. Она была благодарна, что он заботился о Холдене, от чего Холден не сбежал и в конечном итоге не оказался в какой-нибудь гребаной приемной семье, где сломили бы его дух. Она даже была даже благодарна за то, что Калеб так хорошо обращался со своим грузовиком, и Холден смог вернуться на нем в Западную Вирджинию.

Она всегда была твердо уверена в том, что Калеб — неисправимое чудовище, он и был чудовищем, и все же ей следовало признать, что для Холдена все могло оказаться гораздо хуже. Его могли убить. Его и дальше могли мучить и подвергать насилию. Его могли заморить голодом, сделать объектом торговли или подвергнуть куче других немыслимых ужасов. Вместо этого, как справедливо заметил Холден, его кормили, давали крышу над головой, уже не избивали и не домогались. И он выжил.