— Идите по домам, отдохните немного. Я сменю вас, — предложила Лакхи.

Крестьяне обрадовались, но для виду стали отказываться, говорили, что у них хватит сил выстоять до утра. Однако Лакхи была тверда в своём намерении. Она ласково простилась с крестьянами и осталась одна.

— Оба из нашей деревни, а совсем разные люди! — говорили крестьяне.

У стены, которую должна была теперь охранять Лакхи, росло огромное дерево, своими ветвями касавшееся зубцов. Под его кроной, густой и развесистой, и расположилась Лакхи. Но ей не сиделось, — она поднялась, взобралась на стену и, встав между зубцами, внимательно огляделась. Внизу всё окутал мрак, даже леса не было видно. Слабо мерцали рассыпавшиеся по небу звёзды. Высившиеся вдали горы, казалось, были объяты сладким сном. Узкой серебристой лентой вилась река Санк. И только пламя тюркских костров напоминало об опасности. Да в самой крепости время от времени тишину нарушали возгласы: «Не спать! Не спать!» Напуганные шумом, лесные обитатели ушли из этих мест, и теперь уже по ночам не слышно было их криков. Только сверчок как ни в чём не бывало тянул свою песню.

Вдруг Лакхи почудилось, будто снизу донёсся какой-то шорох. Она стала всматриваться, но разве увидишь что-нибудь в такой темноте? Напрягла слух. Тихо. Лакхи решила, что это был зверь, и села, прислонившись к стене. Ей вспомнилась ночь в Нарваре. Такая же тёмная. Стена была гораздо выше этой. Они с Аталом среди натов словно Зерно между жерновами. Допусти она малейшую оплошность, и оба погибли бы. Теперь же всё иначе: здесь они почти в безопасности.

Снова раздался шорох. Лакхи вскочила. Прислушалась. Нет, всё тихо. Наверно, какой-нибудь зверь пробирается к воде. Она ещё долго вслушивалась, но ничто больше не нарушало безмолвия ночи.

Лакхи спустилась со стены и, устроившись под деревом, попыталась представить себе, что делается сейчас в Гвалиоре.

«Наверно, они видели пламя. Завтра раджа придёт на помощь, обратит врага в бегство, и я снова увижу свою Нинни».

Лакхи не спала уже несколько ночей, и глаза у неё слипались. Она прислонилась головой к дереву и задремала.

И приснилось ей, будто она в горном лесу. В одной руке у неё лук, в другой — стрела. Из-за кустов, прямо на неё, топча и ломая всё на своём пути, несётся стадо диких буйволов. Она кладёт стрелу на тетиву, хочет натянуть лук, но рука не слушается её, тетива не поддаётся…

Лакхи в тревоге открыла глаза. Лук и колчан — на месте. Значит, и лес и буйволы ей приснились… Но вдруг ей почудилось, будто недалеко от неё кто-то спрыгнул со стены. Может, померещилось? Она повернула голову и увидела, как со стены один из другим спускаются люди.

«Свои или тюрки?» — мелькнуло в голове.

В это время из-за стены показалась чья-то голова. Человек взобрался на стену, перегнувшись вниз, в сторону вражеского стана, что-то сказал на незнакомом ей языке. Все сомнения Лакхи разом развеялись.

«Не спать!» — донеслось с дальней башни.

«Сколько их?» Лакхи всматривалась в темноту. Тюрки были близко, почти рядом, и о чём-то перешёптывались. Один воин, прижавшись к стене, помогал остальным спускаться.

Лакхи осторожно подвинула к себе лук с колчаном, положила стрелу на тетиву и, прицелившись в голову, которая показалась из-за стены, выстрелила. Раздался крик. Тюрок сорвался и, увлекая за собой товарищей, которые следом за ним лезли по лестнице, полетел вниз, где во мраке толпились дожидавшиеся своей очереди воины. Послышались стоны и вопли. Пробравшиеся в крепость тюрки растерялись. А Лакхи всё стреляла и стреляла. Со свистом летели стрелы. Одни поражали врага, и тогда раздавался стон или крик, другие же, ударившись со звоном о нагрудник, ломались или отскакивали.

Наконец тюрки обнаружили Лакхи и стали её обстреливать. Однако попасть в неё было нелегко: ведь она пряталась за деревом, в темноте. Поэтому стрелы, свистя, пролетали мимо или со звоном ударялись о наплечники и нагрудники. Но одна стрела всё же достигла цели: она глубоко вошла между рёбер. Однако Лакхи, превозмогая боль, продолжала стрелять.

Стрелы кончились, но в живых оставалось ещё несколько тюрок. Тогда Лакхи обнажила меч. Однако спазма сжала горло, изо рта струёй брызнула кровь. Рука, в которой лежала рукоять меча, ослабла.

«Надо поднять тревогу», — подумала Лакхи и громко крикнула. Изо рта снова хлынула кровь. Когда стало легче, Лакхи опять крикнула и прижалась к стволу, чтобы не упасть.

Один из тюрок хотел ударить Лакхи мечом, но опасность придала ей силы, рука стала твёрже. Тюрок замахнулся. Но Лакхи присела, и меч рассёк воздух. Зато Лакхи вонзила свой меч врагу в живот. Тюрок грохнулся наземь. В это время подоспели стражники. При свете факелов они увидели Лакхи. Тяжело раненная, она доживала последние мгновения. Несколько поодаль лежали сражённые Лакхи враги — некоторые из них ещё были живы. С зубцов свисали верёвки. Стражники обрубили их.

— Мужа моего… мужа позовите… — простонала Лакхи.

— Мы отнесём тебя к нему, — услышала она в ответ.

— Не надо… Не трогайте меня… Пусть он сам придёт.

Один из стражников побежал за Аталом, другой принёс воды.

Атал кинулся к Лакхи, обнял её. Она тихо отстранила мужа. И тут Атал увидел, что грудь и шея её залиты кровью, а изо рта течёт тонкая алая струйка.

— Боже, за что это? — Слёзы душили Атала.

— Скажи… выполнишь ты мою просьбу? — слабеющим голосом спросила Лакхи.

Атал сложил руки, словно призывая бога в свидетели.

— Я хочу… чтобы ты… женился… на… девушке своей… касты… — едва слышно произнесла Лакхи.

То были её последние слова. Рот свело, по телу пробежала судорога, Лакхи скончалась.

Атал вытер слёзы.

— Сложите погребальный костёр, — приказал он охрипшим голосом. — Здесь, на этом самом месте! Поднимите на ноги всю крепость и обшарьте каждый уголок — не прячется ли где враг.

Несколько воинов принялись складывать костёр. Другие подняли тревогу и разбудили всех воинов и крестьян, укрывшихся в крепости. Проснулись и крестьяне из Раи. Дрожа от страха, явились они на свой пост, где погибла сменившая их Лакхи. Сурово взглянул на них Атал, но не произнёс ни слова.

Он бережно снял с Лакхи украшения и положил их в сторону.

«Теперь ей уже не страшны законы каст», — с горечью подумал он.

Молитвенно сложив руки, Атал стоял и смотрел, как языки пламени лизали тело его подруги. В глазах у него не было ни слезинки. Только лицо выражало глубокое страдание.

«Лакхи, я выполню твою волю! Я женюсь! Но снова на тебе. И очень скоро», — поклялся он.

Затем быстро зашагал к крепости. Военачальники последовали за ним. Войдя в свои покои, Атал подошёл к окну, из которого был виден погребальный костёр.

«Видит ли этот огонь Нинни?» К горлу подступил комок, но Атал тотчас взял себя в руки и, отвернувшись от окна, обратился к военачальникам:

— Сейчас мы откроем ворота и атакуем тюрок. Кто дорожит своей жизнью, может идти спать, кому дорога честь томаров, бхадауриев[233] и гуджаров, пусть наденет шафрановую одежду[234]. Прорвём вражеские ряды — тогда завтра будем в Гвалиоре.

68

Вокруг было тихо, лишь изредка раздавались крики часовых.

Пехота Ман Сингха вышла через западные ворота Гвалиорской крепости и спустилась по узкой извилистой тропинке, а из восточных ворот, тех, что недалеко от Гуджари-Махала, появились слоны и конница. Удар по делийцам был нанесён с двух сторон одновременно.

Сикандар не был готов к бою. Он опасался лишь небольшого отряда раджпутов, которые, пользуясь неизвестным ему подземным ходом, уже дважды причинили ему столько хлопот. Однако нападения целой гвалиорской армии, да ещё во главе с самим Ман Сингхом, он никак не ожидал.

Слоны топтали и давили воинов Сикандара, конница обрушила на тюрок страшный удар своих мечей, а пешие воины осыпали врагов стрелами.